Мишель Ловрик - Венецианский эликсир

Давать каждые шесть-восемь часов в зависимости от ситуации.

Когда все прелюдии закончились и мы легли в постель, я поняла, что пропала.

Я поняла это, потому что почувствовала печаль. Легкая меланхолия напоминала тихий звук медленной музыки. Вместо обычного ощущения триумфа или горячего жжения полового влечения я почувствовала отрешенность. Неожиданно для себя я нашла свое сердце и тут же его потеряла.

Я была уверена, что он тоже любит меня. Его неуверенность и молчание подтверждали искренность. Я по привычке проанализировала его поведение, не упуская из виду ничего, пытаясь обнаружить лесть. Ничего. В его подарках тоже не было лести. Все мужчины дарят подарки. Он не знал, что я стала абсолютно равнодушна к холодному блеску бриллиантов со времен памятного случая в отрочестве.

Поначалу я подмешивала ему в напитки различные местные снадобья, которые должны были его успокоить и возбудить, однако очень скоро перестала это делать, потому что обнаружила, что мне хочется проводить время с ним, а не с его измененным образом. Я больше не могла изображать любовь, ибо она жила в моем сердце.

Иногда я немного сожалела, что для того, чтобы выразить свои чувства, я пользовалась теми же приемами, что и на сцене. Движения были те же. Теперь они стали правдивыми, однако я не знала, как обновить их, как сделать их искренними.

Время от времени я выходила из отрешенного состояния и радовалась неожиданному повороту судьбы. Здесь, в моей власти, был мужчина, желанный не только из-за положения и богатства, но и из-за внутренней привлекательности. Я почувствовала легкую злость на свою работу, которая никогда не посылала мне даже вполовину такого приятного человека. Я познала десятки мужчин, однако для себя мне следовало найти одного, который смог бы действительно доставить мне удовольствие.

Для меня ничего не значило то, что он с легкостью мог бы содержать меня. За всю жизнь я ни разу не общалась с бедняками, за исключением разве что монахинь из монастыря святого Захарии. Я выросла в роскошном дворце, а работать мне пришлось среди любвеобильных вельмож. Если они были поражены пороком игрока или желали таких дорогих женщин, как я, то могли себе это позволить благодаря фамильному наследству. Деньги для таких людей были ничем, пустышкой, поскольку они никогда их не зарабатывали. Однако Валентин Грейтрейкс, несмотря на свое богатство, казалось, понял, что мне их не хватает, чего никогда не случалось прежде ни с одним мужчиной. Мой новый любовник брал любые счета, которые видел у меня на столе, и тут же оплачивал те небольшие суммы, что были в них прописаны. Это означало, что впервые у меня появилась постоянная сумма наличности, которую я могла использовать по своему усмотрению. Я отложила эти деньги на черный день. До сих пор я откладывала деньги, экономя на таком необходимом элементе женского туалета, как духи. Вместо них я использовала свое актерское мастерство и очаровывала мужчин без всяких экзотических ароматов.

Каждое его слово было мне приятно. Он так просто рассказывал о своем «имении», которое, как я поняла, было особняком в Ирландии, своих лошадях, которые, по всей видимости, были породистыми скакунами, и конюшнях, вероятно, располагавшихся в парках его родового гнезда.

Да, он мне очень нравился. Мне нравились его внешность, его стиль, даже его небрежный акцент, который, как мне сказали, присущ многим английским аристократам. Мне нравились его роскошные апартаменты на Бонд-стрит. Мне нравились нетронутые экземпляры «Журнала для джентльменов», разбросанные по его столу, даже старые выпуски. Мне нравилось, что он может уделять мне столько времени. Я с благодарностью думала о том, сколько приглашений на модные балы он отверг, лишь бы побыть со мной. Я представляла все эти официальные и полуофициальные письма, запечатанные сургучом в дорогих конвертах, которые я ни разу не видела, ведь он осмотрительно убирал их с глаз, чтобы не смущать меня.

Он не мог не нравиться. Честно говоря, очень скоро у меня возникла непреодолимая тяга постоянно находиться в его обществе. Я любила разговаривать с ним. Он был достаточно умен, однако его было легко напугать. Вспомнить только тот глупый случай с моей заколкой, которую он принял за летучую мышь! Даже это происшествие подогревало мое нежное отношение к нему и мою обеспокоенность.

Мужчину так легко сбить с толку. Самая незначительная мелочь может испортить любовные утехи.

Сначала мне казалось, что все у нас хорошо, что я не сделала ничего такого, что могло ему не понравиться.

Потом появился неожиданный раздражитель. Я считала, что этому не стоит уделять никакого внимания, что это мелочи. Но в этом я допустила серьезную ошибку. Отравленная шпилька может нанести серьезную рану.

Проблема была в этой девочке на его попечении, дочери его близкого друга и партнера, совсем недавно погибшего при обстоятельствах, которые он мне объяснил довольно туманно. Я поняла, что его друга погубил конкурент, но не выспрашивала подробностей, видя, какие страдания причиняет ему эта тема.

Я никогда не видела эту девочку, но полагаю, что она была в достаточной мере похожа на отца, чтобы напоминать моему любимому о друге каждый раз, когда он на нее глядел.

И эта бойкая малышка вертела им, как хотела, прекрасно зная, что он считал своей ответственностью заботу о ней. Он выполнял любые прихоти этой маленькой чертовки, вел себя как последний глупец, и мне это не нравилось.

Несмотря на юный возраст, она считала, что имеет полное право на заботу моего возлюбленного. Ей было наплевать на его чувства, пока она получала то, что хотела. Я не могла не проводить неприятные параллели со своим прошлым. С тех пор как родители отдали меня в монастырь, я больше не знала роскоши. Мне всегда приходилось зарабатывать любые поблажки и выгоды, часто самым унизительным способом.

После общения с Певенш Валентин всегда возвращался подавленным и напряженным. Мне стоило большого труда успокоить его! Это было утомительно. Я очень скоро начала ненавидеть эту девочку.

Я видела, что ее компания была для него мукой.

Я чувствовала, что она ему не нравится, несмотря на то, кем был ее отец. Она неблагодарно относилась к его вниманию.

Однажды я услышала, как Валентин давал распоряжения своему седовласому дворецкому Диззому, который благодаря простоте Валентина не носил ливреи.

— Она сказала мне, что ей не нравится учительница французского. Эта женщина отчитала ее перед другими учениками за что-то. Учительницу нужно устранить. Она не должна не только преподавать Певенш, но и вообще работать в этой школе. Да, и еще один момент. Кажется, что они кормят ее чем-то, что ей не нравится. Я составил список под ее диктовку. Они должны кормить ее только этим.

Он частенько передавал Диззому разные списки от нее. Однажды он даже дал ему обрывок ленты, которая принадлежала другой девочке и очень понравилась Певенш. Диззом должен был немедленно отыскать такую же ленту, купить три ярда и доставить Певенш.

«Какое же чудовище эта Певенш», — подумала я, выслушивая эти требования. Но вслух сказала другое:

— И какие предметы преподают бедняжке в школе?

Я смотрю, она уже научилась получать то, что хочет.

Оказалось, что бедняга Валентин не знает этого. Девочку образование не интересовало, потому, по всей видимости, они никогда не обсуждали его. Он ее не расспрашивал, да ему и не было это интересно. То, с какой хмурой решительностью он угождал всем ее капризам, говорило мне, что он потерял всякую надежду сделать из нее хорошего человека. Он просто избрал более простой путь, ни в чем ей не отказывая. Если он давал Певенш все, чего она хотела, можно было реже с ней встречаться, и я подозревала, что, обнаружив эту закономерность, Валентин подсознательно следовал ей.

Иногда он возвращался от нее с каким-то странным, скрытным выражением лица, и я гадала, какую гадость она сказала ему на этот раз.

В те дни, когда они не виделись, она посылала ему длинные, пространные письма, написанные большими буквами и с грамматическими ошибками даже в самых простых словах. Эти послания обычно подписывались «Малышка П.», что, без сомнения, было прозвищем, данным ей отцом. Очевидно, что девочка видела определенную выгоду в том, чтобы подольше казаться маленькой. И действительно, именно эти записки, подписанные таким образом, привлекали наибольшее внимание ее опекуна.

Он всегда отвечал на них, забывая обо всем на свете. Он писал что-то вроде: «Я уверен, что ты на верном пути» или «Я восхищаюсь тем, как ты справляешься с этими трудностями». Однажды он даже написал: «Да, та девочка действительно свинья, твои действия были логичны». Когда я подходила к нему в такие моменты, он прятал письмо под рукав, даже рискуя выпачкать его чернилами. С другой стороны, я решила, что, если он смущается в такие моменты, значит, он не совершенный идиот в ее отношении. По крайней мере, он знал, что выставляет себя на посмешище.