Черный халифат - Ирина Владимировна Дегтярева
Аббас говорил с инструктором на повышенных тонах. Они просто-напросто орали друг на друга.
– Ты что себе позволяешь? Думаешь, можешь задействовать моих людей?! – возмущался Аббас.
– С каких это пор он твой человек? – саркастически усмехнулся Аюб. – Он воевал в моей группе. Ты знаешь о полученных указаниях использовать любую возможность для вербовки новых кадров? Кабир знает языки, говорит без акцента, внешне выглядит хорошо, воюет за ИГИЛ, ранен, а потому обращение будет достоверно выглядеть для желающих присоединиться.
– Ты забыл о главном. Он – россиянин, а значит, его можно задействовать на территории России. А если видео с ним будет в интернете, то его портрет получит и полиция, и ФСБ. Только он сунется туда, его тут же и повяжут. И кому мы тогда скажем спасибо? Дорогому Аюбу!
Петр мысленно поаплодировал красноречию Аббаса, особенно если учесть, что он, вроде бы не ругаясь, пересыпал речь отборными ругательствами.
– Ты что вылупился?! – заорал он по инерции на Петра. – И так весь зеленый после контузии, а туда же. В кино решил сняться?!
Горюнов только руками развел, пряча улыбку.
Аюб нехотя вернул ключи от пикапа.
– Поправишься, поедешь воевать, – бросил он в спину уходившему Петру. – Недели хватит на реабилитацию.
– И на том спасибо, – проворчал Аббас с многозначительной интонацией, с какой он мог бы сказать и «фиг вам».
У выхода с лестницы теперь торчал паренек лет четырнадцати также с автоматом, висящим на плече. Детское лицо, бледное, еще даже без намека на юношеский пушок. Кепка защитного цвета с повязанной над козырьком черной лентой с шахадой.
«Выпороть бы его и домой отправить, барашков пасти», – покосился на мальчишку Горюнов и вздохнул, понимая, что парень этот не станет враз играть в пластиковых солдатиков, когда собственными руками застрелил на площади человека. Если он доживет хотя бы до семнадцати или двадцати, это будет опытный убийца, не умеющий больше ничего делать и не желающий. Если раньше не станет шахидом. Таких легче обрабатывать для смертельной, последней в их жизни акции.
В Эр-Ракке подходило время молитвы. По улицам, жарким и пыльным, разносились призывы муэдзинов, усиленные динамиками. Улицы пустели. Местные и боевики боялись быть уличенными в недостаточной набожности. Петр прибавил газу, торопясь к дому Аббаса, чтобы скрыться в его спасительной прохладе. Галиб и Аббас ехали следом на машине курда.
– Ловко ты придумал, – похвалил Горюнов, едва они оказались в кабинете Аббаса вдвоем.
– Ты о чем? – Он мрачно воззрился на него. – Какие тут выдумки? Это единственная возможность для тебя отсюда выбраться безболезненно.
Петр замолчал, осмысливая сказанное, но его не отпускало увиденное в доме Аюба, особенно мальчишка-охранник с автоматом.
– Послушай, – Горюнов прошелся по кабинету, остановился у письменного стола, за которым сидел Аббас. – Мансур считает тебя отцом?
Курд поднял брови, посмотрел на Петра с любопытством:
– Он называет меня отцом, однако знает, кто настоящий отец.
– Почему он никак это мне не продемонстрировал?
– Не знаю… Давай к делу. Зачем ты вьешься около Аюба? Это то же самое, что играть с ядовитой змеей.
– Смею заметить, эту змею ты мне в руки сам и вручил. Отправил на КМБ. Просто-таки толкнул в его объятия. Меня больше домишко его заинтриговал, с этим его подвалом. Ты знаешь, кого он там держит?
– Кого-то он отбил у Свободной армии Сирии. Русский, что ли? Смотрю, ты оживился. Повстанцы торговали своим пленником, пытались получить выкуп. А наш Аюб пришел и хапнул. Здесь у многих есть такая «добыча». Торгуют потихоньку. Когда не удается срубить деньжат с родственников, устраивают показательные казни. Сжигают, рубят головы… Что ты кривишься? Ты разве не понял, какое тут дерьмо?
– Запах еще в Турции почуял. Там смердит не меньше. Перевалочный пункт для боевиков, для подготовки и лечения. – Петр подумал, что во время чеченских войн в девяностые и в начале двухтысячных было все точно так же. Стамбул – база отдыха и подготовки для боевиков, однако сказал о другом: – Любопытно, что еще таится в его доме?
– Ты о чем? О ценностях из музеев? – Аббас достал сигареты, закурил, то ли щурясь от дыма, то ли улыбаясь глазами. – Или о деньгах?
– Или… Вот мой паспорт ты держишь у себя. Неспроста не доверил его Аюбу. Куда он вообще девает эти паспорта, или не он ими занимается?
– Есть своя служба безопасности. Часть паспортов, особенно их заинтересовавших, они прибирают к рукам. Само собой, не паспорта их интересуют, а владельцы документов. Вот ты бы заинтересовал всерьез. – Он быстро взглянул на Горюнова.
Однако Петр не стал уточнять, что такое в его личности или паспорте могло так заинтриговать службу безопасности ИГИЛ.
– А я видел паспорта в лагере подготовки в сейфе. Мне не показалось, что их надлежащим образом охраняли. Но я и не видел, чтобы их куда-то забирали.
– Ну, они афишу не вывешивают специально для таких, как ты, – любопытствующих. Ты меня настойчиво наводишь на мысль, что есть силы, кроме трех «М» и ЦРУ, которые здесь, в Сирии, поднимают голову…
– Три «М»? – переспросил Горюнов. Ему не поправился прозрачный намек на четвертую спецслужбу – российскую, которой он принадлежит.
– Моссад, MI6 и MIT. Разве не понятно? – улыбнулся Аббас снисходительно. – Кстати, у Аюба в доме хранятся некоторые документы, которые он забирает после подготовки очередной партии бойцов.
– Он состоит в этой пресловутой службе безопасности ИГИЛ?
– Ничего она не пресловутая. А где он состоит, не наше с тобой дело. Хватит ходить! Сядь! Слишком много вопросов. Слишком. – Посмотрел на Петра с укором в черных, влажно блестевших глазах. Пригладив бороду худыми костлявыми руками, он задумался, напомнив Горюнову древнего мудреца, изображенного в учебнике арабского, по которому учился Петр в ВИИЯ.
Он помнил то чувство, когда, получив учебник и пролистав, испытал восторженное замирание в душе. Забыв, что в казарме, абстрагировавшись от шума, запахов, он тогда словно унесся в пустыню, где в жарком мареве всплывали и исчезали миражи. Затем возник реальный образ – оазис, пальмы и несколько белоснежных, словно сахарных одноэтажных домов. Внутри тихо и прохладно – шелковые ковры, низкая резная мебель, финики на круглом серебряном блюде и мусульманин, длиннобородый, в феске или чалме, занесший персты над сладкими финиками и вдруг задумавшийся…
Петр так проникся воображаемой картинкой, что с удвоенной энергией взялся за изучение арабского. Ему казалось романтичным звучание древнего
