Алексей Тарновицкий - Киллер с пропеллером на мотороллере
Но, честно говоря, в тот момент мы с Сатеком понравились бы кому угодно — даже злейшим врагам. Уж больно счастливы мы были — а настоящее счастье, как известно, обезоруживает любого стороннего наблюдателя — во всяком случае, поначалу. Это потом уже могут включиться и зависть, и злоба, и тяга к разрушению — но в самый первый, начальный момент человек испытывает что-то вроде шока, вроде изумленной растерянности, как будто вдруг увидел порхающего розового слона: он ведь точно знал, что такого не бывает и быть не может, и вдруг — на тебе! — вот он, прямо перед тобой — розовый и порхает! Поневоле выронишь и ружье, и топор…
Там же за ужином я впервые услышала, каким образом мой любимый оказался у телефонной будки на углу, там, где славный Крюков канал вливается в не менее славную речку Фонтанку. Не то чтобы это не интересовало меня раньше — просто как-то не было времени спросить.
Сатек получил степень магистра в январе и с тех пор искал работу по своей неходовой филологической специальности. Увы, безуспешно: по-видимому, он до сих пор считался неблагонадежным после студенческих волнений 1973 года. Тогда Сатека вытурили со второго курса за участие в петиции против перезахоронения Яна Палаха. Восстановиться удалось лишь пять лет спустя, да и то не на философский, а на лингвистику. И вот теперь выяснилось, что восстановиться — еще полдела…
— Но я не боялся, — весело сказал Сатек — Я много что умею. Вожу грузовик, умею складывать кирпичную стену, умею чинить авто. Кроме того, меня обещали взять в школу учителем русского языка. С сентября — только не этого, а следующего. Там уходили на пенсию.
В общем, он положил диплом на полку и устроился в автомастерскую, ждать выхода на пенсию учительницы русского языка в средней школе своего родного городка Литомержице. Но неделю назад его внезапно вызвали в университет и спросили, не хочет ли Сатек поступить в аспирантуру.
— Что это вдруг? — поинтересовался он. — Когда я вас упрашивал, не брали, а теперь сами предлагаете.
Ему объяснили, что пришел специальный запрос по тематике западно-славянских мотивов в русской религиозной мысли конца XIX века.
— Мы перебрали возможных кандидатов… — сказал заведующий отделом международных связей. — Не стану тебя обманывать, желающих ехать в Россию не так уж и много. Это тебе не Франция, не Италия и не Австрия.
— Погодите, — остановил его Сатек, — вы сказали «Россия»?
— Ну да, — кивнул заведующий. — К тому же не Москва, а Ленинград. Да и в Ленинграде… в общем, это даже не университет. Запрос пришел из тамошнего Института культуры…
— Вы сказали: «Ленинград»… — повторил Сатек, не веря своим ушам.
Заведующий развел руками:
— Честно говоря, я впервые слышу о существовании такого учебного заведения. Так что, если ты тоже откажешься, мы поймем. Хотя запрос очень подходит тебе по профилю. Ты ведь хорошо знаешь русский и, кроме того, когда-то учился на философском…
Но после того, как прозвучало заветное слово «Ленинград», Сатек уже просто не слышал ничего. Его главной заботой было не пуститься в пляс прямо там, в кабинете заведующего.
— Понимаете, Изабелла Борисовна, — говорил он, блестя глазами и машинально Биму почесывая за ухом, — этот заведующий известен как человек из госбезопасности. Если уж это предложил он, то дело было решенное. То есть никто уже не помешает.
В общем, Сатек согласился тут же, на месте. Документы тоже оформили за считаные дни. Ему даже не пришлось платить за билет — его принесли в конверте прямо на дом!
— Чудо, просто чудо! — восклицал Сатек, и Бимуля согласно урчала в подтверждение его слов. — Завтра мне нужно прибыть в этот Институт культуры к профессору Михеевой. Там расскажут режим работы и остальные детали. На какие сроки я буду здесь работать, где буду жить…
— Жить вы можете здесь, — твердо сказала мама. — Если, конечно, вам будет удобно.
— Угм… — согласилась Бима.
Сатек улыбнулся и покосился на меня. Я пожала плечами с подчеркнутым сомнением:
— Посмотрим…
В конце концов, хотя бы одна из трех жительниц этой квартиры должна была продемонстрировать этому чешскому чудотворцу, что сила его обаяния отнюдь не так безгранична, как, возможно, кажется ему самому.
Чудо? Честно говоря, я слабо верила в подобные чудеса. В конце концов, речь тут шла не о нечистой силе и не об ангеле смерти — так уж получилось, что обе эти якобы сказочные субстанции казались мне куда более реальными, чем внезапное благоволение заведующего отделом международных связей Пражского университета. Поэтому я ничуть не удивилась звонку Новоявленского, который последовал тем же вечером.
— Ну-с, как настроение, Александра Родионовна? — поинтересовался он тоном Деда Мороза, только что вручившего подарки.
— Спасибо, хорошее.
— Мне кажется, теперь мы квиты. Или, по-вашему, с меня по-прежнему причитается?
— Теперь квиты, — согласилась я. — Еще раз спасибо.
— Ну что вы все благодарите? Это вам спасибо, Саша, — галантно возразил полковник — Всё, прощаюсь. Не буду мешать долгожданному соединению двух любящих сердец. До свидания, Александра Родионовна.
— Минутку, Константин Викентьевич… — Я помолчала и продолжила, сильно понизив ГОЛОС: — Что в этой истории реально? Она вообще существует, эта профессор Михеева? Не хотелось бы…
— Что вы, Саша, — обиженно перебил меня Новоявленский. — Конечно, существует. Имейте в виду на будущее: основные элементы любой легенды обязаны быть правдивы на сто процентов. А вот что касается темы, то она… как бы это сказать… не совсем утверждена. Но мы ведь с вами вроде как не договаривались на постоянное… гм… решение вашей проблемы. Мы ведь говорили только о поездке. Даже не о поездках, а о поездке, в единственном числе. Или я неправильно помню?
— Правильно, — ответила я. — Вы помните совершенно правильно. И все же…
— А вот насчет «все же» мы поговорим отдельно, — снова перебил меня он. — Я не утверждаю, что «все же» вовсе невозможно, но… помните, как у Ильфа и Петрова: «Согласие есть продукт при полном непротивлении сторон…»
Полковник рассмеялся на своем конце провода. Смех был хороший, в меру громкий и в меру продолжительный — здоровый смех вполне уверенного в себе человека.
— Так я и не против, — тихо сказала я.
— Вот и посмотрим, — подвел итог он. — Будьте здоровы, Александра Родионовна.
Назавтра была пятница. Я отзвонила Вере Пал-не — известить ее, что беру отгулы на вчерашний, сегодняшний и все обозримые в ближайшем будущем дни.
— А какое будущее для тебя ближайшее, оно же обозримое? — осведомилась Вера Пална. — Потому что отгулов за тобой числится всего четыре. Если ты, конечно, не успела сдать вчера пол-литра крови.
Сдача крови была у нас основным способом зарабатывания дополнительных свободных дней к отпуску.
— Не будь занудой, Вера Пална, — ответила я. Уж ты-то можешь войти в мое девичье положение. Ко мне человек приехал. Такой человек, что я за него хоть пять литров отдам.
— У тебя столько нет, — хмыкнула секретарша. — Ладно, гуляй со своим человеком. Прикроем в случае чего.
Мы с Сатеком позавтракали, выгуляли собаку и поехали на трамвае в сторону Марсова поля, где, как я помнила, находился Институт культуры. Мой любимый заметно волновался. Еще неделю назад внезапное предложение аспирантуры в неизвестном ленинградском институте было для него не более чем возможностью встретиться со мной, но затем он, видимо, принялся фантазировать и к пятничному утру успел навоображать себе бог знает что.
— Понимаешь, императорка, это может быть очень интересно, — возбужденно тараторил он, прижимая меня к трамвайному окну. — Работа с местными архивами — туда ведь каждого не пускают. Значит, можно много найти из неизвестных вещей. Тут ведь есть Императорская библиотека, правда?
— Правда, — кивала я. — Мы только что мимо нее проехали.
— Где? Вот эта?
Сатек выворачивал шею, высматривая угол Публички, и в глазах его светился детский восторг.
— Туда ведь пускают аспирантов? В архивы?
— Пускают, пускают… — смеялась я. — Да и попробовали бы не пустить. Ведь у тебя есть высочайшее дозволение от самой императорки Александры Романовой.
Когда мы вышли на углу Марсова поля, мой Сатурнин и вовсе оробел. Уж не знаю, каким рисовался ему Институт культуры им. Крупской после беседы с заведующим отделом международных связей Пражского университета — ведь этот заведующий говорил о заштатном вузе, от которого единодушно отказались все прочие кандидаты. Соответственно, и ожидания Сатека пребывали где-то между дощатым бараком на курьих ножках и облезлой железобетонной коробкой, сплошь увешанной портретами членов Политбюро. Тем сильнее было его потрясение, когда я указала на бывший дворец принца Ольденбургского, величавый даже в своем нынешнем, давно не крашенном виде.
