Алексей Тарновицкий - Киллер с пропеллером на мотороллере
— Прагу, — просто ответила я. — Я имела в виду Прагу и свою поездку к любимому человеку. Не может быть, чтобы Сережа вам не докладывал.
— Понятно.
Он снова надолго замолчал, но тут уже не выдержала Я:
— Что вам понятно, Константин Викентьевич? Неужели я не заслужила этой небольшой поблажки? Я ведь не прошу ни денег, ни орденов. Визу на месяц, не более того. Что, много? Ну дайте хоть на три недели.
— Вы же сами говорили про ценный ресурс, — заметил Новоявленский. — А ценные ресурсы по заграницам не больно-то разъезжают. В любом случае я должен обговорить это с начальством.
— Знаете что? — выпалила я, останавливаясь. — Перестаньте морочить мне голову, товарищ полковник. Думаете, я не понимаю, что ваше начальство не знает обо мне ровным счетом ничего? Ноль целых, ноль десятых! Я не только ваш ценный ресурс, Константин Викентьевич, я еще и ваш личный ресурс. Личный! Особенно сейчас, после трагической гибели Свиблова… Я практически уверена, что о нашем маленьком секрете знаем только мы с вами и более никто. Нет? Посмотрите мне в глаза и скажите, что это не так. Давайте, давайте…
— Почему? — очень тихо спросил он и оглянулся на «Волгу». — Почему вы так решили — про личный ресурс и про маленький секрет?
— Потому что это ежу понятно, — так же тихо ответила я, глядя ему прямо в глаза. — Потому что вы умный человек, а умные люди начальству о подобных ресурсах не докладывают. А те, кто докладывает, к вечеру оказываются в дурдоме. Потому что, как хорошо известно начальству, с ведьмами, чертями и прочей нечистой силой общаются именно там, в отделении белой горячки. Я ведь уже просила: не держите меня за дурочку…
Новоявленский остановил меня жестом.
— Хорошо, Александра Родионовна, — произнес он официальным тоном, — я подумаю, как вам можно помочь. Передавайте привет вашей замечательной маме. Доброй ночи. Вы сделали сегодня огромное дело, но наговорили еще больше.
Полковник подозвал машину. Вернувшаяся из авангарда Бимуля разочарованно смотрела, как самая впечатляющая часть ее свиты растворяется в темноте вечера. «Ну вот. Теперь никто не поверит, — было написано на ее морде. — Ну хоть бы один кобелина попался навстречу, чтобы потом подтвердить…»
Я потрепала собаку по загривку.
— Не плачь, подруга. Они смотрели на тебя сверху, из окон. Смотрели и скулили от зависти. Это был настоящий триумф!
Бимуля благодарно вильнула хвостом и отошла понюхать соседнее дерево. На что, спрашивается, нужны друзья, если они не умеют вовремя подсовывать нам конфетки благостной лжи?
6
Набежал сентябрь — неожиданно солнечный, желто-синий, как милицейский «газик». Набежал и принес с собой то же странное чувство, какое было у меня в июне: отныне жизнь уже не измерялась учебными годами, как раньше. Теперь, девушка, это всего лишь один из двенадцати месяцев, привыкай. Сколько себя помнила, я постоянно куда-то переходила: из младшей группы в старшую, из класса в класс, с курса на курс. Куда осталось переходить сейчас — на пенсию? Было отчего взгрустнуть — даже мне, киллеру с пропеллером на мотороллере…
Конечно, эти три слова, непонятно откуда пришедшие мне на ум и произносимые на манер веселого заклинания, представляли собой совершенно бессмысленную мантру. Ну какой из меня киллер… — чушь, да и только. И при чем тут пропеллер?., не говоря уже о мотороллере, на котором я в жизни не сидела и, более того, садиться не собиралась. Хотя, если вдуматься, то кое-какие объяснения все же находились. Взять, к примеру, пропеллер — неотъемлемый атрибут Карлсона-который-живет-на-крыше, Карлсона — спасителя от всепоглощающей обыденной скуки… Наверно, чем-то подобным была и для меня эта открывшаяся во мне таинственная и необъяснимая способность. Но главное, моя мантра очень красиво перекатывалась на языке — крр-р-руглые шарр-р-рики «р», прыгающие по длл-л-лин-нющим лл-л-линиям «л»: киллер с пропеллером на мотороллере! Это звучит гордо!
Гибель Димушки сильно повлияла на настроение в грачевской лаборатории. Там и прежде пили неслабо, но несколько недель, прошедшие после похорон, превратились в непрерывные нескончаемые поминки. Этому способствовало и постепенное ослабление кампании по насаждению социалистической дисциплины: мало-помалу исчезли патрули, отлавливавшие прогульщиков на улицах и в кинотеатрах, куда-то испарились проверяющие из отдела кадров, остались в прошлом зубодробительные собрания и товарищеские суды.
— Я же говорил! Ка-Гэ-Было, так и будет! — торжествовал Троепольский и грустно добавлял: — Жаль, Димушка не дожил… Помянем душу раба божьего, да будет ему пухом древнерусская земля!
Поминать, между тем, стало легче не только в дисциплинарном, но и в денежном смысле, как будто власть тоже решила скинуться на увековечение памяти нашего невинно убиенного коллеги. С сентября в магазинах выбросили новую водку, которая стоила всего четыре семьдесят — то есть на целый полтинник дешевле. Ее тут же окрестили «андроповкой», и не только: однажды я сама, стоя в очереди в гастрономе, слышала, как кто-то сказал кассирше:
— Выбей мне две «первоклассницы»…
И кассирша поняла, не переспросила. Как видно, не я одна была ушиблена этим особым значением обычного месяца под названием «сентябрь»: из группы в группу, из класса в класс, с курса на курс…
Знакомя нас с новым напитком, Троепольский поставил бутылку «первоклассницы» на стол, развернул так, чтобы всем была видна ее бело-зеленая этикетка, и расшифровал, водя пальцем по буквам:
— «В-О-Д-К-А»… Что, дети мои, означает: «Вот Он Добрый Какой Андропов». Давайте же помянем вместе с ним нашего незабвенного Димушку!
И мы, конечно, помянули — кто по граммулечке, а кто и по стакану…
Уже в конце месяца, утром, в неурочное время, когда я в халате поверх ночной рубашки стояла у плиты, готовясь подхватить джезву с закипевшим кофе, раздался телефонный звонок. Мама уже ушла, так что кроме меня и Бимы подойти было некому. К сожалению, я так и не научила собаченцию снимать трубку: ленивая хитрюга упорно притворялась неспособной к дрессировке. В общем, выбора не было. Проклиная неизвестного звонаря, я прервала святую кофейную церемонию, выскочила в коридор и довольно неприветливо рявкнула в трубку:
— Да! Алло!!
— Императорка?
Это был Сатек! Прежде он никогда не звонил утром — только вечерами.
— Сатек? Что случилось? — перепугалась я. — С тобой все в порядке?
— Пока да. А зачем ты спрашиваешь?
— Зачем-зачем… Просто ты никогда еще не звонил утром, вот почему. Поэтому я испугалась.
Он рассмеялся.
— Понял. Не надо пугаться. У меня есть причина звонить в это утро. Я прислал тебе присылку.
— Ты имеешь в виду посылку? Спасибо, милый. Ты послал мне посылку и решил сразу известить об этом, невзирая на двойной утренний тариф. Но вряд ли стоило так торопиться: эта новость вполне могла подождать до вечера. Международные посылки идут несколько недель, если не месяцев.
— Нет, — сказал Сатек. — Эта посылка уже у тебя.
— У меня? Ты уверен? К нам ничего не приходило — ни посылки, ни почтового извещения. Когда ты ее посылал?
— Посылка ждет тебя на улице, — таинственным полушепотом проговорил он. — Выйди и увидишь.
Я помолчала, стараясь понять, в чем тут дело. Посылка ждет меня на улице? Что за ерунда? Вообще-то Сатек достаточно хорошо знал русский, чтобы исключить возможность подобных недоразумений, но вдруг он имеет в виду что-то совсем другое? Возможно, он пропустил несколько важных слов в середине предложения? Например: «Посылка ждет тебя в почтовом отделении номер пятьсот пятьдесят пять на улице Кафки…»
— Императорка? — ласково позвал он из своего телефонного далека. — Ты упала в обморок?
— Сам ты обморок! — сердито сказала я. — Девушка только-только проснулась, еще кофе не пила, а тут такие загадки. Ты что, действительно хочешь, чтобы я выскочила сейчас на улицу за какой-то посылкой? У нас, между прочим, сентябрь, и на улице дождь, а я еще в ночной рубашке…
— В ночной рубашке… — мечтательно повторил он. — М-м… Я бы с удовольствием посмотрел на твою ночную рубашку. А потом поднял бы ее высоко-высоко. А потом снял бы ее совсем. А потом…
— Прекрати, — попросила я.
— Что такое? Ты бы возразила?
— Нет. Я бы не возражала.
— Ну тогда в чем дело? Зачем ты сердита?
— Ты знаешь почему, — тихо ответила я. — Я сердита, потому что ты далеко и некому высоко-высоко задрать мою ночную рубашку. Вернее, есть кому, но я предпочла бы, чтобы это сделал именно ты.
— Я это запомню, эти твои слова, — сказал он. — И ты их тоже запомни.
— Ладно, запомнили, — согласилась я. — А сейчас целую тебя, милый. Мне пора собираться на работу.
— Погоди-погоди! — закричал Сатек. — А посылка?! Ты что, не выйдешь за посылкой?
