Маша из дикого леса - Дмитрий Александрович Видинеев
– Со мной столько всего случилось! – заговорила Маша. Ей хотелось поведать обо всём, хотя она и подозревала, что Аглая про неё и так всё знает. – Я научилась силу забирать у зверушек. Забирать, не убивая! И по деревьям лазать научилась. Мне так понравилось, с высоты всё другим кажется – и небо, и лес. А сегодня я большого рогатого зверя встретила, и мы с ним подружились. Вроде бы подружились. Я попросила его подойти ко мне, и он подошёл, дал себя погладить. А ещё я научилась рисовать слово «Ёж». Мертвец как-то нарисовал на коре, а я запомнила. Я вообще всё хорошо запоминаю…
Маша говорила быстрее и быстрее, пытаясь рассказать обо всё сразу, и даже не догадывалась, что это был самый длинный монолог, который она произнесла за всю свою жизнь. И не сознавая, насколько ей было нужно общение.
– Мертвец, в общем-то, не плохой, – улыбнулась она, – только иногда вредный бывает. Он меня в карты играть научил. В «Дурака». Я много раз у него выиграла. Мы на щелбаны играли. Мне понравилось. А ещё знаете что… Мертвец сказал, что у меня голова слишком большая. У меня что, правда большая голова?
Аглая рассмеялась, провела ладонью по её волосам.
– Мертвец глупость сказал, малышка. Нормальная у тебя головка.
– Я так и знала! – нахмурилась Маша.
– Ты на него не обижайся. Да, у него иной раз бывают проблемы с общением, но советы он даёт тебе правильные. Слушайся его. А на всякие глупости внимания не обращай. Отделяй, как говорится, зёрна от плевел. Учись отделять, в жизни пригодится…
Они долго шли и беседовали. Маше казалось, что она не шагает, а плывёт по этой странной траве, словно невесомое пёрышко. Луна полностью поднялась над горизонтом, наполнив пространство холодным призрачным светом. То тут, то там над полем запорхали стайки мотыльков.
Дошли до извилистого ручья, над которым парили прозрачные шары – большие, маленькие, совсем крошечные. За ручьём продолжалось поле, вдалеке виднелась полоса серебряного леса. Над искрящимися кронами, как причудливое зарево, колыхалось бледное свечение. Затаив дыхание, Маша глядела на серебряный лес, и думала, что сегодня увидела больше, чем обложку огромной книги. Это уже была страница. Первая страница.
– В том лесу большущая женщина с красивыми рогами, – тихо, будто для себя, произнесла Маша. – Она сказал, что в моих глазах луна.
– «Луна в глазах твоих», – более точно процитировала Аглая. – Времени маловато у нас осталось, к сожалению. Скоро тебе нужно будет возвращаться.
– Плохо, – буркнула Маша.
Аглая встала перед ней, взяла за плечи и с хитринкой подмигнула.
– Но ты же не думаешь, что я отпущу тебя без угощения?
Она развернула Машу и та увидела чуть дальше на берегу ручья покрывало, на котором стояли большой графин с жидкостью малинового цвета, чашки, плетёная корзинка полная булочек.
– Тут отличное место для пикника, – улыбнулась Аглая.
Глава десятая
Маша проснулась, ощущая лёгкую грусть и вкус сладких булочек во рту. Зевнула, сладко потянулась, села на своей лежанке из трав… и встретилась взглядом с изумрудными глазами.
Вот так неожиданность!
– Мурка! Как ты здесь?…
Кошка мяукнула в ответ и, помахивая пушистым хвостом, вышла из жилища. Маша поднялась, последовала за ней. Мертвеца она заметила вдалеке, возле пруда. Тот сидел на берегу – сутулая фигура в окружении утренней туманной дымки. Солнце только-только начало всходить над лесом, расплёскивая золото света на листву и травы. Сверкала обильная роса, щебетали птицы.
Вслед за Муркой Маша подошла к Мертвецу, уселась рядом с ним. Как и Аглае она хотела сказать, что соскучилась – ведь это была правда, – но почему-то передумала.
Среди кувшинок играли в догонялки водомерки. В камышах квакнула лягушка. Мертвец бросил в пруд камешек.
– Забавно, – тихо заговорил он. – Пока был жив, ни разу не ходил на рыбалку. Даже желания такого не возникало. Всегда думал, это занятие для скучных и одиноких. Себя-то я таким не считал. А теперь… – печально усмехнулся. – Теперь я многое отдал бы, чтобы с удочкой на берегу посидеть. Хотя даже не знаю, как червяка на крючок насаживать. Но, думаю, справился бы. Странные желания, порой, появляются после смерти. Словно хочется упущенное наверстать… но поздно.
Маша поглядела на него с сочувствием.
– А где-нибудь достать эту… удочку, ты не можешь?
Мертвец бросил ещё один камешек в воду.
– И как я её достану? Украду? Это, знаешь ли, уже будет перебор. И без того грехов выше крыши. Нет, воровать, к сожалению, мне нельзя. У меня есть лишь то, что было со мной во время гибели. А было, увы, не много. Колода карт, да пробка от пивной бутылки, – коротко рассмеялся. – Чёрт возьми, это даже символично… Карты, да пробка. Получил то, что заслужил. И винить-то некого, кроме себя.
– У тебя ещё есть Мурка, – попыталась развеять его унылый настрой Маша.
– Это да, – согласился Мертвец. – У меня есть Мурка, – хмыкнул. – И вообще, что это я? Смерть прекрасна!
Он разлёгся на траве, заложив ногу за ногу, закрыл глаза. Мурка примостилась возле его головы. Маша удивилась: неужели Мертвец в этот раз явился просто так, без того, чтобы совет какой-нибудь дать? Странно, непривычно. Да и сам он сегодня странный и непривычный. А может, ему вдруг стало грустно, и он просто решил побыть со своей ученицей? Всем ведь бывает грустно. Даже мертвецам.
– Расскажи, – попросила она. – Расскажи, почему вы с Муркой мёртвые, но живые?
Он не ответил, словно бы не услышав её просьбу. Лишь лоб слегка нахмурился, да уголки губ дёрнулись. Маша разочарованно покачала головой: не дождаться ей сегодня его рассказа. И вряд ли уговоры помогут. Не всем тайнам суждено открыться, а жаль. Вот только как же любопытство усмирить? Она уже настроилась на то, что Мертвец больше ни слова не произнесёт, но он вдруг заговорил:
– Я был художником. Не лучшим художником, если честно. Писал обычно пейзажи – единственно, что у меня неплохо получалось, – но пытался экспериментировать в направлении абстракционизма. Очень меня привлекал абстракционизм. Малевич, Кандинский, Пит Мондриан… Я просто тащился от их работ, мечтал стать как они. Мечтал, экспериментировал. Тебе эти эксперименты наверняка показались бы глупой мазнёй. Многие видели в них мазню. Пожалуй, даже все. Я злился, пытался доказать, что до моего искусства ещё дорасти нужно. Сравнивал себя с недооценёнными при жизни, но ставшими великими после смерти художниками. Представляешь, какое у меня было самомнение? И наглость. Однажды с дворником
