Пока ты здесь - Наталья Николаевна Ильина
Записку – вчетверо сложенный лист бумаги, такой желтой и старой, словно ей было лет сто, не меньше, – Аликвис обнаружил небрежно воткнутой в дверь «Ротонды». Все еще не до конца очухавшись после того, что случилось на Дворцовой, он без удивления развернул послание и нахмурился.
«Птенец! Жаль, что не застал, – гласили корявые буквы, с нажимом выдавленные красным карандашом, – я хотел попрощаться. Я ухожу. Совсем. Посмотри там, оставил тебе подарок. Попробуй сделать так, чтобы он послужил другим, кто придет после нас. Не кисни и меня не ищи».
Подпись отсутствовала, но в ней не было необходимости. Только Доктор звал его так – Птенец. Кличка не прижилась.
Он перечитал записку еще раз. И еще. Растерянно оглядел пустую площадь. На восток можно было уйти тысячей разных маршрутов, и Доктор знал их все.
«Подарок» нашелся на диване. Сдвинутая набок увесистая пачка все той же желтой бумаги, испещренной шрифтом самого странного вида, вытянутым кверху, с большим количеством жирных точек, выбитых в завитках на хвостиках букв, и плохо пропечатанным, словно у принтера заканчивались чернила.
Аликвис уронил последний лист, закончившийся издевательским «Удачи!», и тот спланировал на диван. Медленно и беззвучно. Он прочитал всю стопку, стоя возле дивана в позе памятника неизвестному поэту. Всю, до самого конца. Оказывается, Доктор вел дневники. Оказывается, ему было так же плохо, как и Аликвису. Оказывается, можно было существовать здесь не месяцы, а целые годы, чтобы в конце концов пойти и отдать себя в пасть Тьме.
К горлу подкатила тошнота, и Аликвиса вывернуло на пол. Кока-кола, сэндвичи – отвратительное коричневое месиво резкой горечью обожгло горло и нос, фонтаном выстрелив под ноги. Он давился, кашлял, захлебывался блевотиной и слезами. «Путеводитель… Мля! Старый дура-ак!» Горечь внешняя и горечь внутренняя разрывали грудь. Путешествие на восток было слишком свежо в памяти, слишком реально. Судьба Доктора ужаснула, а своя ужаснула еще сильнее: вот теперь он точно остался здесь совсем один, ни к чему не годный. Даже Тьма не захотела принять его.
Остаток дня он провалялся на диване, уставившись в высокий, украшенный лепниной потолок. Устав разглядывать гипсовые завитки, прикрыл глаза, но и за опущенными веками ощущался свет. Темнота и Тьма навсегда разделились.
Вздохнув, Аликвис перевернулся на бок. Что-то кольнуло, остро упираясь в нижний край ребер. Он поморщился и нашарил какой-то небольшой предмет. Брелок-открывашку, который, видимо, выпал из кармана. Хороший брелок. С секретом. Изогнутая стальная загогулина была прорезана вертикальной щелью по всей длине, а в щели пряталось острое лезвие маленького ножика.
От внезапной боли Аликвис едва не застонал. Что-то мучительно сжалось в груди и не хотело отпускать. Он зажал брелок в кулаке, вспомнив, как попала к нему эта небольшая вещица.
…Доктор встал на пороге ларька, перекрывая Аликвису, тогда еще просто Птенцу, не выбравшему себе другого имени, выход наружу.
– Не глупи, – отрезал он, заканчивая спор, – таких смельчаков Жуть глотает, не запивая.
– Вы запугать меня хотите? – уточнил Аликвис.
Запугать его было несложно, вот только признаваться в этом решительно насупившемуся Доктору совсем не хотелось. Аликвис только-только перестал шарахаться от каждой тени, и в нем горело желание разобраться во всем происходящем самому. Проверить все байки Доктора на практике. Мозг заполнялся узнаванием вещей, о которых он удивительным образом забыл начисто, и росла уверенность, что не сегодня, так завтра он вспомнит и все остальное. Самое главное. Себя. Не хотелось терять ни минуты.
– Пропустите, – попросил Аликвис Доктора.
Тот покачал головой.
– Дурак ты, Птенец. Нельзя тебе еще ночью по городу шляться.
– У меня лампа, – поднял руку Аликвис. За средний палец цеплялась дужка пузатой масляной лампы, которую они на днях сняли с крючка в полуподвальном ресторанчике. – Я заправил, она горит.
– Снова дурак. Там, – Доктор махнул рукой куда-то себе за спину, – она гореть не будет. В лучшем случае ноги себе переломаешь в темноте. В худшем – рехнешься. Выхаживай тебя потом…
Аликвис разжал кулак. Открывашка тускло отсвечивала металлическим боком. Доктор сдался тогда. Плюнул и пинком распахнул дверь. Аликвис провел в темноте совсем немного времени, может быть, несколько минут, но они показались ему вечностью, полной настоящего ужаса. Доктор втащил его внутрь своего жилища за шиворот и оставил сидеть у порога. Униженного, трясущегося, зажавшего уши руками, с глазами, полными слез. А утром подарил этот брелок на память о первой встрече с невидимой Жутью.
Когда стемнело и за окнами завела свой ночной концерт Тьма, Аликвис зажег свечи и сел за рояль. Звонкая капель «Кампанеллы» Листа выплеснулась, отгоняя ужасы ночи. Пальцы бегали по клавишам, руки почти не отрывались от клавиатуры, а мысли были невозможно далеко. За «Кампанеллой» неожиданно последовала партия фортепиано из Седьмой симфонии Шостаковича. Вакханалия звука, грозная неразбериха подступающего ужаса оказалась спусковым крючком для мечущегося в сомнениях Аликвиса. Он криво улыбнулся правой стороной губ, не переставая играть. Музыка! Что же еще могло привести его в чувство? Доктор снова оказался прав, жаль, что они не встретились, но дорогу до ближайшей Границы города Аликвис знал и сам.
Едва темнота сменилась пепельными сумерками, он прекратил играть. Плечи, спина, руки – все ныло тупым отголоском усталости и боли. Свечи истекли желтыми слезами, и огонь едва теплился над озерцами расплавленного стеарина. Из-за монументальной барной стойки, из кухни, пробивался в неплотно прикрытую дверь лучик слабого света. «Ротонда» решила побаловать его на прощание электричеством. Аликвис провел ладонью по дубовой стойке, проходя мимо. Оглянулся и окинул взглядом свою нору, убежище, приютившее и не дававшее сойти с ума.
Стопки пыльных книг на полу возле кожаного дивана, неудобного, но привычного. Овальный стол у окна, заставленный одинаковыми чашками с коричневыми потеками подсохшей кофейной гущи, груда мусора в углу у входа, фигурная вешалка с несвежими рубашками. Карта города, вся в пометках красным маркером, пришпиленная к стене над диваном. Несколько стульев, хаотично расставленных в самых неожиданных местах. Рояль в противоположном от дивана углу, чахлая пальма в кадке, упорно не желавшая умереть…
Все это ему больше не было нужно.
Кофемашина злобно зашипела, метко выплевывая в чашку коричневую жижу арабики. Гулять так гулять – Аликвис сделал двойной эспрессо и решил выпить его тут же, у стойки. Грея ладони о чашку, он задумчиво смотрел в окно через весь зал. За стеклом едва прорисовывались в утренних сумерках голые кусты сирени, больше похожие на сросшиеся стволами деревья-недоростки. Их ветви расплывались в неясном свете, но Аликвис хорошо изучил каждый изгиб ближайших к окну «Ротонды» за то время, что ждал очередного рассвета.
Он сделал последний глоток и поставил чашку на стойку, нечаянно коснувшись рукой ее прохладной поверхности. Неизвестно зачем провел пальцами по пыльному лаку темной древесины. Пахло запустением
