Ларс Кеплер - Соглядатай
Они тогда проработали его гнев на материнскую манипуляцию, и через месяц Нестор наконец отпустил мысль о своей вине, как и представление о том, что мать способна дотянуться до него из могилы.
Сейчас Нестор жил самостоятельно, не нуждался в лекарствах и был бесконечно благодарен Эрику.
Они проехали церковь Маркусчюркан в Бьёркхагене и остановились у дома номер пятьдесят три по Аксвалльсвэген.
Нестор отстегнул ремень безопасности, и Эрик помог ему донести пакеты до двери квартиры на первом этаже.
– Спасибо за все, – робко сказал бывший пациент. – У меня есть м-мороженое и сок. И время…
– Мне надо ехать дальше, – ответил Эрик.
– Но я должен угостить тебя чем-нибудь. – Нестор открыл дверь.
– Нестор, у меня назначена встреча.
– Ступает по мертвым б-беззвучно. Ступает по мертвым и слышит – они бормочут и дышат.
– Я уже не успею отгадать твою загадку, – сказал Эрик и направился к выходу.
– Лист! – крикнул ему вслед Нестор.
Глава 47
Джеки и Мадде сидели на диване и грызли попкорн; Эрик пытался сыграть этюд.
Каждый раз, когда он запинался, Мадде напоминала, что у него способности. Девочка устала за день и зевала все сильнее.
Джеки старалась объяснить, что такое паузы-восьмые и ритмический рисунок; она поднялась и положила ладонь на правую руку Эрика.
Она попросила его начать левой рукой с двадцать второго такта и вдруг замолчала, повернулась к дочери, прислушалась к ее дыханию и попросила:
– Сможешь отнести ее в кровать? У меня локоть не действует.
Эрик встал из-за фортепьяно и взял девочку на руки. Джеки пошла вперед, открыла дверь детской, зажгла свет и откинула одеяло.
Бережно Эрик положил Мадлен в постель и отвел волосы с ее лица.
Джеки подоткнула дочери одеяло и поцеловала ее в щеку, прошептала что-то ей на ухо и зажгла маленький розовый ночник на тумбочке.
Только теперь Эрик увидел, что все стены детской исписаны отборными ругательствами.
Иные слова были написаны детским почерком и с ошибками, другие вывела более уверенная рука. Эрик предположил, что Мадлен занимается этим уже несколько лет. Ее мать – единственная, кто не сможет увидеть надписей.
– Что такое? – спросила Джеки, уловив его молчание.
– Ничего. – Эрик мягко закрыл за собой дверь.
Они вышли в коридор. Эрик не знал, сказать Джеки об увиденном или промолчать.
– Мне уйти? – спросил он.
– Не знаю, – ответила Джеки.
Она протянула руки и дотронулась до его лица, погладила его щеки и подбородок.
– Я выпью воды, – хрипло сказала она, пошла на кухню и открыла шкафчик.
Эрик подошел, наполнил стакан, подал ей. Джеки выпила, и он поцеловал ее прохладные губы, прежде чем она успела вытереть подбородок.
Они обнялись, Джеки встала на цыпочки, и они глубоко поцеловались, стукнувшись лбами.
Руки Эрика скользнули по ее спине и бедрам. Ткань юбки странно шуршала, словно тонкая бумага.
Джеки слегка отпрянула, отвернулась и уперлась рукой Эрику в грудь.
– Это ты напрасно, – сказал он.
Джеки покачала головой, потянула его к себе, поцеловала в шею, на ощупь нашла пуговицы брюк, но вдруг замерла и прошептала:
– Шторы задернуты?
– Да.
Джеки подошла к двери, прислушалась и осторожно закрыла.
– Наверное, не обязательно делать это прямо сейчас.
– Ладно, – сказал он.
Она стояла спиной к раковине, опершись о нее рукой и слегка разомкнув губы.
– Ты меня видишь? – спросила она и сняла темные очки.
– Да.
Ее блузка выбилась из-под юбки, короткие волосы разлохматились.
– Прости, что я все усложняю.
– Нам некуда спешить, – пробормотал Эрик, шагнул к ней, обхватил за плечи и снова поцеловал.
– Снимем одежду. Да? – прошептала Джеки.
Они стали раздеваться прямо на кухне, Джеки медленно заговорила про радиорепортаж о преследовании христиан в Ираке.
– Теперь Франция примет беженцев, – улыбнулась она.
Эрик расстегнул брюки и смотрел, как она складывает свою одежду на стул и снимает лифчик.
Эрик стоял перед ней совершенно голый и думал, что чувствует себя на удивление раскованно. Даже не пытается втянуть живот.
Зубы Джеки блеснули в слабом свете, когда она стащила трусы, качнула ногой, и они упали на пол.
– Я не застенчивая, – тихо сказала она.
Соски у нее оказались светло-коричневые, она вся словно сияла в темноте. Под светлой кожей, как на мраморе, проступала сеть жилок. Из-за темных волос на лобке промежность казалась нежной.
Эрик взял ее за протянутую руку и поцеловал. Джеки отступила, наткнулась на стул и села. Он склонился к ней, снова поцеловал в губы, встал на колени и стал целовать ей грудь и живот. Осторожно сдвинул ее на край стула и развел ей бедра. Сложенная одежда упала на пол.
Джеки была уже влажной, и он ощутил ее вкус – теплого сахара. Ее ноги подрагивали, задевая его щеки, она задышала тяжелее.
Солонка упала со стола, описала дугу на полу.
Джеки держала его голову между ног и дышала, словно задыхалась. Стул неуклюже отъехал назад, и она соскользнула на пол, плавно и улыбаясь.
– Наверное, близость – не самое сильное мое место, – сказала она и неловко запрокинула голову на сиденье стула.
– Я всего лишь ученик, – прошептал Эрик.
Джеки перевернулась на живот и поползла под стол. Эрик обхватил ее ягодицы, когда она перекатилась на спину.
Джеки осторожно потянула его к себе, ниже, между своих бедер, услышала, как он стукнулся головой о стол, ощутила жар его кожи на своей.
Она вцепилась ему в спину и прерывисто дышала, когда он медленно скользнул в нее и замер.
– Не останавливайся, – прошептала она.
Сердце билось быстро, мысли-помехи наконец затихли. Джеки качнула бедрами, прижалась к нему, почувствовала шелковистое тепло своего лона.
Жесткий пол под спиной растворился, бедра напряглись, дрожа, и Эрик задвигался быстрее. Она сжала ягодицы и пальцы ног и тихо застонала ему в плечо, когда в ней запульсировал оргазм.
Эрик проснулся в темноте от тихих звуков фортепиано. Они были странно приглушенными, словно инструмент находился под землей. Сначала он подумал, это сон. Он вытянул руку, но не обнаружил Джеки. Лунный свет пробивался сквозь ткань штор, отбрасывал диковинные длинные тени. Вздрогнув от холода, он вылез из постели и вышел в коридор. Джеки, голая, сидела на винтовом табурете в гостиной. Чтобы приглушить звук, она накинула на пианино плотный чехол.
Сквозь темноту он видел ее мягко покачивающиеся, словно погруженные в воду, тело и руки. Босые ноги нажимали на латунные педали. Джеки сидела на краешке табурета, и он видел тонкую талию и затененную бороздку прямой спины.
– Nam et si ambulavero in medio umbrae mortis[8], – пробормотала она себе под нос.
Эрик был уверен – она знает, что он здесь; Джеки все же доиграла пьесу до конца и лишь тогда повернулась к нему.
– Соседи жаловались, – тихо сказала она, – но я должна разучить довольно сложную вещь к утренней свадьбе.
– В любом случае она звучит великолепно.
– Иди ложись, – прошептала она.
Эрик вернулся в постель; он засыпал, когда мысли свернули на Бьёрна Керна. Полиция все еще не знает, что та убитая женщина сидела, прижав руку к уху. Эрик почти проснулся при мысли, что он затруднил полицейское расследование.
Через час музыка стихла, и Джеки вернулась в спальню. На улице светало, когда Эрик наконец заснул.
Утром постель оказалась пустой. Эрик принял душ и оделся. Джеки и Мадлен были на кухне.
Эрик вышел к ним, налил чашку кофе. Мадлен завтракала хлопьями с молоком и малиной.
Джеки сказала, что скоро ей надо быть в церкви Адольфа-Фредрика – на репетиции свадьбы.
Как только она вышла переодеться, Мадлен положила ложку и перевела взгляд на Эрика.
– Мама сказала, что ты отнес меня в постель, – начала она.
– Она попросила меня помочь.
– У меня в комнате было темно? – Девочка смотрела на него бездонными глазами.
– Я ничего не сказал твоей маме… лучше, если ты сама ей скажешь.
Девочка помотала головой, из глаз потекли слезы.
– Это не так страшно, как ты думаешь, – подбодрил Эрик.
– Мама ужасно огорчится, – всхлипнула Мадлен.
– Все будет нормально.
– Не знаю, почему я все делаю наоборот, – расплакалась она.
– Вовсе не наоборот.
– Ну как же! Стереть ведь не получится. – Мадлен вытерла слезы со щек.
– Я творил вещи и похуже…
– Нет, – заплакала она.
– Мадде, ничего страшного не произошло… Слушай, мы можем… Давай покрасим стены у тебя в комнате?
– А получится?
– Да.
Мадлен посмотрела на него. Подбородок у девочки дрожал, она несколько раз икнула.
– Какой цвет ты хочешь?
– Голубой… голубой, как мамина ночная рубашка, – улыбнулась она.
– Светло-голубой?
– Вы о чем? – спросила Джеки.
Она стояла в дверях кухни, уже одетая – черная юбка и жакет, бледно-розовая блузка, круглые очки и розовая помада.
