Дин Кунц - Судьба Томаса, или Наперегонки со смертью
Кроме того, бегать по лестницам — не стратегия, такое поведение не тянуло даже на тактику. Не вызывало сомнений, что рано или поздно все бы закончилось нашим столкновением в одной из дверей, и я не уверен, что эта встреча завершилась бы для меня удачно, пусть я и держал в руке пистолет.
По собственному опыту я знаю, что у парня по другую сторону двери оружие может быть и более мощное, чем пистолет: скажем, пулемет или автоматический помповик, а может, разъяренный хорек, которого он бросит мне в лицо. Или он будет с ног до головы закован в броню и держать в руках ракету «земля — воздух», которая, пущенная горизонтально, могла превратить человека в облако обугленных ошметков. Да и мало ли какое оружие могло оказаться к него в руках, способное убить не только тебя, но и твою кошку, если ты захватил ее с собой!
Доверяя своей удаче, я пробежал половину коридора и распахнул дверь по левую руку. За ней тускло освещенная лестница вела еще к одной двери. Я практически не сомневался, что в доме три этажа. Возможно, эта лестница выходила на чердак.
Чердаки я люблю не больше подвалов.
Многие люди ничего не находят на чердаках, кроме пыли, гнили и выцветших фотографий из времен старшей школы, которые напоминают, какими многообещающими они когда-то выглядели и как мало им удалось добиться.
Мне, увы, доставались иные находки: коллекция высушенных голов, подвешенная за волосы на стропилах, или боевой сокол, пикирующий с балки, чтобы выклевать глаза незваному гостю, или сеть, падающая на нежеланного визитера, а потом только сильнее затягивающаяся от каждого его судорожного движения.
Несмотря на малоприятные впечатления от знакомства с чердаками, я переступил порог, едва, оглянувшись, заметил, как начала открываться дверь в западном конце коридора, а оказавшись на лестничной площадке, плотно закрыл за собой свою дверь.
Оказавшись на крыше, я покидал пределы здания, и бежать мне было некуда, поскольку от земли меня отделяли добрые сорок футов. Тем не менее я торопливо преодолел последний лестничный пролет, и по нескольким причинам: во-первых, если встречаешься с Неизвестным, которое представлял собой этот незнакомец из пустоши, лучше до последнего момента избегать конфронтации, во-вторых, рациональный оптимизм необходим любому, кто надеется выжить, и в-третьих, другого пути не было.
Глава 12
Дверь, к которой привела меня лестница, открылась не на чердак, а в комнатку десять на десять футов, такую же серую и безликую, как и все остальноее в этом здании. Как я вскоре понял, я оказался в некоем подобии подсобного помещения, построенного на крыше. Напротив двери, в которую я вошел, ждала еще одна, а миновав ее, я вышел на плоскую и огороженную парапетом крышу здания, закрыв за собой последнюю из дверей.
Теперь, когда от абсолютно черного неба меня не отделяло окно, оно пугало даже больше, не только своей неестественной чернотой, но и еще по какой-то причине, которая ускользала от меня. Может, и не ускользала. Может, я боялся признать и обдумать ее, из страха, что такие мысли быстро лишат меня разума, ввергнув в пучину безумия.
Действительно, крыша выглядела более чем странно, совершенно дезориентировала, потому что безлунное и беззвездное небо то казалось бесконечной пустотой, то становилось низким потолком пещеры в глубинах земли, то опять пустотой. Несмотря на далекие озера огня, земля вокруг этого одиноко высящегося здания выглядела такой же черной, как небо, света не хватало даже для того, чтобы увидеть край крыши, огороженный в моей реальности парапетом в стиле арт-деко. Даже в отдаленных районах Мохаве, даже в ночь, тогда тяжелые облака толщиной в две тысячи футов отделяют пустыню от вселенной со всеми ее звездами, от земли идет слабый свет, результат естественной радиации природных минералов или люминесценции некоторых видов растений. Но не здесь. Эта наружная тьма, такая всеобъемлющая, казалось, могла проникнуть мне в разум, чтобы зачернить все мысли и полностью лишить надежды.
Я едва различал белые очертания моих рук: одну сжатую в кулак, вторую с пистолетом. А когда я взялся за пистолет обеими руками, он оставался невидимым, и я едва не нажал на спусковой крючок только для того, чтобы увидеть дульную вспышку и убедиться, что я не слепой.
Хотя мне хотелось отойти подальше от двери, спрятаться где-нибудь, за трубой, вентиляционным коробом, чем угодно, мои ноги, казалось, по щиколотки увязли в гудроне, которым давным-давно залили крышу. Но причина моей неспособности сдвинуться с места крылась исключительно в психологии, чернота надо мной давила, как груда земли и камня, обжимала со всех сторон, сдавливала, словно Судьба на пару с Природой решили, что быть мне окаменелостью в толстом пласте антрацита.
С усилием я заставил себя отступить на шаг, второй, третий, но потом остановился, потому что закружилась голова, и я подумал: негоже идти лицом вперед, удаляясь от подсобки, из которой в любой момент могло появиться существо из пустоши. Конечно же, требовалось нацелить пистолет на дверь, потому что незнакомец, если выскочит на крышу с намерением атаковать меня, лишь на короткое мгновение будет подсвечен сзади. У меня будет секунда, чтобы оценить его намерения, и еще одна, чтобы нажать на спусковой крючок, прежде чем дверь закроется.
А когда свет из подсобки больше не будет очерчивать его силуэт, я могу обнаружить, что в этой чернильно-черной реальности он видит так же хорошо, как я — при ярком солнце. Он сможет неспешно выслеживать меня, пока я в нарастающей панике буду стрелять по фантомам, дожидаться, когда же я расстреляю всю обойму.
Хотя по натуре я оптимист, мое воображение умеет рисовать всякие ужасы. И я удивлен, как много людей, оптимистов и пессимистов, верят любому, кто заявляет, что разделяет их видение того, как все должно быть. Они доверяют собственному видению настолько, что никогда не ставят его под вопрос, они точно знают, что в мире, лишенном смысла, четыре карты одной масти или флеш-рояль всегда выпадают случайно. Для таких людей Гитлер — далекая и полукомичная фигура, пока он не перестает быть таковой. И безумные муллы, обещающие использовать атомную бомбу, как только она попадет к ним в руки, вроде бы совершенно безобидные… пока к ним не попадает атомная бомба. Я, с другой стороны, верю, что жизнь имеет глубокий смысл и намерения Создания — благие, но я также знаю, что есть карточные шулера, которые умеют творить с колодой чудеса, ради собственного блага. В жизни редко что происходит случайно, и в большинстве случаев мы имеем дело с последствиями, определенными нашей мудростью или нашим невежеством. По моему опыту, выживают те, кто надеется на лучшее, но признает, что вероятность худшего куда как выше, а беду нельзя побороть, если не представлять себе, с чем можно столкнуться.
Дверь подсобки открылась. Силуэт человека из пустоши появился в бледно-желтом свете, горевшем за его спиной, силуэт, по которому я мало что смог определить.
Рост пять футов десять или одиннадцать дюймов. Телосложение атлетическое, но не терминатор или извивающийся трансформер, чего я опасался. И, насколько я мог судить, без оружия.
На крышу свет из подсобки не проникал, словно его поглощал какой-то магический барьер, и я не знал, видит пришелец меня или нет. Но он не выскользнул из подсобки и не метнулся в сторону, вместо этого остановился на пороге, придерживая дверь, давая мне предостаточно времени, чтобы убить его. Его уверенность, казалось, говорила о том, что он не собирается причинять зла мне и ждет от меня того же, что я разжег его любопытство и он полагает, что я тоже не злой, а только любопытный.
Но чем дольше он стоял у двери, тем больше его уверенность в себе воспринималась мною как тревожащая смелость, даже наглость. И его продолжающееся молчание теряло всякий смысл, если он разыскивал меня из чистого любопытства. С каждой секундой я находил его поведение все более наглым и угрожающим.
Если он не обладал кошачьим зрением, то не мог знать, что у меня пистолет. И возможно, не понимал, что с расстояния в каких-то пятнадцать футов я мог отправить его из этого враждебного мира в иной.
Интуиция велела мне помалкивать. Его неподвижность могла быть уловкой, приглашающей меня спросить, кто он и чего хочет. Если он хотел, чтобы я заговорил первым, тогда мои слова каким-то образом могли поставить меня в невыгодное положение.
Вся моя жизнь — сплошные погони и конфронтации. Внезапно я осознал: едва этот человек появился и двинулся за мной, я повел себя как и всегда в подобных случаях, странность этого черного мира более не влияла на мои решения, я просто ее не замечал, с головой уйдя в привычную игру кошки-мышки. В результате в своих действиях я совершенно не учел, что идеи и потребности, мотивирующие этого человека, могут отличаться от моих идей и потребностей в той же степени, в какой его мир отличался от моего.
