Записки мертвеца - Георгий Апальков
— Так вот, Михаил Юрьевич, рация, — снова вернулся он к теме прерванного ранее разговора.
— Там это… Ребята одни остались. К ним бы кому-нибудь пойти, — сказал я, решив снова перебить мужчину. Не сделать этого я не мог: я, вроде как, был кем-то вроде пленника, и моё положение, вроде как, обязывало меня отпроситься, прежде чем куда-то уходить. Даже по объективно важному делу.
— Так пойди, — раздражённо сказал мужчина в чёрном.
И так я и сделал.
По пути обратно к мэрскому дому я, наконец, увидел в Надеждинском хоть какую-то жизнь — пусть и не снаружи, не на придомовых участках, но хотя бы внутри жилищ. Люди чуть ли не в каждом доме стояли у окон и любопытными глазами смотрели на меня: так, словно я либо был пришельцем с другой планеты, либо делал что-то, что они сами для себя считали невозможным или недопустимым. «Может, иду как-то не так?» — подумал я, — «Или тоже кровью перепачкался?» Я оглядел себя с ног до пояса и увидел, что, действительно, на новенькой одежде, которую я сегодня — подумать только, сегодня утром! — взял из бутика в самом дорогом торговом центре города, то здесь то там алеют кровавые пятна. Прощайте, джинсы, и прощай, куртка! Хотя куртку ещё, может быть, удастся отмыть. Мысли об одежде и о том, как я выгляжу, были совершенно не к месту, но они помогали мне отвлечься и прийти в себя после произошедшего на дороге. Тот страшный миг остался позади, но думами о всякой чепухе я будто бы стремился задвинуть его ещё дальше назад, в долгий ящик забвения. И, в общем-то, у меня получалось.
Ребята, оставшиеся в автобусе, будто бы и не заметили ничьего отсутствия. Они всё так же сидели в салоне, забившись по углам, и обсуждали что-то друг с другом вполголоса. Никто из них больше не плакал и не рыдал. Казалось, что про перестрелку они забыли ещё быстрее, чем я, направив на это всю мощь блокирующих механизмов своей пока ещё молодой и гибкой психики. Скоро, думал я, этот эпизод останется только где-то там, в мрачных глубинах их подсознания, и неизвестно ещё, будут ли эти образы из прошлого страшнее всего того, что им придётся пережить в последствии. Несмотря на все безрадужные предпосылки, обусловленные постапокалиптической реальностью, у меня почему-то не было никаких сомнений в том, что дети эти когда-нибудь вырастут и доживут до возраста, когда будут грешным делом пытаться отрефлексировать свои детские травмы. Несмотря на то, что мир вокруг изменился до неузнаваемости, и в нём были теперь совершенно иные, отличные от прежних, правила, я, утратив за эти сто одиннадцать дней множество других иллюзий и надежд, всё ещё сохранил внутри себя наивную веру в то, что смерть и детство — это понятия из двух параллельных, никак не соприкасающихся друг с другом вселенных. Даже тот паренёк, схвативший шальную пулю, не мешал мне верить в это. И надеяться, что даже для него с его жутким ранением всё закончится хорошо.
Я вывел ребят на улицу, чтобы там они немного подышали, размяли ноги и отвлеклись на снег, внезапно поваливший с неба маленькими невесомыми хлопьями.
— А мы где? — спрашивал кто-то из них, перебивая кого-то другого, пытавшегося спросить ровно то же самое.
— В Надеждинском. Деревня такая, — отвечал я.
— Это тут нас спасать будут?
— Не знаю. Здесь просто безопаснее — вот и всё.
— А Лёша говорил, что нас тут спасут, и у нас тут свой дом будет.
— Может, так и будет.
— А тут зомби есть?
— Нет. Я их тут не видел.
— А это… А вот… А бассейн? — спросила девочка, явно хотевшая просто спросить хоть что-нибудь, хотя бы какую-нибудь бессмыслицу, а не в самом деле поинтересоваться о том, есть ли тут бассейн.
— Не знаю. В этом доме, может, и есть, — сказал я, кивнув в сторону мэрской дачи, буквально светившейся роскошью.
— А нам поплавать там дадут?
— Может, и дадут. Если хорошо попросите.
— Мы хорошо попросим!
— Да! У кого надо просить?
— А вон, у того дяди, — сказал я, указав на мэра, только-только показавшегося из дверей медпункта и теперь двигавшегося в сторону дороги.
Через минуту-другую мэр уже подошёл к воротам своего замка. Едва это случилось, детвора облепила его и точно толпа отчаявшихся сирот из какой-нибудь далёкой и не самой благополучной страны стала требовать у него, большого и хорошо одетого человека, подаяний. Гросовский сначала не понял, что происходит. Он весь был где-то там, в своих мыслях, и на ребят смотрел с недоумением: как на кучку неопознанных субъектов, стремящихся достать его из пелены похмельного бреда.
— А можно к вам домой туда?
— Да, можно?
— А то я замёрз. Я давно уже замёрз! И есть хочу!
Мэр вопросительно посмотрел на меня, будто бы ожидая, что я каким-то образом найду для него выход из сложившегося положения. Я лишь пожал плечами в знак того, что я тут ни при чём, и что маленький народец простирает маленькие ручки не ко мне, а к нему, и, стало быть, ему и надлежит ответить на их воззвания.
— Ну, пошли… Да, правда, давайте-ка внутрь — что это я! Места там много — у меня и останетесь пока все. А там — поглядим, — сказал своё слово мэр.
Дети пришли в восторг и проследовали вслед за Гросовским, который вставил ключ в замок и, провернув его несколько раз, отворил металлическую калитку.
— Ты тут остаёшься или как? — спросил мэр уже у меня. Я расценил это как приглашение и тоже вошёл во двор.
Убранство мэрской дачи поражало воображение. Простор, высокие потолки, огромные люстры под ними и ремонт, достойный вилл правителей и больших денежных воротил. Мебель выглядела так утончённо и так дорого, что казалось, будто раньше она стояла в каком-нибудь музее. Техники было много — до жути много, — а размеры телевизора в гостиной заставляли хотеть остаться жить тут не только ребят, которым мэр тут же включил на этом монструозном экране давно забытые мультфильмы, но и, скажем, заурядного подростка с окраины, выросшего в типовой квартирке в обычной, безликой девятиэтажке. Я всегда знал, что существует разница между простыми людьми и всякими богатеями, включая в их категорию ещё и власть имущих. Но чтобы
