Джеймс Кэрол - Хищница
– С технической точки зрения взлом совершил я, так что ты ни при чем.
Не было похоже, чтобы Уинтер ее убедил, но она все-таки последовала за ним и вошла в дверь. Внутри дом был такой же старый и усталый, как и деревянные доски снаружи. Воздух был спертый, словно здесь очень давно не проветривали. Ковры превратились в тряпье, обои выцвели. На стенах, там, где когда-то висели картины, остались темные прямоугольные отметки.
Из коридора выходили четыре двери, а лестница кончалась в кромешной тьме. Первая дверь вела в столовую. Уинтер вошел первым. За его спиной Мендоза чертыхнулась. Уинтер прекрасно понял, что она имеет в виду.
Он сразу же обратил внимание на стол. Как и в доме у Ридов, он был рассчитан на четверых, но по какой-то причине накрыт был на двоих. Белая скатерть за годы превратилась в серую, с салфетками произошло то же самое. Красные подставки под горячее выцвели и стали розовыми. На столе были бокалы для вина, графины для воды и посуда для обеда из трех блюд: закуски, горячее, десерт. Посередине, между сидящими, стоял канделябр на три свечи. В основании свечей застыл пригоревший воск, фитильки у них были затушены. Все было покрыто слоем пыли и паутинами. Шестилетним слоем пыли.
Второе, на что он обратил внимание, – переносной проигрыватель на комоде. Он был покрыт красным чехлом и выпущен был где-то в шестидесятых годах. Уинтер подошел поближе, чтобы получше его рассмотреть. Пластинка на диске была очень старая. Штраус в исполнении Венского филармонического оркестра. Он взял пластинку, сдунул пыль и поставил ее на место. Включив проигрыватель, он поставил иглу на край. В перчатках это не так просто было сделать, но в конце концов у него получилось. Сначала что-то затрещало, но вскоре в воздух полились незабвенные звуки вальса «Голубой Дунай».
– Удивительно, что этот антиквариат вообще работает, – сказала подошедшая сзади Мендоза.
– Ничего удивительного, – ответил Уинтер, поднимая иглу и выключая проигрыватель.
– Почему за столом всего на двоих накрыто, а не на четверых?
– Лучше спроси, кто эти двое.
– Мать и отец?
– Вряд ли. Мать умерла задолго до того, как накрыли стол. Думаю, он для Амелии и ее отца.
– Но Нельсон был еще жив. Где он ел?
Уинтер пожал плечами.
– Какие у тебя версии?
– Думаю, в этой семье все плохо. Отец всех бьет, мать повесилась, сын жестоко убил двух невинных людей, а дочь стояла и смотрела, как убивает брат.
– И сама стала убийцей. Не забывай.
Уинтер кивнул.
– Давай начнем сначала. В один прекрасный день Прайсы снимаются с прежнего места и переезжают в Хартвуд. Зачем? Что здесь хорошего?
– Анонимность.
– Вот именно. Как говорили и Кларк, и Хейли Рид, Прайсы ни с кем не общались. Никто их хорошо не знал. Помнишь, что Хейли сказала про Нельсона и Амелию? Что они были как призраки. Откуда они приехали? Почему они переехали сюда? Легче ответить почему, чем откуда. Если они поменяли имена, что вполне вероятно, нам будет еще сложнее узнать, откуда они приехали.
Уинтер подумал немного, а затем продолжил размышлять вслух:
– Переехали они потому, что Юджину Прайсу по какой-то причине стало неудобно жить на старом месте. Может, там дети приходили в школу с синяками и к ним появились вопросы. Может, жена слишком много гуляла.
– В общем, они переезжают сюда, – продолжила Мендоза, – в городишко у черта на куличках. Юджин умнеет и понимает, что синяков допускать больше нельзя. Но домашнего насилия становится только больше, иначе он уже не может.
– И первой жертвой становится мать, – добавил Уинтер. – Может, Юджин ее убил, а может, это был суицид. В любом случае результат один. И кто становится заменой матери и жены? Амелия. Примерно то же самое она мне сказала ночью. Мы говорили о том, почему она накрыла на стол у Ридов, и она сказала, что «играла в мамочку». Ночью я подумал, что она шутит, но сейчас я понимаю, что нужно было понимать ее буквально. Она не просто играла роль матери, а была вынуждена стать собственной матерью.
Уинтер снова замолчал, обдумывая сказанное и перемещая в уме кусочки пазла. Он посмотрел на стол и представил призрачные фигуры Амелии и отца за ужином. Одежда на Амелии была на пару размеров больше и на пару десятилетий старее, ведь это была одежда ее матери. Она неуклюже пыталась заполнить ту пустоту, которая образовалась в их жизни с ее смертью. Тихие звуки Штрауса создавали впечатление цивильности, которое было на много световых лет далеко от правды.
– После суицида матери для Амелии начался настоящий кошмар. Какой бы невыносимой ни была жизнь этой женщины, ее дочери было на много порядков хуже, потому что этот кошмар усугублялся для нее переживаниями из-за смерти матери. Юджину нужен был человек, на которого можно было бы свалить всю вину. И этим человеком стала Амелия. Ее вид напоминал ему о произошедшем. Он с ума сходил от чувства вины, ненависти к другим и к себе, и все это вымещалось на Амелию.
– А она ведь была еще ребенком, – качала головой Мендоза. – Знаешь, Уинтер, я ей почти сочувствую.
37
Уинтер поднял скатерть и заглянул под стол. Не увидев там ничего, кроме покрытого пылью дощатого пола, он опустил ее на место и выпрямился. Мендоза ходила по комнате, на все смотрела, но ничего не трогала.
– Амелия, очевидно, была психологически сильнее матери, – заметила она. – Вместо того чтобы убить себя, она убила отца. Но не сразу. Судя по длине того клочка волос, что мы нашли в отеле, она выжидала годами. Если он, конечно, мертв. Тебе как кажется – жив он или мертв? Я думаю, мертв.
– Я тоже так думаю, – кивнул Уинтер. – Убийство Омара – лучшее тому подтверждение. Она годами сидела тише воды ниже травы, а тут вдруг начинает из кожи вон лезть, чтобы ее заметили. Такое резкое изменение в поведении должно было что-то спровоцировать. Смерть отца – очень правдоподобный вариант.
– Почему ты хмуришься? Что тебя не устраивает?
– То, что хронология не сходится. Амелия утверждает, что Омар – ее первая жертва. Ты сейчас скажешь, что она врет. Я так не думаю. И еще скажешь, что я думаю лишнего. С этим я тоже не согласен.
Во взгляде Мендозы отразился весь ее невысказанный сарказм.
– Она не врет, Мендоза.
– Словами ты говоришь одно, а тело твое говорит другое.
– Хорошо, до разговора с ней я решил, что она убивала и до Омара.
– Возможно, ты прав.
– Да, только меня учили различать, когда человек врет, а когда говорит правду. И она не врала.
– А твой детектор лжи никогда не ошибается? Я в этом не уверена. Мы знаем, что она любит играть в игры, Уинтер. Этим она и занималась вчера. Она хочет запутать тебя, и у нее это хорошо получается, между прочим. В любом случае, какая разница, убила она двоих или одного? Разве недостаточно того, что она убийца? Остальное – уже детали.
– Нет, это важно.
– Как скажешь. Ладно, давай дальше. Мы можем уверенно утверждать, что она где-то держала его живым много лет. Встает вопрос, где она его держала. Мне сразу представляется погреб.
– Мне тоже.
Они вышли из столовой и вошли в следующую дверь. Это была гостиная. Как и в столовую, сюда годами не ступала нога человека. Третья дверь вела на кухню. Там было чисто и прибрано. Тарелки, чашки, сковородки и другая посуда аккуратно хранились в шкафах и ящиках. Плитка на полу и рабочие поверхности сияли чистотой. Вся кухонная техника была также начищена до блеска.
– А вот этого я не ожидала, – протянула Мендоза.
Уинтер открыл холодильник и заглянул внутрь. Там была только здоровая еда, никаких вредностей: фрукты, йогурт, овощи для салата, свежий сок. Одна из полок была отведена под низкокалорийные готовые обеды для микроволновки. Упаковки были сложены аккуратной стопкой. Уинтер открыл упаковку молока и попытался оценить его свежесть, потом проверил овощи в нижнем ящике. Все было достаточно свежим, купленным в течение недели.
– Здесь она готовит, – сказал он, не оборачиваясь. Взяв помидор, он съел его в два приема и сразу же принялся за следующий.
– Ты что, с ума сошел?
– Я не завтракал, если помнишь. Кроме шоколадного батончика я так ничего и не съел.
– Я не об этом, как ты понимаешь.
Уинтер улыбнулся и продолжил есть помидор, не обращая внимания на недовольство Мендозы. Перекусив, он продолжил осмотр кухни. Во втором ящике, который он открыл, оказались скатерти. Они были чище и немного меньше, чем скатерть в столовой. В следующем ящике были свечи и подставки под горячее.
– Странно, – заметила Мендоза.
– Не особо. Думаю, Амелия все так же играет роль матери. По крайней мере, она это делала, пока был жив Юджин.
– А может, продолжает и сейчас.
Слова Мендозы вызвали в воображении Уинтера картину того, как Амелия сидит за столом, на ее тарелке – какая-то здоровая пища. Играет классическая музыка, она поднимает бокал, словно произнося тост пустому стулу напротив. Одинокая, но живая.
