Михаил Ахманов - Крысолов

Итак, “Волга” свернула направо, а рыжий Паша взглянул на зеркальце, где рисовался смутный силуэт “девятки”, и произнес:

— Держитесь!

Под капотом что-то взревело, машина скакнула вперед, Дарья взвизгнула, инерция вжала нас в спинку сиденья, заставив откинуть головы; мне показалось, что асфальт встал дыбом и через секунду обрушится на нас, прихлопнув машину вместе с водителем и пассажирами. Стрелка на спидометре ушла за цифру сто пятьдесят, за остеклением дверец с бешеной скоростью промелькнули овощебазные корпуса, затем — чуть медленнее — домик у переезда, шлагбаумы и рельсы; мы еще раз повернули, сбросили скорость, взлетели на холм, рухнули в яму и помчались устанавливать рекорд Гробиловки. Паша, автомобильный гений, лихо крутил баранку, стены и ворота гаражей уносились назад под грозный рык мотора, Дарья пищала — не то от ужаса, не то от восторга, — и прижималась ко мне, а я успокоительным жестом гладил ее коленки. Наконец мы обогнали какой-то древний “Форд”, увернулись от встречного трейлера (его шофер с разинутым ртом крутил пальцами у виска) и выехали на Московское шоссе. Паша обернулся, взглянул на наши бледные физиономии и не без ехидства спросил:

— Ну, как?

— Зз-зачем? — выдавила Дарья. — 3-за-чем в-вы это сделали, Пашенька? — Не надо было его подзаводить, — объяснил я. — Насчет того, когда мы доберемся и куда. Теперь он нас вместо Приозерска в Тихвин отвезет. Кирпичников ухмыльнулся, но повернул все-таки на север, а не на юг. От белых “Жигулей” не осталось даже воспоминания.

Мы в бодром темпе пересекли город, сделали остановку в Парголове, понаблюдали, не тащится ли за нами хвост, не обнаружили ничего, выпили квасу и тронулись дальше — на скромной скорости сто десять, притормаживая лишь у постов и засад ГАИ. Минут через сорок Паша начал крутить головой, оглядываться, хмыкать и посматривать в зеркальце, потом сказал:

— Едет кто-то за нами. Катафалк на колесах за пятьдесят штук баксов. За Парголовом привязался. Только не пойму — просто из любопытства или по делу?

Мы обернулись, рассмотрели “катафалк”, и Дарья восхищенно произнесла:

— Ка-а-кой красавец!

— Джип “Чероки”, — прокомментировал Кирпичников, и в этот момент означенное транспортное средство, блистая черным глянцем, пронеслось мимо нас. — “Крутые” поехали, — со вздохом сказала Дарья.

— Щас я их сделаю, этих “крутых”, — отозвался Паша, врубил сто восемьдесят и начал декламировать Лермонтова. Теперь сквозь рев и грохот мотора до нас доносились бессмертные строки:

— Я жертвовал другим страстям, но если первые мечты служить не могут снова нам — то чем же их заменишь ты? Чем успокоишь жизнь мою, когда уж обратила в прах мои надежды в сем краю, а может быть, и в небесах? Под эти стансы мы с ветерком обогнали наглый джип, припудрив его хромированный бампер дорожной пылью, форсировали автомобильный мост над ревущим потоком Вуоксы и в четверть седьмого, как и планировалось, прибыли в Морозное, притормозив у пивного ларька, дабы передохнуть и выпить чего-нибудь освежающего. Там уже обретался хмурый пожарник Петрович, сосал из литровой банки светло-янтарную жидкость и с мрачным видом дул на пену. Я подошел, поздоровался с ним и, по давней традиции, заказал две кружки (вернее — банки), для себя и для соседа.

— Никак забогател ты, Димыч, — произнес пожарник, разглядывая наш пыльный экипаж. Потом отхлебнул пивка и разочарованно покачал головой:

— Нет, бля, не забогател… Гробовастая тачка… Ездит ишшо?

— Ездит, — подтвердил я.

— А брал почем?

— Не знаю. Не моя машина, приятеля.

Петрович поглядел на Пашу и Дашу, угощавшихся фантой, снова покачал кудлатой головой и спросил:

— А девка тоже его?

— Нет, моя.

— Ви-идная… Ну, дай вам бог! А Серегиных убивцев не нашли? Ха-ароший был мужик… Пивом меня угощал… — Не нашли.

— Во жизнь пошла! Ничего найти не могут! У нас, б.., пожарную машину сперли, с брандсбойтом и лестницей — и ту не найти! Как корова языком слизнула! — Он вдруг наклонился ко мне, обдавая сложным запахом пива, пота и солярки, и прошептал:

— Слышь-ка, Димыч, болтался у твоей избы один… и к нам приходил, выпытывал, когда, мол, хозяин будет… Клавка моя пасть разинула и давай выкладывать, что знает и чего не знает, но я ей по сусалам… чтоб, значитца, не болтала лишку… Ты меня, Димыч, знаешь: я чужих не люблю. Ходют тут, б.., выпытывают… — Знаю, — кивнул я и заказал еще одну банку — само собой, для соседа. — А каков он был… этот, который выпытывал?

— Сильно чернявый и в кепке, — пояснил Петрович. — Здоровый жлоб! Был бы похилей, так я бы по его сусалам съездил, не по Клавкиным Мы распрощались и через десять минут достигли ограды моей фазенды. Колдобистую лесную магистраль Паша преодолел с той же изящной легкостью, что и Гробиловку Конечно, машина была у него зверь, но и сам он дорогого стоил, и я не сомневался, что ему суждена блестящая карьера у Мартьяныча. Особенно если он осилит Шекспира с Киплингом.

Ужинать с нами Паша отказался, сел в свой броневик и укатил. Пока Дарья бродила по участку, ахала над одуванчиками, восхищалась соснами и проверяла, не осталось ли чего на смородинных кустах, я открыл дверь, взошел на веранду и первым делом стер тряпкой меловой рисунок на полу. Допрашивая Дарью, Скуратов не рассказывал ей о судьбе Сергея, и я об этом тоже не собирался говорить. Во всяком случае, сейчас. У женщины, склонной к романтике и фантазиям, бывают странные предрассудки насчет трупов: так зачем же портить настроение и себе, и ей? Незачем, решил я, распахивая вторую дверь — ту, что вела в дом. В доме было сыровато. Я затащил в комнату баул, вытряхнул из него продукты, книжки и прочее, потом окликнул Дарью:

— Печку умеешь топить?

— Попробую. Братец меня учил.

— Проверим, — сказал я и начал переодеваться. Дарья развязала шарфик, сняла свои туфельки и зеленое платьице, покосилась в мою сторону и торопливо влезла в старые джинсы. Правда, до того, как она натянула ковбойку, я успел проверить, не спрятан ли в ее бюстгальтере пистолет. Потом, улыбаясь и насвистывая, отправился к дровяному навесу.

Здесь ничего не изменилось: халаты, синий и коричневый, по-прежнему висели на столбе, поленья были разбросаны, и те, которые выкатились из-под навеса, промокли под недавними дождями. Я постоял, обозревая этот беспорядок, потом сложил дрова в поленницы и занес большую охапку в дом. Дарья уже азартно суетилась возле печки, складывала слоями старые скомканные газеты, щепочки и корье, а также осваивала инструментарий — зажигалку и кочергу. Кочерга, толстый железный прут, изогнутый и расплющенный с одного конца, была в саже, и моя птичка успела перемазаться, но это, как и хозяйственные хлопоты, доставляло ей одно лишь удовольствие. Увидев меня с дровами, она счастливо улыбнулась. — Положи к печке, Димочка… Ты не проголодался? Сейчас я печку растоплю, подмету на веранде и в комнате, протру окна, сполосну посуду и займусь ужином. А потом… Мне едва удалось сдержать улыбку.

— Потом я намерен подгрести к тебе с гнусными домогательствами, принцесса. Щеки Дарьи порозовели, а я, убедившись в обширности ее планов, снова направился к дровяному навесу. Наступило время изъять сокровища из тайника и подготовить их к транспортировке. Пенал мне, пожалуй, не нужен — хоть и небольшая вещица, а все-таки заметная. Лучше вытащить четыре оставшихся футлярчика и распределить их по карманам. Желтый, пестрый и золотистый можно засунуть подальше и поглубже, а белый амнезийный — так, чтоб находился под руками. На случай нежеланных встреч… С такими мыслями я подступил к халату, ощупал его и похолодел. Коробки не было! Только жалобно звякнули запасные ключи. Я содрал оба халата с гвоздя, встряхнул их, затем с лихорадочной поспешностью проверил карманы. Пусто! Если не считать ключей… И, разумеется, никаких следов на земле и в обозримом пространстве. Если что и было, то я затоптал в процессе складирования дров, а если б не затоптал, так все равно не разобрался бы — я ведь крысолов, а не следопыт Соколиный Глаз. Мои сильные стороны — логика плюс интуиция. И если пустить их в дело… Шорох, раздавшийся за спиной, заставил меня отвлечься от горестных размышлений. Я резко обернулся и встретился взглядом с коренастым мужчиной лет сорока, который небрежно опирался на поленницу. С ним были еще двое: высокий черноволосый парень в кепке и стриженный наголо тип, лениво ковырявший под ногтями ножиком. Лица их, а также ножик и торжествующие ухмылки ничего хорошего не предвещали. На дворе смеркалось, однако ножик был ясно виден — длинное, слегка изогнутое лезвие на костяной рукояти с латунными кольцами. Еще я отметил, что вся эта троица — не из местных, что высокий похож на жлоба, описанного Петровичем, и что в коренастом — вероятно, их вожаке — ощущается некая странность. Это касалось его физиономии: обычный рот, нормальный нос, скулы, брови, подбородок — все вроде бы на месте и выглядит пристойным, но вот в комплексе впечатление мерзкое. Я не успел понять из-за чего: слова Мартьянова “рожей не вышел… чакры подкачивал…” вдруг промелькнули в голове, а вслед за ними всплыли и другие: “не верю… чего бы ему не накачали в чакры, наружу вылезет одно дерьмо”.