Брижит Обер - Лесная смерть
Две пары могучих мужских рук поднимают меня с дивана и усаживают в инвалидную коляску. Пытаюсь распознать среди них те руки, что совсем недавно касались меня, — но тщетно.
На улице, оказывается, очень жарко, воздух тяжел и неподвижен. Стеф прилежно катит мое кресло, насвистывая «Море». Солнца я не ощущаю — должно быть, погода пасмурная. Сильно пахнет травой. Какая-то птица — словно в отчаянии — заливается пением. Стеф перестает насвистывать.
— Я как-то странно себя чувствую, когда думаю о том, что вы меня никогда не видели.
Лично я нахожу странным совсем другое: что за дружба может быть между Полем — человеком деликатным и тактичным — и таким вот грубым животным.
— Интересно, каким вы меня себе представляете? Ну, к примеру… тощим или толстым?
Идиотский вопрос — разве я в состоянии ответить на него? Однако Стеф тут же осознает свою ошибку.
— Ну, скажем… толстым и большим?
Я приподнимаю палец. Вряд ли я разочарую тебя, приятель.
— Точно! Я вешу девяносто кило, а рост у меня — метр восемьдесят.
Интересно: он намерен ознакомить меня со всеми своими параметрами или как?
— Виржини вас очень любит.
Наверное, только этот тип способен вот так вдруг менять тему беседы: сходу на сто восемьдесят градусов.
— Смерть брата сильно потрясла ее. То есть ее сводного брата. А потом еще все эти остальные убийства детей… Не понимаю, почему Поль не попросил на службе перевести его куда-нибудь в другое место. Все это, должно быть, просто ужасно для Элен. Они, конечно, переехали — но всего на каких-то пятнадцать километров от того жуткого места… А вы, по-моему, просто восхитительны.
Это уже, пожалуй, поворот на все триста шестьдесят градусов.
— Меня в свое время очень удручала мысль о том, что мне придется с вами познакомиться: при виде инвалидов всегда делается как-то не по себе. А потом, я даже не знаю, как это вышло… в общем, все оказалось просто замечательно.
Ну-ну, рассказывай!
— До такой степени замечательно, что Софи закатила мне потом настоящую сцену ревности, представляете? Наверное, вы пробуждаете во мне те чувства, что может испытывать, пожалуй, дикий индеец, которому подвернулась возможность похитить потерявшую сознание белую женщину.
Я тут же представляю себе, как этот Кинг-Конг, взвалив меня на спину, трусцой устремляется за хребты Сьерра-Невады!
— И я очень ревную вас к Полю. Терпеть не могу, когда он к вам прикасается.
Псих. Еще один псих. Мозг у меня вдруг срабатывает быстрее микроволновой печи, в которую сунули пиццу: та иголка… может, это был он? Однако сия мысль так же внезапно обрывается, ибо кресло мое неожиданно замирает на месте. За спиной у меня раздается какой-то глухой звук — словно что-то рухнуло на землю. Набитый песком мешок? Что он там такое замышляет?
Полная тишина. Совсем рядом со мной, радостно щебеча, пролетает какая-то птица. Стеф? Что-то мокрое шлепается мне на предплечье. Я чувствую, как по всему телу пробегают мурашки. Еще одна капля. От страха я покрываюсь гусиной кожей. Где-то вдалеке гремит гром; я облегченно вздыхаю — это всего лишь гроза. Но Стеф? Удалился в кустики по малой нужде, что ли? Почему он больше не разговаривает со мной? Дождь постепенно усиливается — он вот-вот превратится в настоящий потоп. Мне становится не по себе. Я ведь даже не знаю, где мы. Могу лишь предположить, что уже успели проехать через Видальский «лес» — зеленый массив с тщательно расчищенными дорожками для прогулок; это самый короткий путь к моему дому от жилища Фанстанов.
Молчание Стефа начинает всерьез беспокоить меня.
Ну вот — мы наконец снова трогаемся в путь, ибо коляска сдвигается с места. Тем не менее мог бы и объяснить мне причину столь внезапной остановки. Я приподнимаю палец, пытаясь дать ему понять, что хотела бы услышать хоть что-нибудь. Напрасный труд. Но что это на него вдруг нашло? Он гонит коляску на бешеной скорости, по каким-то кочкам, я трясусь всем телом, словно кусок приготовленного на желатине воздушного десерта. Этот тип и в самом деле — псих.
Ох, не нравится мне все это, совсем не нравится. Моя коляска катится все быстрее. Уже и ветер в ушах свистит. Дождь теперь хлещет по-настоящему. Крупными каплями, буквально заливая мне лицо. Ох, ну конечно же! Я просто дура самая распоследняя. Он всего лишь бросился бегом, чтобы спасти меня от этого дождя! Боится, что я насквозь промокну. И все-таки мог бы хоть что-то сказать. Резкий поворот вправо — совсем как на ралли в Монте-Карло, и у меня вдруг создается такое впечатление, будто меня бросило вперед. Стало быть, теперь мы катимся вниз.
Однако по дороге к моем дому нет никакого спуска.
Точно! Этот парень — чокнутый! Коляска натыкается на что-то, я едва не вываливаюсь из нее. То и дело приподнимаю палец, но — никакой реакции, коляска по-прежнему летит куда-то вниз. Теперь я хорошо понимаю, как чувствовал себя тот младенец, что лежал в знаменитой коляске из фильма «Броненосец „Потемкин“». Как только мы вернемся домой, я… ну… при первом же удобном случае… если вдруг кто-то примется меня расспрашивать… О, черт! Я не могу даже пожаловаться на него, я, черт побери, вообще ни на что не могу пожаловаться!
Коляска по-прежнему катится куда-то вниз. Насколько я помню, единственным спуском вниз в этом парке является тропинка, ведущая к пруду. Не понимаю, зачем…
Ой! Так и есть: я вываливаюсь из кресла — ведь знала же, что все это плохо кончится, ведь… вода; это — вода, я упала в воду, этому идиоту удалось свалить меня прямо в пруд; кругом вода, я не чувствую дна и ухожу под воду — что же такое он вытворяет?! Стеф, Стеф, я тону, я ухожу под воду, мне не хватает воздуха, но я хочу дышать, хочу… О, нет, нет, нет!
4
Умерла я, что ли? Боль в груди — обжигающая боль. Ох! Кто-то надавил мне на грудь, прямо на сердце; и вот опять, снова; вода фонтаном вылетает у меня изо рта, я слышу собственный кашель, страшно тошнит, я…
— Вы слышите меня? Эй, вы меня слышите? Черт, нужно поскорее повернуть ей голову набок, похоже, ее сейчас вырвет…
Вырвало. Наконец вдыхаю полной грудью воздух — делаю большой, страшно болезненный, но упоительный вдох, отчего все мое тело словно огнем обжигает сверху донизу. Вода струится у меня по лицу: дождь хлещет как из ведра.
— Не шевелитесь. Сейчас вам станет лучше.
Безропотно повинуюсь — шевелиться-то я в любом случае не могу. Чьи-то руки приподнимают меня и усаживают.
— Вам здорово повезло, что я умудрился забыть здесь коробку с рыболовными крючками — пришлось вернуться; дождь сегодня льет как из ведра, так что в парке — ни единой живой души.
Мужской голос звучит чуть ворчливо — наверное, этому человеку где-то около пятидесяти.
— А еще вам повезло, что я в свое время занимался спасением утопающих. Таким количеством воды, что вы проглотили, впору хороший пожар затушить. За коляску свою не беспокойтесь, она цела: зацепилась за корни деревьев у самой воды. Вы хотя бы слышите меня?
Тут я наконец понимаю, что должно быть «смотрю» на него неестественно пустым взглядом, лишившись своих черных очков. И — приподнимаю палец.
— Вы не можете говорить?
Я вновь приподнимаю палец.
— Прекрасно, тогда слушайте… Сейчас я отнесу вас в свою машину, а потом мы вызовем полицию, о'кей?
Я приподнимаю палец.
Он подхватывает меня на руки; я чувствую запах мокрой шерсти, ощущаю прикосновение к телу непромокаемого плаща. Мужчина с трудом карабкается наверх по раскисшей земле. Дождь хлещет вовсю, вода ручьями стекает с нас обоих.
— Ну вот и добрались!
Одной рукой он открывает дверцу машины, я едва не соскальзываю на землю, однако в последний момент он успевает-таки меня удержать, и вот я уже в машине — по всей вероятности, на заднем сиденье, ибо я лежу.
— Я сейчас вернусь.
Мне хочется окликнуть его, попросить, чтобы он не оставлял меня одну; чудовищно болит голова, мне холодно, я вся дрожу — наверное, чисто нервная реакция. Но что же все-таки случилось? И где сейчас Стеф? Скорей бы только этот славный человек вернулся… Ох, ну почему у него нет телефона прямо здесь, в этой тачке? И подумать только: жизнью своей я обязана какой-то несчастной коробке с крючками… Дождь с силой лупит по крыше машины, заглушая все звуки вокруг; я совсем одна, я словно выпала из жизни, я существую лишь внутри себя, плавая в какой-то замкнутой оболочке, я совершенно не понимаю того, что со мной происходит — хотя создается такое впечатление, будто события цепляются одно за другое, с бешеной скоростью превращаясь в единую цепочку.
Сижу в тепле, в своей гостиной, закутанная в пуховое одеяло; на ногах — сухие носки. Спаситель мой пьет кофе с Иветтой, а я беседую с комиссаром Иссэром — то бишь с тем самым типом, которого Виржини окрестила «Бонзо». Явившиеся на вызов полицейские первым делом препроводили меня в больницу. А там — просто невероятное везение — мы попали прямиком на Рэйбо. О везении я говорю лишь потому, что в противном случае на установление моей личности потребовалась бы уйма времени. Короче, наш славный Рэйбо меня осмотрел, объявил, что все в порядке — утопленницы в лучшей форме он в жизни не видел, — поэтому меня можно везти домой. Ума не приложу, кто мог оповестить о происшедшем Иссэра, но он явился ко мне час спустя.
