Грег Диналло - Фиаско
— И ни перед чем не останавливается.
— И это у него тоже есть. Все они, нынешние, такие. Помнишь времена, когда и в нас била энергия ключом?
— Что ты имеешь в виду, говоря «у нас»? Сергей лишь рассмеялся в ответ и, показав на репортерский зал за стеклом, напомнил:
— Лучше усаживайся за работу, а то не успеешь сдать материал.
Я устроился за свободным столом и принялся вносить в текст правку. Спустя час, когда я уже выходил из редакции, к бордюру тротуара подкатило такси, из которого выскочил Древний, уткнувшийся носом в блокнот. Преисполненный журналистского рвения, он ничего не замечал вокруг. Видно было, что он уже весь в своем репортаже и жаждет побыстрее дорваться до пишущей машинки.
Интересно, какого репортажа? Где он пропадал? Что раскопал? Почему, черт побери, я почуял опасность? Он устремился к дверям, притворившись, будто не видит меня.
— Эй! Эй, Древний! Подожди минутку!
Он остановился и с опаской глянул на меня.
— Не, никак не могу. Сплошная запарка, опаздываю к крайнему сроку, — отнекивался он, не сокращая между нами дистанции.
— Я тоже опаздываю, и у меня тоже срок, — объяснил я, чем, видимо, несколько притупил его бдительность, и прямо спросил, где очерк об убийстве Воронцова.
— Он у Сергея, — ответил Древний, совсем сбитый с толку.
— А ты уверен в этом?
— Как же. Он сам забрал его у меня.
Так я и думал. Значит, Сергей что-то темнит. Но у меня уже не было времени подниматься и выяснять, в чем тут дело.
— Попроси его позвонить мне, когда он его раскопает, ладно?
«Независимая газета», своей ершистостью напоминающая прежние «Московские новости», располагалась во дворе дома недалеко от Лубянской площади, где на пьедестале вместо памятника основателю ЧК Феликсу Дзержинскому полощется теперь трехцветный флаг Российской Федерации. Сотрудники в газете молодые, задорные и полны кипучей творческой энергии.
Сергей был прав. Лишь проглядев очерк, Лилия Брелова сразу же загорелась. Женщина она оказалась решительная и сразу же завела разговор о праве на публикацию. С моими финансовыми трудностями я особо не сопротивлялся. Мысленно прикинув, сколько уйдет за квартиру, за пользование телефоном, который в любой момент могли отключить из-за неуплаты, я подумал, что останется и на восстановление мира с Верой, если только она не поставила на мне крест. Но тут же вспомнил, что сегодня у нее ночная смена, и решил направиться к Юрию.
Он жил в крохотной однокомнатной квартирке на Беговой улице, недалеко от центра. Москва, с ее острой нехваткой жилья, ставила перед приезжими два выбора: либо жить на экологически неблагополучных окраинах, как живу я, либо в тесных клетушках, но ближе к центру, как Юрий. Хотя я и полагал, что со временем высокая должность в Министерстве внутренних дел даст ему более приличное жилье.
В квартирке у него стен как таковых видно не было — вместо них стояли книжные стеллажи. Когда я пришел к нему, он разговаривал по телефону с матерью, которая жила одна в каком-то подмосковном колхозе. Насколько я помню, каждую субботу поутру Юрий уезжал проведать мать, а она звонила сыну по нескольку раз на неделе, напоминая, что ждет его.
Юрий сказал, что пока ничего не узнал относительно документов Воронцова, но попыток не бросает. Я так увлекся расследованием дел на черном рынке наград, что совсем выпустил из головы свою просьбу. К тому же, если происшествие с Воронцовым действительно перешло в разряд заурядных уличных преступлений, мне эти документы, может, и ни к чему теперь.
За разговорами мы вылили несколько бутылок пива. Я не спал уже более полутора суток, а если добавить еще и поездку в «воронке», то значительно больше. Алкоголь оглушил меня, словно удар молотом. Ночь я проспал у Юрия на диванчике, а рано утром, по пути домой, купил «Независимую газету». Остановившись у киоска, я хотел подсчитать, сколько строк получилось в материале, но тут мое внимание привлекло другое.
Напротив моего дома, на другой стороне улицы, стоял «жигуленок», а на его капот облокотился какой-то мужчина в длинном узком пальто. Высокий, стройный, большие темные очки скрывают худощавое лицо. При моем приближении он вынул изо рта сигарету и, бросив ее на землю, раздавил ногой. Потом проследил за мной глазами, а может, так мне только показалось. Я не видел его среди торгашей орденами, которые грозились расправиться со мной, но это вовсе не означало, что он не из их числа.
Я уже подымался по ступенькам дома, убеждая себя, что это очередная волна излишней подозрительности, когда заметил, как шевелятся занавески на окне бабушки Парфеновой. За кем же она следит — за мной или за тем мужчиной у «жигуленка»?
— Николаша, — тревожно позвала она, выходя из своей комнаты, когда я появился в прихожей.
— Вот плата за квартиру, — сказал я, протягивая пачку денег и не дожидаясь напоминания.
Она положила деньги в карман халата, даже не считая, а потом повернулась к дверям своей комнаты.
— Зайди на минутку, Николаша. Хочу показать тебе кое-что.
— Да вроде момент не совсем подходящий, бабуля.
— Она еще не приходила. — Бабушка подумала, что мне не терпится увидеть Веру. — Удели минутку. Ну пожалуйста. Это очень важно.
Важно? Может, на этот раз она все-таки вспомнит, что хотела тогда сказать, но так и не могла вспомнить. Я вошел о запыленную затхлую комнату с дорогой антикварной мебелью, столь контрастной по сравнению с убожеством старушки. На подушке кресла я заметил «Независимую газету», открытую на странице с моим очерком.
Старушка зашаркала в туалет и принесла оттуда сверток, завернутый в побитое молью армейское одеяло. Она несла его осторожно, словно спеленутого младенца, и положила передо мной на стол. Аккуратно развернув грубошерстное одеяло, вынула оттуда лакированную палехскую шкатулку. Затем дрожащими посиневшими пальцами отомкнула запор и открыла шкатулку, похожую на толстую книгу. Обе половинки изнутри были выложены черным бархатом. В одной лежал покрытый ржавыми пятнами пистолет, а в другой — тускло поблескивали ордена и медали на ярких цветных орденских лентах. Они лежали вокруг маленького эмалированного медальона с фотографией симпатичного молодого человека с усиками и бачками на щеках, одетого в военную форму с офицерскими погонами.
Глаза у бабушки Парфеновой ожили, и она внимательно посмотрела на меня.
— Это ваш муж?
— Саша, — с гордостью кивнула она и благоговейно коснулась орденов. — Он воевал в революцию и в гражданскую войну, а потом с фашистами. Мой Саша… — Глаза у нее так и сияли, голос надломился от нахлынувших воспоминаний. — Мой Саша сражался за Россию. За настоящую Россию, в которой люди помогали бы друг другу. В которой все были бы равны, не было бы ни голодных, ни сирых, ни оборванных нищих, ни бесприютных. Он сражался за мечту.
«За социалистическую сказку о светлом будущем», — подумал я, но вслух сказать не решился, боясь спугнуть ее восторженное состояние. Видимо, под влиянием моего очерка что-то ожило в ее мозгу. Дотронувшись до меня морщинистой холодной рукой, она сказала:
— Видишь ли, Коля, мы любили свою страну, но не любили правительство.
— Помню, отец говорил то же самое в своем последнем слове на суде.
— Да, в нашей жизни выпадали и темные денечки, но вы, шестидесятники, все походите друг на друга. А нам, думаешь, нравились чистки? Мы что, хотели жить в страхе и мириться с самоуправством? Мы ничем не отличались от таких, как ты. Все, чего желали, так это лучшей судьбы. Разве это так ужасно?
— Да нет же, бабушка, совсем нет.
— Вот почему мое поколение по-прежнему верит в коммунизм и надеется на него. — Бабушка удовлетворенно кивнула. — Новые порядки — они для молодых, для тех, у кого в прошлом нет никаких ценностей и есть достаточно сил вынести болезненные перемены. — Помолчав немного, она затрясла головой и уже в смятении сказала: — В последнее время жить мне стало намного труднее. Гораздо труднее.
— Да и мне тоже несладко, но я верю, что со временем станет полегче.
— Со временем, — с сарказмом повторила она. — У стариков нет такой роскоши, как время. Мы несли свои жизни на алтарь Отечества. Теперь Отечество жертвует собой ради нас. — Она покорно вздохнула. — Но вот что делать с детьми, а?
— Не знаю.
Она невидящими глазами уставилась в одну точку, похоже, воспоминания угасали, сменяясь тупым безразличием. Послышался рев грузовика, остановившегося напротив нашего дома. От его рычания даже стекла задребезжали. Бабушка подошла к окну и отодвинула занавеску. Задним ходом к подъезду соседнего дома подъезжал крытый грузовик. Меня больше интересовал «жигуленок», он по-прежнему стоял на той стороне улицы, но мужчины в узком пальто рядом с ним не было.
— Кто-то переезжает сюда? — с облегчением спросил я.
