Дин Кунц - Судьба Томаса, или Наперегонки со смертью
Внезапно серый свет грозового неба разом сменил черноту, полил холодный дождь, тысячи серебристых капель устроили веселые танцы на крыше. Другой исчез. Вокруг лежал город моей реальности, затуманенный сильным дождем. Периметр крыши вновь обегал парапет. Получалось, что я мог не находиться внутри здания, чтобы вернуться в свой мир, только сохранять с ним контакт. И, как выяснилось, только я обладал способностью перемещаться между мирами, тогда как другой Одд Томас — кем бы он ни был — этого не мог, он целиком и полностью принадлежал миру пустоши.
Хотя я достаточно хорошо владею языком, я не мог подобрать слов, чтобы выразить облегчение, которое чувствовал, вернувшись из мира тьмы в этот мир света и надежды, ясный, но при этом загадочный, где на каждую печальную тайну приходятся две веселых и радостных. Дрожа всем телом, я упал на колени. В отвращении сначала одной рукой, а потом другой потер губы, хотя этой твари не удалось прикоснуться к ним, не удалось поцелуем отобрать у меня жизнь, а может, и больше, чем жизнь.
Я не возражал против того, чтобы промокнуть до нитки и замерзнуть, потому что дождь очищал меня от ощущения, будто я замаран грязью в тех местах, где Другой прикасался ко мне. С облегчением, но и с опаской, что ослепляющая темнота может вновь сменить свет, я поднял с крыши пистолет, направился к подсобке, открыл дверь.
Подсобка оказалась не такой чистой и безликой, как чуть раньше, когда я поднялся в нее в другой реальности. Я видел и паутину в углах под потолком, и толстый слой пыли на полках, и обрывки бумаги и осколки стекла на полу. На полках стояло несколько больших банок странной формы, таких старых и проржавевших, что на наклейках я не смог разобрать ни единого слова.
Пахло деревом и каким-то лаком. Возможно, последний запах недели и месяцы просачивался из этих ржавых банок. Только тут я осознал, что в другой реальности, из которой я едва спасся, отсутствовали и запахи, приятные или отвратительные, помимо того, что все поверхности превращались в серый бетон.
Открыв заскрипевшую дверь на узкую лестницу, я учуял плесень и пыль. Свет проникал только снизу, через щель между коробом и дверью, которая перекосилась, держась на двух петлях из трех.
В коридоре третьего этажа я обнаружил источник света: три потолочных стеклянных люка. Барабанная дробь дождя по наклонным панелям нервировала меня, потому что заглушала остальные звуки, которые мне, возможно, требовалось слышать, и я поспешил к западной лестнице.
К тому времени, когда добрался до гаража, занимающего заднюю часть первого этажа этого обветшалого здания, я пришел к выводу: это же здание, только без пыли и запахов, не составляло часть черной пустоши с далекими озерами огня. Оно отличалось от обоих миров и, возможно, соединяло реальности, служило пересадочной станцией.
Гараж я нашел пустым. На белом автофургоне, который стоял здесь раньше, уехал ковбой, задумавший сжечь детей, и, возможно, его мускулистый сообщник с каменным лицом в черной кожаной куртке. Красно-черный «ПроСтар+» спрятали в другом гараже, в пограничном здании, где владелец мог забрать его в удобное ему время.
Вероятно, маскарадный ковбой не только знал о существовании этих пересадочных станций, но, в отличие от меня, мог бывать там когда вздумается.
Я заткнул пистолет за пояс, под вымокший свитер, посмотрел в окна над воротами, чтобы убедиться, что за ними не воцарилась тьма пустоши, и вышел через дверь.
Вышел под две грозы: одну — природную, вторую — историю человечества.
Глава 14
По чуть вогнутой мостовой переулка дождевая вода несла опавшие листья золотистых фикусов, напоминающие кораблики фей, дохлых насекомых с прямыми лапками, сигаретные окурки, пурпурные лепестки рано зацветших жакаранд и прочий мусор, такой знакомый, но при этом в чем-то зловещий.
Я и сам чувствовал себя таким же мусором, который тащили с собой потоки дождя. Выйдя из переулка, повернул направо, зашагал по тротуару. Сливную канаву чуть ли не полностью заполняла вода, и среди мусора, которого в воде хватало, я заметил полую резиновую голову куклы Кьюпи. И хотя шел я быстро, голова не отставала. Поток болтал ее из стороны в сторону, но синие нарисованные глаза вроде бы не отрывались от меня.
Когда я подходил к дренажному люку, накрытому металлической решеткой и зигзагом молнии, скорость потока в ливневой канаве увеличилась, и голову унесло от меня. Вода с ревом протаскивала между перемычек решетки всякий мусор, за исключением оторванной головы куклы, слишком большой, чтобы проскочить в зазор. Она и застряла между зигзагом молнии и кольцом, которое его окружало, а ее глаза по-прежнему смотрели на меня.
Я остановился. Постоял. Ждал, наблюдал.
Дождь посеребрил день, и мне показалось, что в этом серебристом мире есть только одно цветовое пятно: синева глаз куклы.
Не все, что происходит за день, знамение, указывающее на хорошее или плохое развитие событий в будущем, но все имеет значение в той или иной степени, потому что мир — гобелен, из которого нельзя вытянуть даже одну нить, не повредив общего рисунка. Громада Создания не позволяет нам увидеть весь замысел, даже отойдя достаточно далеко: от макромира к микрочастицам, к субатомным уровням, нет у нас никакой возможности оценить мегатриллионы связей между нитями даже на одном крохотном участке целого.
Но бывают сверхъестественные моменты, когда каждый из нас узнает, что увиденное нами — лишь внешняя сторона в прямом смысле этого слова, а под внешним находятся многие и многие слои, и происходящее в реальности гораздо значительнее того, что видят наши глаза, и очевидное значение события лишь малая часть его полного значения. В такие моменты большинство людей — мудрых или глупых, простаков или искушенных — ощущают, какой загадочный наш мир, и осознают, пусть на короткий момент, что в сердцевине нашего существования лежат такие грандиозные тайны, что в этой жизни воспринять их мы не можем. Но есть тенденция полагать такое откровение отклонением от нормы, реагировать со страхом или гордостью, а то и с первым и вторым одновременно, списывать эти впечатления на замешательство, стресс, последний стакан вина, пить который не стоило, еще один стакан вина, который следовало выпить, или на многие и многие другие причины, не имеющие ничего общего с происходящим на самом деле.
В этой трусости я виновен не меньше других. Поскольку в моей жизни странностей хватает с лихвой, я уверен, что стараюсь видеть меньше, чем мог бы, в гобелене каждого дня. Я чувствую, что близок к пределу восприятия, или по крайней мере этим объясняю возникающее иной раз желание не замечать ничего глубинного и загадочного.
Однако на залитой дождем улице, у дренажной решетки с зигзагом молнии, когда застрявшая голова куклы смотрела на меня, я не мог не признать значимости этого момента. И стоял как завороженный, наблюдая за водой и мусором, проваливающимися в зазоры между перемычками. Заметил три импульса оранжевого света, которые сместились справа налево в канализационном коллекторе под решеткой, потом еще три, и этот же хэллоуиновский свет я видел под другой дренажной решеткой той же конструкции, в Магик-Биче, более месяца тому назад.
В ту ночь, в том прибрежном городке, небеса были слишком сухие, чтобы пролиться дождем, но море нагнало на город густой туман, который лениво клубился на улицах. Звук донесся из-под той решетки, сначала вроде бы шепот многих голосов, потом — топот бесчисленных ног, будто какой-то потерянный батальон направлялся Судьбой на поиски войны, в которой каждый должен умереть.
Если такие же звуки доносились из-под этой дренажной решетки, их заглушал шум дождя, шуршание шин по мостовой и рев падающей в канализационный коллектор воды. Вновь сверкнули три световых импульса. Что-то схватило снизу шею куклы и потянуло. Резиновая голова деформировалась, лицо сложилось, и кукольная голова исчезла под решеткой.
Может, еще одна подробность случившегося, увиденная мной, плод моего богатого воображения или психологическая проекция, но я всегда буду верить, что это произошло наяву. Когда голова куклы втягивалась между перемычек, ее лицо изменилось, стало моим лицом, и исчезновение головы выглядело обещанием, что скоро меня тоже заберут, и сделает это не просто смерть, но некий решительный сборщик душ, состоящий на службе какой-то темной силы.
Больше я не задержался у дренажной решетки ни на секунду, поспешил от нее прочь сквозь ветер и дождь. Когда завернул за угол и увидел сверхдлинный лимузин, припаркованный на прежнем месте, там, где я из него вылез, испытал огромное чувство благодарности к миссис Фишер, которая не вняла моей просьбе жить своей жизнью и оставить меня наедине с моими проблемами. Я не хотел, чтобы меня подвозил какой-нибудь незнакомец, который наверняка оказался бы психопатом-людоедом, и я сомневался, что вновь наткнусь на грабителей банка, у которых украл бы автомобиль, не испытывая угрызений совести.
