Андрей Лебедев - Конец света
— Здравствуй, — сказал Кате человек с длинной бородой.
— Здравствуйте, — ответила Катя, попытавшись подняться.
— Ничего-ничего, лежи, лежи, пожалуйста, — успокоил ее человек с бородой.
Она уже поняла, что это хозяин их дома. Ее хозяин. Потому что она сама тоже являлась частью дома, его пусть почетной, пусть сказочно содержавшейся, но все же рабыней. Несвободной пленницей, без прав, без паспорта, без личной воли и судьбы.
Помолчали.
Кате стало неловко от этой паузы, и она не нашла ничего лучшего, как сказать:
— А вы очень хорошо говорите по-русски, без акцента.
— А я русский, — сказал человек с бородой.
— А как вас зовут? — с детским простодушием спросила Катя.
— Раньше звали Володей, — ответил человек с бородой.
— А теперь вас зовут Ходжахмет? — спросила Катя.
Ей было неловко от того, что она лежала при незнакомом, чужом ей человеке.
— Да, меня теперь так зовут, — кивнул человек с бородой.
Снова возникла пауза.
Теперь, наверное, неловко стало человеку с бородой, потому что он первым нарушил молчание.
— Но мне бы хотелось, чтобы вы называли меня Володей, а не Ходжахметом.
Катя еще больше смутилась:
— Но как же так можно? Ведь вы. Ведь вы…
— Вы хотите сказать, что я переменил веру и не могу называть себя прежним именем? — помог он Кате.
— Ну да, — неуверенно ответила Катя, опасаясь, что обидела своего хозяина.
— Уверяю вас, для меня это теперь не имеет никакого значения, — сказал человек с бородой.
— Что не имеет? — переспросила Катя.
— Вера, — просто ответил человек с бородой.
— А что имеет? — уточнила Катя скорее машинально, чем из истинного интереса.
— Вы, — ответил человек с бородой.
— Я? — переспросила Катя.
— Да, вы, — утвердительно кивнул человек с бородой, — вы и мой сын.
— Ваш сын? — переспросила Катя, и сердце ее сжалось холодным обручем пронзившего ее страха. Она вдруг почувствовала близость смертельно опасного подвоха в этом их разговоре, близость момента страшной истины.
— Наш сын, — уточнил человек с бородой, — ваш и мой сын, которого вам сейчас принесут кормить…
Ей и правда должны были теперь принести ее Сан Саныча.
Ее Сашеньку, ее роднулечку маленького.
— Он не ваш, — сказала Катя испуганно.
И ее испуг был даже больше, чем если бы этот человек с бородой просто назвал бы ее своей рабыней, а ее сыночка своим рабом…
Нет, этот человек с бородой говорил совсем не то, он заявлял на них с Сашечкой совсем иные права, не как на раба и на рабыню…
— Он не ваш сын, — повторила Катя, — у него есть отец, его отец — это мой муж, и вы не можете быть его отцом.
— Я все могу, — с улыбкой сказал человек с бородой, — но не расстраивайтесь, я не буду торопить время, вы должны ко мне привыкнуть, — поспешил успокоить Катю человек с бородой. — Вы не должны расстраиваться, не то у вас пропадет молоко, и наш с вами сын будет голодненьким.
Он поднялся со стула и вышел так же тихо, как и вошел.
— Но почему? — прошептала Катя. — Но почему он выбрал меня? Почему нас с Сашенькой?
* * *— Почему он выбрал именно Катю?
Катю он выбрал потому, что однажды он попросил Пакистанца разузнать там…
Ну, в общем, разузнать там, в Божьем хранилище знаний, не только про методы современной войны, ради чего они все это дело с Пакистанцем и затевали, но и про личное. Это когда Пакистанец сказал, что одному «чистому» удалось соединиться с Банком Судеб.
И тогда Ходжахмет попросил: «Разузнайте про меня. Будет ли у меня семья, будут ли дети?»
И тогда Пакистанец ему и выложил про Катю, про чужую жену, про жену офицера ГРУ, Саши Мельникова, и про ее ребеночка, что этот ребенок и станет частью Ходжахметовой судьбы.
Вот почему он выбрал Катю.
* * *Леха Старцев никогда не примерял на себя роль «карьерного примака». Карьерного не от слова «карьер», где добывают полезные ископаемые, а от слова «карьера», то бишь «карьерный примак», в понимании Лехи Старцева, был такой особый вид хитрого живчика, который решал вопрос своего быстрого служебного роста простым и старым, но, в понимании Старцева, постыдным способом — женившись на генеральской дочке.
Собственно, ничего вроде бы противозаконного в таком понимании карьерно-служебного лифта не было. Каждый офицер, каждый курсант имел законное право ухаживать, женихаться, целоваться-миловаться и потом жениться с кем угодно и на ком угодно — хоть на дочке бедного учителя, хоть на дочке маршала Советского Союза. Но, женившись на дочке бедного учителя, курсант должен был добиваться повышений по службе, ползая на брюхе по всем дальним полигонам страны. А вот будь он похитрей да женись он на дочке маршала — и служба как по маслу покатится, со свистом внеочередных представлений к новым воинским званиям вплоть до полковника — устанешь звездочки обмывать! Да и служить в дальних гарнизонах вряд ли придется. Разве захочет любящий папаша надолго с дочкой расставаться? Папаша-маршал лучше пристроит зятя-летеху прямо в министерство, в Москве, чтобы дочка никуда из столицы не уезжала… А от зятя-летехи, для того чтобы каждые два года аккуратно получать новые звания и повышения по должностям, потребуется не ползание брюхом по заснеженным полигонам где-нибудь на Камчатке, а добросовестное исполнение супружеских обязанностей, то есть ползание брюхом по простыням…
Это, в понятии Лехи Старцева, и было карьерным примачеством.
И своего сослуживца Данилова Старцев поэтому презирал.
Тошнотворно-правильное кредо Данилова сводилось к следующему: если тебе не посчастливилось быть маршальским сынком, то почему бы тебе не попытаться стать маршальским зятем?
Еще в училище, куда Лешка Старцев попал сразу после первого своего армейского года, проведенного в Афгане, Данилов до головной боли, до схожего с похмельным нытья в затылке опротивел Старцеву своей прямолинейной житейской рациональностью, граничащей порою с практичностью образцовой домохозяйки. Жениться надо с умом, вещи надо покупать хорошего качества, денюжки необходимо беречь…
Данилова всегда интересовало, в каких званиях тот или иной родственник его новых знакомых, кто у того или иного курсанта отец, и особенно у молодых незамужних женщин.
В конце концов, доказывая непреклонную работоспособность лозунга «кто ищет, тот всегда найдет», Данилов женился.
Женился на ужасно некрасивой, но, с точки зрения армейской родословной, жутко породистой, чуть ли не порфирогенной девице — на дочке действующего генерал-полковника.
Где он нашел ходы-выходы на такую знатную невесту — одному Богу известно.
Важно то, что, заключая негласный, но в то же самое время обязательный к исполнению контракт генеральского зятька, Данилов впрыгнул-таки в заветный социально-карьерный лифт, что вознес его к верхним этажам армейского социума, до которого иные ординарные службисты вынуждены были карабкаться пешочком, в иных местах проползая на пузе по грязи и снегу отдаленных полигонов и театров военных действий.
Теперь, когда Старцев, проползя свою назначенную ему Провидением тысячу километров на брюхе по горячим точкам планеты, дорос до командующего Резервной ставкой, Данилов, который ни разу не был ни в одном из настоящих горячих дел, был при Старцеве полнокровным заместителем. Да не просто каким-нибудь молчаливым формальным заместителем, но заместителем амбициозным, заместителем, роющим копытом землю и грызущим пенные удила.
Видимо, когда там, в главном управлении кадров, в советниках президента и в тех кругах, где формируются штаты высшего эшелона власти, не очень-то верили в возможность катаклизма и рассматривали Резервную ставку как некую синекуру, систему вроде той легендарной конторы для ненужных, но знатных и амбициозных чиновников, что описана в книге Питера про «законы бутерброда» и про «уровни некомпетентности».
Теперь же, когда гром грянул и катаклизм произошел, расхлебывать результаты кадрового легкомыслия приходилось именно Старцеву.
Мало того что ему приходилось брать на себя всю ответственность момента и буквально спасать Россию, но ему теперь приходилось еще и сдерживать амбициозное рвение Данилова, почуявшего буквальную близость момента истины — прыг, и в дамки!
Ведь катаклизм, в который никто не верил, вдруг сделал Резервную ставку единственным дееспособным органом власти, и стоит теперь немного подвинуть Старцева, как его зам, Данилов, станет едва ли не первым лицом страны!
Да…
Старцева всегда тошнило от биографии своего зама.
От этой биографии просто несло кислой блевотиной.
Ради карьеры Данилов должен был всю жизнь спать с уродиной — не просто проживать под одной крышей, но изображать любовь, потому как папа-долгожитель ревниво следил за отношениями в дочкином доме. Стоило бы Данилову проманкировать, отлынить или скатиться в формальности семейных статус-кво, как он пулей вылетел бы и из академии, куда его устроил любимый тестюшка, и из военной адъюнктуры, и из Генштаба, и, наконец, из Резервной ставки, куда в финале карьеры на генерал-полковничью должность был определен практично мыслящий зятек.
