Дмитрий Петров - Нелюдь
А очень затягивает, между прочим. Желание доверять телесно близкому человеку очень заманчиво. Были ведь времена в истории нашей славной родины, когда обычным делом были доносы жены на мужа, а мужа — на жену. Очень даже просто — написал донос в НКВД, и все… Можешь считать, что ты свободен и руки у тебя развязаны. Человек, с которым ты до этого делил постель, прочно сидит, если вообще еще жив, а ты можешь делать все, что угодно.
Такое бывало сплошь и рядом. Тоже, кстати, тема для отдельных размышлений, потому что это ведь были не единичные случаи…
В такую же психологическую ловушку попал и я. Кто же мог подумать, что Хельга окажется убийцей и монстром? Уж только не я.
А Юля и вправду сделала все, что только смогла в той ситуации. Она точно знала, кто такая Хельга, и точно знала, что она задумала в отношении меня. Но не менее точно Юля знала, что ей никто не поверит. В первую очередь я сам. Поэтому она пыталась просто как-то дать мне понять, чтобы я был поосторожнее. Это меня и спасло.
«Как интересно получается, — подумал я. — Я все делал для того, чтобы спасти Юлины глаза, чтобы отомстить за нее, вылечить, а на деле вышло, что это она спасла мою жизнь».
— Мы поймали ее, — сказал я, и почувствовал, как пальцы Юли сжали мою руку.
— Она теперь в надежном месте, — добавил я.
— Геннадий поехал туда? — спросила вдруг Людмила тревожно.
— Да, он еще должен сделать там кое-что, — ответил я лаконично, не желая вдаваться в подробности.
— Он скоро вернется? — настаивала Людмила.
Никогда бы прежде не стала она так беспокоиться о своем муже… Что-то разительно изменилось вокруг меня.
— Ему ничего не угрожает, — успокаивающе сказал я. — Он хочет кое-что узнать, так что все теперь будет хорошо. Кстати, мне пора.
Я встал, и Юлина рука бессильно упала обратно к ней на колени.
— Скоро я вернусь, и мы будем всегда вместе, — добавил я, заглядывая Юле в лицо так, словно она могла что-то прочитать в моих глазах.
Может быть, она и поняла что-то такое, потому что улыбка чуть тронула ее губы и она прошептала:
— Ну да… Ну да…
— Жди меня, все будет хорошо, — сказал я Юле и вышел.
Людмила выплыла в прихожую следом за мной.
— Надо полагать, что теперь ты будешь поумнее, — мрачно сказала она. — Не будешь связываться со всякими гадинами, — она повела плечами, как будто поежилась.
— Не буду, — заверил я ее. — Более того, может быть, нам удастся сделать так, что Юля снова сможет видеть.
— Я знаю об этой идее, — отозвалась Людмила. — Мне сказал об этом Геннадий. Только упаси вас обоих Бог сказать об этом самой Юле. Нельзя давать такую надежду до тех пор, пока нет полной уверенности.
— Конечно, я не скажу, — ответил я и потом добавил: — И, когда у нас все получится, мы с Юлей поженимся. Если, конечно, ты не будешь против.
— Я не буду против, — ответила Людмила спокойно. — С чего ты решил, что я была бы против?
Она пожала плечами…
— Ну, я просто подумал, — ответил я неохотно. — Учитывая разные обстоятельства…
— Какие глупости, — произнесла недовольно Людмила.
Она даже, казалось, была огорчена тем, что я напомнил ей о прошлом.
— Ты хотел сказать, что мы с тобой когда-то были близки и поэтому… Ерунда все это. Вот уж о чем я действительно стараюсь не думать, так это об этом. И вообще, меня все это перестает интересовать.
— В каком смысле? — не понял я.
— В прямом, — сказала Людмила.
Она стояла передо мной, и руки ее вяло теребили свисающие концы теплой шали.
— Если у вас все получится и Юля снова станет видеть, я просто-напросто смогу уйти.
— Как уйти? — с недоумением спросил я. — Куда уйти?
— Я уже все обдумала, — ответила женщина. — Я уйду в монастырь. Просто я не могу себе этого позволить до тех пор, пока Юля нуждается в моей помощи и поддержке. Это был бы грех — уйти в монастырь и оставить ее здесь беспомощную. Батюшка мне так и сказал: нельзя проявлять эгоизм и думать только о себе. А теперь, если все получится хорошо, то я уже решила все и непременно уйду в обитель. Ты удивлен?
Она смотрела на меня спокойно, и я не узнавал свою старую любовницу и предполагаемую тещу…
Был ли я удивлен? Не знаю… Наверное, я утратил способность удивляться. Мы попрощались с Людмилой, и я поехал обратно, на квартиру к Хельге, где все это время происходило невообразимое…
Людмила собирается уйти в монастырь… Я рассмотрел это событие с двух сторон. Для меня и для Юли это было бы, наверное, как раз неплохо. Если мы поженимся и будем жить вместе, то зачем нам присутствие Людмилы — бывшей возлюбленной молодого мужа? И матери юной жены? Это бы только смущало всех нас и было, так сказать, привходящим обстоятельством.
С этой точки зрения исчезновение Людмилы, ее уход был бы благом и разрешением многих проблем. Было бы легче мне, Юле и Людмиле самой…
Интересно, а кто вообще уходит в монастырь? Однажды мы говорили об этом с моим знакомым. Он — церковный художник и часто выполняет заказы по росписи храмов в монастырях. Так вот, он сказал, что по его наблюдениям, уходящие в монастырь представляют собой два типа людей.
Первый — это очень незначительное количество. Это те, кто уходит в монастырь, чтобы замолить свои грехи, которых накопилось очень и очень много. Конечно, не каждому человеку вообще приходит такое в голову. Есть миллионы злодеев, которые и не задумываются о Царствии Небесном… Но есть и такие, в которых просыпается совесть, и вместе с ней — религиозное чувство. Не смесь бытовых традиций и национал-шовинизма, что так часто сейчас в России именуется религиозностью, а истинное религиозное чувство. Вера и раскаяние в грехах… Вот такие люди составляют первую категорию, впрочем, малочисленную.
А в основном — это те, кто просто рожден на свет слабым. Кто был слаб в жизни с детства, или просто ослабел «в процессе». Ведь жизнь — это борьба. С неудачами, невзгодами, с самим собой, с соблазнами… Можно еще назвать это игрой, кому как больше нравится. А некоторые люди просто не способны играть, бороться, отвечать за себя… Они устали от жизни.
Кто-то в этой ситуации спивается. Ну, а у кого организм не принимает алкоголь? Тем как быть?
Раньше таким людям было проще — за них отвечало государство. Плохо отвечало, конечно. Но все же этим слабым людям все время говорили, что им следует делать, а чего — не следует. Как себя вести. А теперь никто не говорит. Теперь — свобода. А свобода для многих просто непосильна…
Вот и заполняются монастыри толпами мужчин и женщин, не выдержавших испытания жизнью, бегущих от нее.
А что? Очень даже удобно. Есть игумен, он всем командует. Направляет каждый день на работы, руководит, наказывает. И кормят каждый день по три раза. Хоть и плохо кормят, а все же самому ни о чем думать не надо. Для многих это просто рай на земле.
Подчиняйся и ни за что не отвечай. Даже за самого себя. Очень здорово. Так к какому же типу принадлежала Людмила?
Наверное, в ней все смешалось. И усталость от нелегкой бурной своей жизни, и отсутствие перспективы, и крушение всех иллюзий. Все равно муж не перестанет быть гомосексуалистом, любовник бросил, надвигается старость… Вот и все. Да тут еще и несчастье с единственной дочкой. И помочь ей никак невозможно.
Как тут не увериться в том, что ты сама своими грехами навлекла несчастье? Нет, подумал я, наверное, ей и вправду так будет лучше. Монастырь, тихая обитель… Любой человек имеет право на покой. Если Людмила хочет этого, значит она больше не выдерживает всего происходящего с ней и вокруг.
Размышляя обо всем этом, я даже как-то забыл о том, куда еду и что еще предстоит. Но увидев дом Хельги, я сразу все вспомнил.
Дверь мне открыл Скелет. В квартире стояла тишина, и из комнаты, где находились пленники, не раздавалось ни одного звука.
Я вопросительно посмотрел на Скелета, но тот только кивнул мне в сторону кухни, как бы приглашая зайти туда.
На стуле возле окна сидел Геннадий Андреевич и курил. Он был без пиджака, а рукава его рубашки были закатаны до локтей. Почему-то именно эти закатанные рукава сразу произвели на меня впечатление — очень напоминало отдых палача после казни…
Рукава Геннадия и его мрачно-сосредоточенное лицо говорили о том, что за время моего отсутствия здесь что-то произошло.
— Как дела? — задал я осторожный нейтральный вопрос. Но номер не прошел, ситуация была уже не в той стадии, чтобы мне могли разрешить отделываться аккуратненькими вопросами…
— Что вы имеете в виду? — обернулся ко мне Геннадий.
Лицо его было злое, глаза пронизывали насквозь.
Я сел на табуретку, чтобы чувствовать себя увереннее под этим взглядом и вообще в зловещей тишине квартиры.
— Ну… Они что-нибудь сказали? — спросил я.
Мне очень хотелось, чтобы к моему приезду процесс допроса был уже закончен. Закончен как угодно, лишь бы мне больше не присутствовать здесь, не быть свидетелем и участником.
