Мишель Ловрик - Венецианский эликсир

Чаще всего он писал: «Конечно, дорогая Певенш. Вышли мне счет».

У нее был еще один талант. Я заметила последовательность в нескольких ее письмах, поскольку всегда читала эти неграмотные послания, когда Валентин выходил из комнаты. В одном она просила, например, пару «дешевых» лайковых перчаток. Конечно, мой возлюбленный тут же распорядился, чтобы ей купили их и доставили в школу. Но на следующий день от нее пришло подчеркнуто вежливое письмо, полное самопожертвования. В нем она писала, что, конечно, перчатки не так уж важны и она сможет обойтись без них, довольствуясь парой старых, если это такая проблема. Правда, старые придется починить, чем она, конечно, займется, как только ей станет немного лучше. Валентин тут же ответил ей, умоляя не беспокоиться по этому поводу, потому что десять пар розовых лайковых перчаток скоро будут найдены и отправлены ей. Она ответила просьбой не утруждаться, потому что привыкла к старым черным перчаткам. В любом случае, так как она не выходит в свет, ей не нужны новые перчатки. Прочитав это письмо, Валентин разнервничался. Существовала реальная возможность, что она отказалась бы от того, чтобы он выполнил ее просьбу. Конечно, подобные истории всегда заканчивались тем, что она получала что хотела, не выходя при этом из образа мученицы.

В минуту слабости Валентин поведал мне, что, когда Певенш не получает желаемого, она идет в угол, берет укулеле и начинает дергать струны, производя отвратительные звуки и гнусаво и фальшиво подпевая.

— Когда я это слышу, мое сердце содрогается, — признался он. — Эту укулеле ей подарил отец. Когда она начинает это делать, то выглядит такой жалкой, что я тут же вспоминаю о том, что она сирота. Она не настолько умственно развита, чтобы понимать, какой эффект на меня это производит.

Я подумала, что, если бы она при мне позволила себе так капризничать, я бы отстегала ее розгами по мягкому месту.

Вслух я воскликнула:

— Бедное дитя! Но ты не должен считать себя виноватым. Она ведет себя так, словно ты каким-то образом принес ее отца в жертву. Ты был его лучшим другом, ты не должен забывать об этом. И твоя память и любовь к другу выражается в щедрости по отношению к его дочери. Никто не смог бы быть лучшим опекуном, чем ты.

— Ты считаешь, что я чересчур потакаю ей? — спросил он.

Я решилась на улыбку.

— Возможно, немного.

— Ты слишком умна. — Он подхватил меня на руки.

Но позже, когда я решилась мягко пожурить его за то, что она постоянно нагло требует от него деньги, его смущения как не бывало. Он выместил на мне всю свою злость, бросая обидные слова, как комки грязи.

Слушая его речи, я понимала, какой злой, эгоистичной и требовательной была эта Певенш, поскольку я очень скоро осознала, что все эти оскорбления на самом деле адресованы не мне, а ей, но чувство вины за смерть отца не позволяло ему бросить их в лицо девчонке. Они скапливались у него в душе и выплескивались в такие моменты со мной.

Конечно, это не было похоже на черную язвительность моего первого возлюбленного, ибо Валентин всегда оскорблял меня неумело и с сожалением, однако все равно приятного в этом было мало. После этого у меня не было возможности открыть его глаза на мотивы и методы его юной подопечной. Мне не позволялось упоминать ее имя в его присутствии, потому что он моментально вспыхивал.

Я начала ощущать страх каждый раз, когда осторожный стук в дверь свидетельствовал о прибытии нового послания от Певенш. Очень часто я слышала, как Диззом робко стучит в дверь поздно ночью, входит в комнату, стараясь не глядеть на мою полуобнаженную фигуру, чтобы позвать хозяина поговорить о некоторых важных и щекотливых делах. Его обеспокоенное лицо говорило, что к нему поступило еще одно требование от девчонки. Диззом всегда казался мне тактичным и вежливым человеком. Я начала подозревать, что Певенш решила, будто Валентин завел себе подружку, и потому девочка, почувствовав соперницу, тут же бросилась в атаку.

— Она всегда такая… внимательная? — однажды спросила я, запыхавшись, когда Диззом прервал нас на самом интересном месте.

— Нет, не всегда, — тяжело дыша, ответил Валентин, отбрасывая одежду в сторону и обнимая меня. Он хотел быстрее забыть ее, и я ему в этом помогла.

Я делала все возможное, чтобы не стать соперницей Певенш в отношении Валентина, что было чрезвычайно сложно, учитывая тот факт, что она объявила мне войну. Более того, Валентин почему-то решил, что я с радостью поборюсь с ней за право на его внимание.

Между тем девочка была занята плетением интриг. Однажды днем из большого книжного магазина «Храм муз» на Финсбери-сквер мистера Лэкингтона пришел сверток. Мой любимый разорвал обертку, и ему на колени выпала книга. Я прочла название на обложке: «Любовник-опекун». Когда Валентин пошел мыться, я пролистала книгу. Это была история об отважном мужчине, который постепенно влюбляется в милую леди, оставленную ему на попечение в совсем юном возрасте.

Я вздрогнула. Даже я не была так хитра в свои восемь лет. По сравнению с Певенш я была невинным дитятей. Действительно! Потом я заметила подпись, выведенную ее детской рукой: «Моему опекуну. Прости за то, что это подержанная книга. На те деньги, что ты мне выделяешь, я не смогла купить новую. Целую, бедная малышка П.».

— Я не буду ждать, пока ты вырастешь и уведешь его у меня, — пообещала я, задыхаясь от ярости. Я заметила, что мой пульс участился, и ощутила, что ее планы представляют для меня угрозу, словно она уже была достаточно взрослой, чтобы быть в состоянии составить мне конкуренцию, а не малолетней притворщицей.

В один прекрасный день эта ситуация разрешилась самым неожиданным образом.

Мы снова гуляли по замерзшей реке, наслаждаясь открывающимися пейзажами, и в этот момент появился Диззом. Он спешил к нам, тяжело дыша, неся новое сообщение от этой малолетней девчонки.

Я была очень счастлива: держала за руку любимого человека, он прижимался щекой к моей голове, защищая от ветра своим телом. И тут снова Певенш вздумалось разрушить нашу идиллию.

Я не сдержалась. Я вырвала ладонь из его рук и спросила:

— Разве тебя не унижает такое обращение? Мне стыдно даже быть свидетельницей этого.

Он вздрогнул и поджал губы.

Диззом покраснел и резко отвернулся.

— Разве у тебя нет чувств, — холодно спросил мой любимый, — к бедной малютке, оставшейся без отца?

Меня пронзила мысль, что он никогда бы не отважился говорить таким тоном с Певенш. Чем хуже она с ним обращалась, тем сильнее он хотел быть с ней. Он бы никогда не унизил ее вот так перед Диззомом, как меня.

С этим человеком я хотела не просто играть какую-то роль, но быть собой. Теперь я решила рискнуть.

— Да, у меня есть чувства, — серьезно ответила я. — Я чувствую, что она использует тебя до такой степени, что ты становишься просто смешон. Я буду очень невысокого мнения о тебе, если ты не начнешь думать головой, когда дело касается ее.

Он повернулся ко мне спиной и пошел прочь.

Я проиграла из-за того, что сказала правду. Правда не заставила его остаться рядом со мной. Глядя ему вслед, я почувствовала, что у меня на глаза наворачиваются слезы. Я понимала, что не смогу исправить ситуацию простым извинением. Я сама подтолкнула его к ней.

Инстинкт подсказывал мне, что я должна броситься за ним вдогонку, попросить прощения, обнять. Однако тот же самый инстинкт заставил меня выразить чувства и привел к этой размолвке. С сожалением я вынуждена была прибегнуть к использованию определенной стратегии.

Я решила, что несколько дней позволю ему пожить без меня. Это был тонкий ход. Пусть сравнит удовольствие от моей компании и ее. Пусть сам сделает выводы. Если придет к нужному заключению, тем лучше для него.

И когда он почувствует себя использованным, несчастным и брошенным, полным ненависти к злобной девчонке, в игру вступлю я. Возможно, мы сможем начать сначала, как бы сложно это ни было.

Сердечное лекарство

Берем венгерскую воду, шесть драхм; лавандовый спирт; шафрановый спирт, всего по две драхмы; апоплексический бальзам, один скрупул; гвоздичное масло, десять капель; смешать.

Хорошо помогает против приступов потери сознания и перебоев в работе сердца. Но не рекомендуется истеричным женщинам из-за запаха, который могут переносить немногие из них.

Между тем у меня были другие обязанности.

Маззиолини дал понять, что хозяева недовольны моим выбором любовника, не говоря уже о том, что я выбрала его без их согласия. Оказалось, что меня послали в Лондон соблазнить совсем другого человека, политика, аристократа по имени Жервез Стинтлей. Я видела его годом ранее в Париже, где мы немного флиртовали. Ну, вы понимаете, томные взгляды через обеденный стол, обмен любезностями, ничего особенного. Тогда я была занята одним французским вельможей, выведывала у него информацию о торговых маршрутах в Вест-Индию.