Дэвид Пис - 1974: Сезон в аду
Спортивная площадка, тупик Сандмид Клоуз, Уинтерборн-авеню.
Клер стояла на углу Уинтерборн-авеню и махала рукой.
Я включил левый поворотник и свернул на Уинтерборн-авеню.
Это был тупик, в котором находились шесть старых многоквартирных и три новых отдельных дома.
У дома номер три под дождем стоял полицейский.
Я сдал задом к одному из новых, отдельностоящих домов, чтобы развернуться.
Я внимательно посмотрел через дорогу на дом три по Уинтерборн-авеню.
Занавески были задернуты.
«Вива» заглохла.
Занавеска дрогнула.
В окне, скрестив на груди руки, стояла миссис Кемплей.
Полицейский посмотрел на часы.
Я поехал прочь.
Строительная компания «Фостерс Констракшн».
Стройплощадка была расположена за Уэйкфилдской тюрьмой, в нескольких метрах от Дьявольского Рва.
Декабрь, промозглый вторник, обеденное время — тишина как на кладбище.
В сыром воздухе еле слышен какой-то мотив.
Я пошел на звук.
— Эй, есть тут кто? — сказал я, оттягивая брезентовый занавес на дверях недостроенного дома.
Четыре мужика жевали бутерброды, прихлебывая чай из фляжек.
— Тебе чего?
— Потерялся, что ли?
— Вообще-то, мне нужны…
— О таких не слыхали, — сказал один.
— Ты журналист, что ли? — спросил другой.
— А что, видно?
— Ага, — сказали все четверо.
— А может быть, вы знаете, где мне найти Терри Джонса и Джеймса Ашворта?
Крупный мужик в спецовке встал, проглотив полбуханки хлеба.
— Ну я Терри Джонс.
Я протянул руку:
— Эдди Данфорд. «Йоркшир пост». Можно с вами поговорить?
Он не заметил мою руку.
— А ты мне заплатить не собираешься?
Все засмеялись в свои фляжки.
— Мы, разумеется, можем это обсудить.
— Если нет, то, разумеется, можешь идти на хер, — сказал Терри Джонс под всеобщий хохот.
— Я серьезно, — запротестовал я. Терри Джонс вздохнул и покачал головой.
— Смелый какой, смотри-ка, — сказал один из них.
— Этот хоть местный, мать его ети, — сказал другой.
— Ну пошли тогда. — Терри Джонс зевнул и прополоскал рот остатками чая.
— Смотри только, чтобы он у тебя раскошелился, — крикнул третий нам вслед.
— Много у вас тут газетчиков побывало? — спросил я, предлагая Терри Джонсу сигарету.
— Парни говорили, что приезжал фотограф из «Сан»,[24] но мы в то время были в кутузке на Вуд-стрит.
На улице сильно моросило. Я показал на соседний недостроенный дом. Терри Джонс кивнул и повел меня туда.
— Полиция долго вас держала?
— Да нет вообще-то. Хотя в таких случаях они ведь никогда не рискуют.
— А как насчет Джеймса Ашворта?
Мы стояли в дверях, дождь чуть-чуть не доставал до нас.
— А что насчет него?
— Его долго держали?
— Да так же.
— А он сейчас здесь?
— Он болеет.
— Да?
— Зараза какая-то ходит.
— Да?
— Ага. — Терри Джонс бросил сигарету, растоптал ее ботинком и добавил: — Прораб на больничном с четверга, Джимми — вчера и сегодня, да еще пара ребят на прошлой неделе.
Я спросил:
— А кто ее нашел, вы или Джимми?
— Джимми.
— И где она была? — спросил я, глядя на грязь и морось. Терри Джонс отхаркнул массивный комок и сказал:
— Пойдем покажу.
Мы молча пересекли стройплощадку и пошли по тропинке, которая тянулась через свалку параллельно Уэйкфилд-Дюйсбери-роуд. Вдоль края свалки была натянута бело-голубая полицейская лента. Двое полицейских сидели в патрульной машине на другом конце свалки, на стороне дороги. Один из них посмотрел на нас и кивнул Терри Джонсу. Он махнул в ответ.
— Интересно, долго они будут тут нас караулить?
— Понятия не имею.
— До вчерашнего вечера тут везде палатки стояли. Я смотрел вниз, в Дьявольский Ров, на ржавые детские коляски и велосипеды, на плиты и холодильники. Между ними — опавшие листья и консервные банки, они были везде, они тащили всё вниз, в пасть ямы, которая казалась бездонной.
— Вы ее видели?
— Да.
— Черт.
— Она лежала на коляске, на полдороги до дна.
— На коляске?
Он смотрел куда-то вдаль.
— Коляску полицейские забрали. У нее были… ах, мать твою ети…
— Я знаю. — Я закрыл глаза.
— Полицейские сказали, что нам нельзя никому рассказывать.
— Знаю, знаю.
— Но, черт побери… — Он пытался проглотить комок в горле, на глазах у него были слезы. Я подал ему еще одну сигарету.
— Я знаю. Я видел фотографии со вскрытия.
Он показал незажженной сигаретой на отдельно оцепленный участок:
— Одно крыло валялось там, у края ямы.
— Черт.
— Господи Иисусе, как бы я хотел, чтобы мне никогда не доводилось этого видеть.
Я внимательно осматривал Дьявольский Ров. В голове моей крутились фотографии, висевшие на стене в мотеле «Редбек».
— Если бы мне только не пришлось этого видеть, — прошептал он.
— А где живет Джимми Ашворт?
Терри Джонс посмотрел на меня.
— Не думаю, что это хорошая идея.
— Пожалуйста.
— Он все это принял очень близко к сердцу. Он же еще мальчишка.
— Может быть, ему станет легче, если он с кем-то об этом поговорит, — сказал я, глядя на грязную голубую коляску, наполовину сползшую в яму.
— Чушь собачья, — фыркнул он.
— Ну пожалуйста.
— В Фитцвильяме, — сказал Терри Джонс, повернулся и пошел прочь.
Я нырнул под голубую полицейскую ленту и, уцепившись за корень мертвого дерева, повис над Дьявольским Рвом. Я снял с куста белое перышко.
Надо убить час времени.
Я проехал мимо средней школы имени королевы Елизаветы, припарковался и побежал трусцой под дождем обратно в Уэйкфилд, прибавляя ходу вдоль школьного двора.
Надо убить пятьдесят минут.
Был вторник — я пошел гулять по блошиному рынку, куря и промокая до костей, разглядывая детские коляски, велосипеды и выставленное на распродажу имущество умерших людей.
Крытый рынок вонял отсыревшим тряпьем; на месте книжной лавки Джо все еще стояла книжная палатка.
Я посмотрел на отцовские часы, пролистал стопку старых комиксов про супергероев.
Надо убить сорок минут.
В течение трех лет каждым субботним утром в семь тридцать мы с отцом садились в сто двадцать шестой автобус на Оссеттском автовокзале. Отец сидел, держа на коленях пустые сумки, читал «Пост», рассуждал о футболе или крикете, а я мечтал о стопке комиксов, которые всегда получал в награду за то, что помогал Джо.
Так было каждым субботним утром до того субботнего утра, когда Старый Джо не пришел открывать свою лавку. Я стоял и ждал до тех пор, пока отец не вернулся с двумя сумками продуктов, в одной из которых сверху лежал кусок сыра, завернутый в бумагу.
Надо убить тридцать пять минут.
В Акрополисе, в начале Уэстгейта, где мне когда-то нравилась одна из официанток, я заставил себя съесть тарелку йоркширского пуддинга с луковой подливой, которым меня тут же вырвало в маленьком туалете в глубине ресторана, где я всегда мечтал оттрахать ту официантку по имени Джейн.
Надо убить двадцать пять минут.
Я вышел на улицу под дождь и направился к Бул-рингу мимо «Стрэффорд Арме», самого крутого паба на севере, мимо парикмахерской, где моя сестра работала на полставки и встретила своего Тони.
Надо убить двадцать минут.
В «Сильвио», любимом кафе моей матери, где я когда-то в тайне от всех встречался после школы с Рейчел Лайонс, я заказал шоколадный эклер.
Достав промокший блокнот, я начал читать свои скудные записи о Мистической Мэнди.
«Будущее предначертано так же, как и прошлое. Оно не может быть изменено, но оно может помочь нам излечиться от ран настоящего».
Ясидел у окна и смотрел на Уэйкфилд.
Прошлое будущего.
Теперь дождь шел так сильно, что весь город, казалось, стоял под водой. Ямолился Богу, чтобы это произошло на самом деле, чтобы дождь утопил людей и смыл все к чертовой бабушке.
Я убил все время, которое у меня было.
Я допил сладкий горячий чай, оставил эклер и пошел обратно, к Сент-Джонсу, с листиком заварки на губе и перышком в кармане.
Бленхайм-роуд — одна из самых красивых улиц Уэйкфилда. Здесь росли большие мощные деревья и просторные дома стояли в глубине своих собственных маленьких участков.
Номер двадцать восемь не был исключением — большой старый дом, разделенный на несколько квартир.
Избегая луж, я пересек площадку, ведущую ко входу, и вошел внутрь. В окна парадного были вставлены витражные стекла. Во всем доме пахло, как в старых церквях зимой.
Дверь с номером пять находилась на втором этаже, направо.
