Дон Уинслоу - Жить и сгореть в Калифорнии
— Фу-ты ну-ты, бобы пережаренные.
— Язык-то свой вонючий попридержи, — говорит ему Ники Вэйл.
33
Похороны выливаются в скандал.
Поначалу все пристойно.
Джек сидит в епископальной церкви Иисуса-на-Волнах, которая официально, конечно, зовется иначе, но местные привыкли называть ее так, потому что белокаменный и слегка изогнутый ее абрис смахивает на вздымающийся гребень волны, вот и выходит Иисус продвинутый, Иисус — чемпион, которому нипочем любой вал прибоя.
Доброго тебе сёрфинга.
И молись на волнах Иисусу.
Джек немного удивлен, что заупокойная служба происходит в христианской церкви, но потом он вспоминает: еврей один Ники, Памела же шикса,[17] что, возможно, тоже не слишком-то порадовало свекровь, когда сын сообщил ей о своем выборе.
Все идет как полагается. Церковь не то чтобы переполнена — ведь помещение большое, — но и пустой не кажется. Собравшиеся в основном местные богачи. Выглядят они хорошо — здоровые, цветущие, и сразу видно, какие усилия они прилагают, чтобы так выглядеть. Их фигуры наводят на мысль о бодибилдинге и тренажерных залах, а загар — о часах, проведенных на открытых кортах. И все-то они друг друга знают, думает Джек, глядя, как они здороваются, и ловя обрывки их приглушенных разговоров.
…бедная Памела, ужас какой…
…и потом начинать вращение…
…ручка графитовая…
…я потерял двенадцать фунтов…
…Ники совершенно разорен…
…седло под таким наклоном, что нагрузка на коленные суставы не слишком велика, и…
…по крайней мере, драки за опекунство не будет…
…кардиокикбоксинг…
Хорошо представлен и фонд «Спасите Стрэндс». Об этом говорят фирменные пуговицы его активистов на одежде многих собравшихся. Джек считает, что выставлять эти знаки напоказ на похоронах не слишком уместно.
Бывают ситуации, когда лучше не проявлять столь бурной активности.
Семья появляется из боковой двери, что возле алтаря, — Ники, матушка Валешин и дети. Все одеты в черное, цвет пожарища, думает Джек.
Ники выделяется особенной, другого слова не подберешь, элегантностью. Широкие плечи облегает шелковистый, с узкими лацканами пиджак, брюки тоже шелковистые. Белая рубашка с воротником-стойкой и черные замшевые ботинки. Как будто Ники пролистал странички спецвыпуска модного журнала «Современный стиль траура для молодых продвинутых вдовцов», а освоив эти странички, поспешил в бутик «Армани». Выражение лица у него мягкое и скорбное, но не слишком; кажется, всем своим видом он показывает: «Я в глубоком горе, но должен держаться ради детей». Джек вынужден признать, что выглядит он, черт возьми, просто сногсшибательно.
С десяток разведенок в толпе стараются вовсю, выражая что угодно, только не скорбь, и если, думает Джек, сразу же после кофе с пирогом Ники не залучат в койку, то он, Джек, ни черта не понимает во флирте и проиграет большое пари.
Детишки кажутся идеальными героями воскресного представления для детей — безукоризненно одетые, замечательно воспитанные, невыразимо печальные.
Священник милостиво гладит по головкам детей, после чего поднимается на кафедру. Выжидает, пока стихнут звуки органа, а потом обращает к пастве улыбчивое лицо.
Джеку кажется, что он видел его по телику. Во всяком случае, прическа у него как у выступающего по телику — серебристо-седые волосы зачесаны назад, но не так, как у какого-нибудь набриолиненного и хлыщеватого работяги, такая прическа у Хосе Эберта обойдется баксов в семьдесят пять. И очки у этого священника с телеэкрана как у летчика-аса, а черная с лиловой каймой и белой полоской воротничка сутана имеет удивительное сходство с нарядом Ники и его воротником-стойкой.
Но вот священник перестает улыбаться и говорит:
— Мы собрались здесь во славу жизни…
И начинается обычное в таких случаях: дескать, Господь всемогущ, парень что надо, и нет для него невозможного, и тем не менее возлюбленные наши то и дело умирают, объяснить это противоречие нам не дано, и потому давайте говорить не о смерти, а о жизни, и разве не чудесную жизнь прожила Памела — с любящим мужем и двумя очаровательными детьми, и разве не была она чудесной женой и матерью, и жизнь прекрасна, а Памела сейчас воссоединилась с дружком моим Господом в месте злачном, с каким даже и нашему округу не сравниться; а прах ее мы развеем над океаном, который она так любила, возле любимого ею побережья, и каждый раз при взгляде на океан мы будем вспоминать о Памеле, а Иисус любит Памелу, как и Господь ее любит, и Господь наш любит всех вас, как и Иисус всех вас любит, и все мы должны любить друг друга, потому что никогда не знаешь, когда Господь подбросит тебе под ноги банановую кожуру и одним махом, как это произошло и тут, прихлопнет вас, — последние слова, конечно, не были сказаны священником, но буквально так его понял Джек, так он подумал.
Нет, добрый врачеватель душ, Не-Знаю-Как-Тебя-Там, похоже, я видел его в метро клянчащим подаяние, разливается соловьем насчет того, как все собравшиеся должны сплотиться воедино ради помощи Ники и его малышам, взяться всем миром — дела хватит на всех, и, слава богу, у детишек есть любящая бабушка, которая позаботится о них и тоже окажет помощь. (Джек ищет глазами мешок для пожертвований и слышит, как сидящая через проход от него женщина, похоже, фыркает, в то время как священник, возведя очи к кедровому потолку, произносит «Господу помолимся».)
За чем следует долгая молитва об упокоении души Памелы Вэйл и ниспослании мира и начала исцеления для Ники и Натали — тут впервые Джек узнает имя миссис Валешин, — а также детишек. Потом орган разражается какой-то жуткой мелодией из фильмов ужасов, и когда Джек поднимает глаза, он видит за кафедрой Ники, призывающего собравшихся выступить с воспоминаниями о Памеле.
Собравшиеся не заставляют себя долго ждать. Друг за другом человек десять поднимаются на кафедру и рассказывают о том, как провели с Пам день на пляже, как любила Пам закаты, как она любила детей… Одна женщина даже поведала о том, как ездила с Пам за покупками, а другая — как они с Пам вместе были на экскурсии и наблюдали китов.
Но никто не хочет и словом обмолвиться о том, что Пам пила горькую, вспомнить, как ее вырвало однажды на вечеринке, как в другой раз, сев пьяной за руль, она врезалась на своем «лексусе» в толстую сосну на обочине, как, накачавшись валиумом, залезла в машину и уснула прямо на пикнике.
Все избегают рассказов о ее драках и скандалах с Ники, как швыряли они друг в друга посудой, как однажды на яхте она прилюдно выплеснула стакан прямо ему в лицо, рассказов о том, как Ники не пропускал ни одной юбки — разведенки ли, скучающей мужниной жены, либо даже какой-нибудь прыткой официантки из бара.
Все это растворилось в дымке заката, который так любила Пам.
Не воспоминания, а какие-то обрывки, думает Джек. Но вот иссякают и они, и Ники с затуманенным взором, но с тихой и мужественной улыбкой спрашивает, не хочет ли выступить еще кто-нибудь.
И тогда из-за спины Джека раздается женский крик: «ТЫ УБИЛ МОЮ СЕСТРУ, СУКИН ТЫ СЫН!»
И начинается скандал.
34
ТЫ УБИЛ МОЮ СЕСТРУ, СУКИН ТЫ СЫН!
Челюсть Ники буквально падает туда, где должен был бы находиться воротник, а Джек думает: «Сам напросился».
Священник судорожно озирается, не видно ли репортеров, в особенности с телекамерами, а женщина выкрикивает опять: «ТЫ УБИЛ МОЮ СЕСТРУ, СУКИН ТЫ СЫН!»
Перед всеми собравшимися и ликом самого Иисуса-на-Волнах она тычет пальцем в Ники!
Люди буквально застывают, вжавшись в кресла. Никто не пытается остановить ее либо как-то успокоить, потому что видно, что женщина эта на все способна, и никому неохота рисковать лицом, которое обошлось в десятки тысяч долларов.
Но два охранника все-таки решаются рискнуть.
До этого момента Джек их не замечал, этих двух в черных костюмах, шагнувших из задних рядов, чтобы разрядить обстановку. Они подходят к женщине на секунду раньше, чем туда поспевает Джек.
— Пусти, убери свои лапищи! — вопит женщина, когда рука одного из охранников тяжело опускается ей на плечо. Она стряхивает с себя его руку, и тогда оба мужчины хватают ее и волокут в проход.
Женщина окидывает взглядом собравшихся и, опять указывая пальцем на Ники, произносит:
— Вот он убил мою сестру! Он убил Пам!
Коренастый охранник, обхватив ее за шею, затыкает ей ладонью рот.
— Отпусти ее, — говорит ему Джек.
— Даме следует покинуть помещение.
У парня русский акцент.
— Уже покидает, — говорит Джек.
Второй охранник, высокий, худой как жердь, но мускулистый, поворачивается к Джеку:
— Нарываешься, парень?
С тем же акцентом.
