Александр Колин - Комедия убийств. Книга 2
Алексей, невысокий и невзрачный молодой человек, стоял потупясь и не отвечал, зная уже по опыту, что возражать в такой ситуации шефу все равно что размахивать перед носом у быка красной тряпкой. Чего бы проще сказать: «Указаний задерживать Важнова не поступало». Но он знал — господину политику надо проораться.
Отпустив, наконец, охранника, Олеандров подумал, что следует завести собственное сыскное агентство, набрать специалистов, а не мастеров в области переламывания костей или устраивания массовых драк. В последнем особенно отличался самый старший из помощников, Терентьев, до сих пор рассказывавший новичкам, как он геройски защищал шефа во время налета бандитов. Бандиты? Смех и грех, один человек, все тот же чертов Климов, который, грубо говоря, «навешал» всей охране, а самому Терентьеву всадил три пули: две в бедро, одну в плечо. Жаль, что не в язык!
«Климов, Климов, опять Климов».
Олеандров решил, что еще поработает, сон в неурочное время отнял много времени, а предстояло подготовиться к выступлению на телевидении, написать еще одну статью, дел хватало. Однако… Важное.
«Неужели это он меня усыпил? — подумал Анатолий Эдуардович с недоверием и страхом. — Если он осмелился на такое…»
Довести рассуждения до конца Олеандров не успел: раздалась мелодичная трель сигнала устройства внутренней связи, и Медынник доложил:
— К вам Важное, шеф. Пускать?
«Еще бы не пускать! — чуть не воскликнул Анатолий Эдуардович, гордясь маленькой победой. — Опомнился-таки, правильно, знает, чью сторону держать. У Шаркунова только и есть, что деньги, а у меня связи и… и… перс-пек-тива! Рано или поздно я добьюсь своего! Что ж, молодец, что понял это! Так-то лучше!»
— Пусть войдет, — распорядился Олеандров.
— Обыскать его? — спросил Медынник, в голосе которого чувствовалось некоторое сомнение.
— Обыскать? — с удивлением переспросил политик. — Зачем?
— Да он в этом, в маскараде, — недовольно пояснил Алексей. — Так чего делать-то?
— Не пори чушь! — рассердился Анатолий Эдуардович. — Немедленно пусть поднимается… И вот что, пусть меня никто не беспокоит, нам предстоит серьезный разговор. Понял, только если что-нибудь срочное, а так, чтоб не мешали, ясно?
— Ясно, — пробурчал Медынник и дал отбой.
Он с облегчением подумал, что смена его закончилась, и можно наконец отправиться домой или еще куда-нибудь. Безразлично куда. Лишь бы подальше от начальства.
LXXIX
Дома Валентина не ожидала ни засада, ни крокодил в аквариуме или без оного, а оружие более разрушительного характера — старая знакомая Лена… или Зинаида. На сей раз она была одета в джинсы-резинки, плотно обтягивавшие точно вышедшую из-под резца талантливого скульптора фигуру, и короткий свитерок. Девушка наличествовала в единственном экземпляре.
— Как ты сюда попала? — спросил он после страстных объятий и поцелуев (гостья бросилась Богданову на шею с криком: «Валя! Валечка приехал! Я так ждала тебя!»). Причины столь буйной реакции объяснялись просто: к стойкому, будоражившему обоняние аромату дорогих духов примешивался и запах алкоголя. — Откуда ты узнала, что я сегодня приеду?
— Мне Рома, Роман Георгиевич, сказал, — захлопала глазами девушка. — А ты мне не рад? Я так ждала тебя… Я тебе поесть приготовила, идем… — Ее личико озарилось детской улыбкой. — Идем.
— Я устал с дороги, — запротестовал Богданов.
— Вот и хорошо, поешь, и… у меня коньяк есть!
Богданова слегка передернуло:
«Опять пить! Черт его знает, что такое… Это Лена или Зина? Да, вопрос, конечно, интересный…»
Сопротивляться натиску гостьи, схватившей его за рукав пиджака и потянувшей на кухню, оказалось занятием бесполезным. Через минуту Валентин уже глотал коньяк и давился холодным и безнадежно пересоленным омлетом с сыром (сама кулинарка его не ела, предпочитая закусывать апельсинами, запах которых обычно вызывал у Богданова тошноту). Поразительно быстро (видно, с усталости) хмелея, майор не забывал того, что он все-таки хоть и бывший, но… чекист!
— Подожди, тебе правда Ромка сказал о моем приезде? — с подозрением уставился на девушку
Богданов. Столь простой прием возымел, как ни странно, действие.
— Ну, не совсем, — созналась девушка. — Просто я слышала, как он Мишане говорил, что, мол, поезжай, встреть Валентина в Домодедове.
— Почему же не встретили?
— Дела какие-то.
— А откуда же ты ключ взяла? — не отставал майор.
— Стянула, я же знаю, куда он его кладет. — Хорошенькое личико ее потемнело. — А потом приехал шеф Ромин, то есть Романа Георгиевича, противный такой…
— Это Борис Николаевич?
— Он самый, — с отвращением проговорила гостья, пряча глаза. — Налей еще.
Богданов повиновался, он наполнил чашки примерно на треть, так чтобы коньяка хватило еще на два раза.
— Разливай все! — потребовала дама. — У меня еще есть, — заявила она и, когда Валентин исполнил приказание, схватила чашку и, чокнувшись с Богдановым, выпила до дна: — За все хорошее!
«Лихо же нынешние девки пьют», — подумал майор, который, как и большинство сверстников, с детства привык считать проблему пьянства на девяносто, если не на все девяносто пять процентов мужской. Чтобы не ударить, как говорится, лицом в грязь, он тоже проглотил все содержимое своей посудины.
— Так что же Борис Николаевич? — осторожно возвратился к прерванному разговору Валентин. — Приехал, и дальше что?
— Да ну его! Ленка дура с ним поехала, а я не захотела, пошли они все к черту!
«Так! — обрадовался Богданов. — Значит, это — Зина, уже хорошо!»
— А я ни с кем больше не буду! — гордо вскинув голову, твердо заявила она. — Я в тебя навсегда влюбилась! Правда! Валя, ты мне не веришь?
— Мэ-э…
— Не веришь?! — Майору показалось, что девушка сейчас заплачет: этого только не хватало!
— Ве-е-е-рю…
— Я так никогда не влюблялась, — сообщила Зина и без тени иронии добавила: — Всего я двенадцать… нет, пятнадцать… нет, четырнадцать раз влюблялась, но не так.
— Э-э-э…
— Правда! А ты женат?
— Э-э-э… Мэ-э-э…
— Я так и знала! — Девушка всхлипнула и уронила лицо в ладони.
— Я пойду ополоснусь с дороги, — бросил Богданов и поспешил в ванную.
Это было то, о чем он мечтал: окунуться в горячую воду, расслабиться. Как мало, в сущности, нужно человеку для счастья! Но еще меньшего достаточно ему для того, чтобы испортить себе удовольствие.
«У меня же пушка в сумке! — молнией промелькнула в затуманенном сознании отрезвляющая мысль. — А вдруг она сдуру?.. Молодая же… О черт!»
Услышав в прихожей какой-то шум, Валентин напрягся и даже приподнялся в ванной: выходить из воды не хотелось, но… Дверь неожиданно распахнулась, и на пороге появилась абсолютно голая (если не считать туфель, часиков и украшений) Зинаида, державшая в руке опустошенную на треть бутылку коньяку и две чашки.
— Это ведь не главное, правда? — спросила она, мотнув головой.
Валентин кивнул. (А что тут скажешь?)
— Главное — мы любим друг друга! — заявила девушка. — Ты ведь меня любишь?
Богданов вновь кивнул и промычал нечто неопределенное.
— Правда любишь?!
Тон, котором был задан вопрос, не оставлял ни малейшей возможности для отрицательного ответа.
— Да.
— Вау!!! — Богданов едва успел среагировать, в белую эмаль днища ванной, на месте, где секунду назад находилась его нога, врезался острый каблучок туфельки Зинаиды, которая с завидной для ее состояния ловкостью опустила в воду и вторую ножку. Дальше девушке не повезло, и она, поскользнувшись, с визгом рухнула в ванну. Приводнилась Зинаида вполне удачно, однако часть воды выплеснулась на пол.
«Соседи! — встрепенулся Валентин. — А! К чертям соседей, — мысленно махнул он рукой в следующую секунду. Руки Зинаиды, крепко сжимавшие бутылку и чашки, обвили его шею, губы коснулись губ. — Ко всем чертям!»
LXXX
Поход в «Макдональдс» удался, и насытившейся компании, состоявшей из двух взрослых и одного ребенка, захотелось продлить удовольствие: они решили все так же пешком прогуляться в Центр, тем более что Саше явно бы не помешало приобрести что-нибудь из одежды. Посчитав слишком людную Тверскую чрезмерно шумной и суетной для себя, они спустились в кишевший всевозможным людом переход, чтобы, вынырнув на поверхность только у «Московских новостей», продолжить путь по более спокойной Пушкинской улице.
Тем же самым путем, сгибаясь под тяжестью свертков и коробок, они возвращались обратно спустя почти два часа. Уже стемнело. Мощный людской поток струился в обоих направлениях вдоль кафельных берегов с прижавшимися к ним утесами: торговцами, уличными музыкантами, нищими стариками и старушками, инвалидами и вполне трудоспособными попрошайками.
