Томас Харрис - Черное воскресенье
— Ливанец убил Лармозо на Азорах, — начал Фаузи.
Мошевский ненавидел пытки и знал, что Кабаков испытывает к силовым методам такое же отвращение. Ему пришлось сделать над собой невероятное усилие, чтобы не улыбнуться, когда он принялся обыскивать каюту. Каждый раз, когда Фаузи замолкал, сержант оборачивался к нему, стараясь скорчить гримасу пострашнее, и делал вид, что ужасно разочарован тем, что не пришлось воспользоваться ножом.
— Опишите ливанца.
— Худощавый, среднего роста. На лице — шрам. Свежий — корка еще не сошла.
— Что было в тюках?
— Я не знаю, Аллах свидетель. Ливанец перепаковывал их из ящиков в носовом трюме. Никого к ним не подпускал.
— Сколько людей было на катере?
— Двое.
— Опишите.
— Один высокий и худой, другой поменьше. В масках. Я боялся на них смотреть.
— На каком языке говорили?
— Высокий говорил с ливанцем на английском.
— А маленький?
— Маленький ничего не говорил.
— А это не могла быть женщина?
Фаузи покраснел. Он не мог признать, что испугался женщины. Такое было просто немыслимо.
— Ливанец держал вас под прицелом, вашим родным угрожали… Вы из-за этого согласились сотрудничать с ними, Фаузи, — сказал Кабаков мягко.
— Да, это могла быть женщина, — произнес наконец Фаузи.
— Вы не обратили внимания на ее руки, когда она бралась за тюки?
— Руки были в перчатках. Но на затылке, под маской, у нее была вроде бы шишка — может, волосы узлом. Ну, и еще про зад могу сказать.
— Про зад?
— Ну, круглый какой-то. И шире, чем у мужчины. Может, просто молодой парнишка, не очень худой?
Мошевский, осматривавший холодильник, решил угоститься пивом. За бутылкой обнаружился какой-то предмет. Мошевский вытащил его из холодильника и протянул Кабакову.
— А что, вера капитана Лармозо требовала, чтобы он держал предметы культа в холодильнике? — спросил Кабаков, поднеся к глазам Фаузи исцарапанную ножом фигурку Мадонны.
Фаузи смотрел на нее с неподдельным изумлением и даже с отвращением, какое обычно испытывает истинный мусульманин к священным изваяниям всякого рода. Кабаков задумался. Он понюхал фигурку, поковырял ногтем. Пластиковая взрывчатка. Лармозо знал, что это такое, но не очень хорошо был осведомлен о ее свойствах, решил он. Капитан считал, что взрывчатку надо хранить в холодном месте, таком же холодном, как трюм. Зря беспокоился, думал Кабаков. Он повертел фигурку в пальцах. Им пришлось здорово потрудиться, чтобы вот так замаскировать взрывчатку. Значит, они поначалу планировали провезти ее через таможню.
— Дайте-ка мне судовые журналы, быстро, — резко сказал он.
Фаузи хоть и не сразу, но все же разыскал декларацию судового груза и фрахтовую ведомость. Минеральная вода, не облагаемые пошлиной шкуры, плоская посуда… Да вот! Три ящика культовых статуэток. Сделано на Тайване. Грузополучатель — Музи.
С Бруклинского холма Музи смотрел, как «Летиция» заходит в нью-йоркскую гавань в сопровождении катера береговой охраны. Что такое натворил этот идиот Лармозо? Музи выругался на нескольких языках сразу и бросился к телефонной будке, развив самую большую скорость, на которую был способен: мили две с половиной в час. Он передвигался медленно и с достоинством, точно слон, и, точно слон, обладал удивительной в таком огромном теле грацией. Он любил гармонию и порядок во всем. В том, что теперь происходило, не было ни гармонии, ни порядка.
Из-за своей полноты войти в телефонную будку он не мог, но легко мог дотянуться до диска и набрать номер. Звонил он в Управление береговой охраны, розыска и спасения на водах. Представился как репортер «Эль Диарио Ла Пренса». Весьма доброжелательный молодой человек из пресс-центра управления сообщил ему все, что сам смог выяснить из переговоров по радиотелефону о «Летиции» и ее пропавшем без вести капитане, а также о преследовании быстроходного катера.
Музи поехал по скоростному шоссе Бруклин — Куинс, откуда прекрасно были видны бруклинские доки. На пирсе, у которого ошвартовалась «Летиция», стояли машины. Таможенники. Но еще и полиция. Он почувствовал немалое облегчение, разглядев, что ни на сухогрузе, ни на катере нет красного двухвостого флага, кричащего: «На борту — опасный груз!» Либо таможенники и полиция ничего не обнаружили, либо взрывчатку забрал с корабля тот самый быстроходный катер. Если катер и в самом деле забрал взрывчатку, у Музи в распоряжении оставалось довольно много времени, пока правоохранители разберутся. Таможне и полицейским понадобится не один день, чтобы провести на «Летиции» инвентаризацию груза и обнаружить недостачу. Вполне возможно, что тут он еще не погорел. Но он чувствовал, что кое в чем другом он горит синим пламенем.
Что-то пошло очень сильно наперекосяк. И не важно, по чьей вине. Обвинят все равно его, Музи. Четверть миллиона долларов, полученных от арабов, хранились в одном из голландских банков. Те, кто ему заплатил, не станут слушать никаких объяснений. Если взрывчатку забрали в открытом море, значит, они решили, что он готов их продать, что он их предал. Что же натворил этот идиот Лармозо? Как бы то ни было, Музи понимал, что у него не будет и одного шанса доказать, что он ни в чем не виноват. «Черный сентябрь» покончит с ним при первой же возможности. Придется уйти на покой раньше времени, это совершенно ясно.
Из своего сейфа в банке в центре Манхэттена Музи забрал толстую пачку банкнот и несколько чековых книжек. Одна из чековых книжек была выдана самой старой и самой престижной из голландских финансовых фирм. В книжке значилась сумма в двести пятьдесят тысяч американских долларов, вложенная единовременно и подлежащая выдаче только ему, Музи, лично.
Он вздохнул. Как было бы хорошо получить и остальные двести пятьдесят тысяч, передав заказчикам взрывчатку. Теперь боевики будут некоторое время следить за этим банком, это уж точно. Пусть их. Он переведет счет в другой банк и получит деньги в другом месте.
Беспокоило его совсем другое. Обычно он хранил свои паспорта в сейфе, но, вернувшись из последней поездки, по непростительному легкомыслию оставил их дома. Придется за ними пойти. А потом он вылетит из Ньюарка в Чикаго, оттуда в Сиэтл и — через полюс — в Лондон. Где это Фарук[22] обычно обедал в Лондоне? Музи, который испытывал глубочайшее восхищение вкусом и стилем Фарука, решил выяснить это во что бы то ни стало.
Музи не намеревался возвращаться в свою контору. Пусть допрашивают грека и поражаются его невежеству. Сто против одного, что они установят слежку и за его домом. Но долго следить они не станут. Раз взрывчатка у них в руках, им есть чем заняться. Было бы глупо вот так сразу заявиться домой. Пусть думают, что он уже сбежал.
Он снял номер на имя Честерфилда Пардью в одном из мотелей Вест-Сайда. Положил дюжину бутылок минеральной воды «Перье» охлаждаться в раковине в ванной, и в этот момент вдруг почувствовал нервный озноб. На мгновение им овладело непреодолимое желание усесться в сухую ванну и задернуть полиэтиленовый занавес, но его удержала мысль, что неимоверных размеров зад может застрять в ванне, как это уже случилось однажды в Атлантик-Сити. Озноб прошел, и Музи прилег на кровать, сложив руки на вздымающемся горой животе и хмуро уставясь в потолок. Надо же быть таким идиотом, чтобы связаться с этими паршивыми боевиками! Тощие и нескладные — все как один, ничего в жизни не понимают, ничем не интересуются, кроме политики. От Бейрута и раньше ничего хорошего ждать не приходилось, особенно после краха Интрабанка в 1967 году. Крах банка оставил довольно значительную брешь в средствах, отложенных им на старость. Если бы не это, он давно ушел бы на покой.
Музи уже почти полностью восстановил утраченное, когда получил предложение от арабов. Невероятная сумма, обещанная ему за ввоз взрывчатки, не только возмещала недостачу, но и значительно пополняла его «пенсионный фонд», поэтому он и решился пойти на риск. Ну да ладно, даже половины этой суммы было более чем достаточно.
Уйти на покой. Укрыться в своей небольшой элегантной вилле недалеко от Неаполя. В вилле, где нет узких лестниц и крутых ступеней. Наконец-то настало время это сделать. Он так долго ждал.
Начинал он простым юнгой на торговом судне «Али Бей». В шестнадцать лет он был уже так толст, что лазать вверх и вниз по трапам было делом весьма нелегким. Когда «Али Бей» прибыл в Нью-Йорк в 1938 году, Музи мельком взглянул на город и тут же сбежал с корабля. Владея четырьмя языками и прекрасно зная счет, он легко нашел работу в районе бруклинских доков. Он стал учетчиком на складе у турка по имени Джахал Безир. Человек сатанинской хитрости и изворотливости, Джахал Безир сколотил себе целое состояние на черном рынке во время Второй мировой войны.
Безир проникся глубочайшим уважением к Музи, потому что ни разу не поймал его с поличным. К 1947 году Музи уже вел все его бухгалтерские книги, и с каждым днем старый турок все больше и больше полагался на него.
