Дмитрий Петров - Нелюдь
Во-первых, все было уже «отрезано». А во-вторых, теперь — в особенности теперь! — Хельга стала неприятна Леве.
«Зачем мне она? — думал он с оттенком брезгливости. — Зачем мне эта холодная красавица, да еще и злодейка вдобавок… Нет уж, когда я окончательно разбогатею и начну заниматься приличным бизнесом, я просто женюсь вновь, на тихой и спокойной молодой женщине. Желательно выбрать немку, чтобы уж окончательно „натурализоваться“, и она родит мне детей».
Лева хотел иметь детей. Ему так и виделось, как он прогуливается по тихой немецкой улочке с двумя своими детьми. Они красиво одеты, ухожены, наверное, он ведет их в школу. По дороге они старательно рассказывают ему о своих делах, о том, какие задания они приготовили к школе, а он, Лева, дает им рассудительные отеческие наставления…
«Семья будет полная чаша, — мечтал он про себя. — И в семье будет мир… А детям обязательно нужно дать хорошее образование и непременно религиозное воспитание…» Он еще не решил, какое — протестантское или иудейское, но твердо знал, что обе религии имеют свои преимущества в смысле жизненного устройства, поисков поддержки и прочего…
В этот раз Хельга позвонила ему, как обычно, и сообщила, что товар можно забирать — все готово.
— Я буду пятнадцатого, — ответил Лева и тут же заказал билет на самолет из Рима до Петербурга.
Он собирался провести в Питере всего один день, как всегда, и тут же улететь.
Марко иногда провожал его в аэропорту — демонстрировал, наверное, товарищескую поддержку…
Хлопнув Леву в последний раз по плечу, он посмотрел, как тот спускается вниз к автобусу на посадку в самолет. Завтра Марко будет встречать Леву возле кафе на Виа Аурелиа, и холодильник в машине будет пуст и готов к приему «товара».
* * *Мы вновь все втроем собрались вместе — Скелет, Геннадий Андреевич и я. Мы сидели на кухне Хельгиной квартиры за маленьким столиком и молчали.
— Все-таки я не удержался и сказал дома, что мы поймали подонков, — сообщил Геннадий.
— Зачем? — спросил отрывисто Скелет.
— Пусть порадуются, — ответил Геннадий Андреевич. — Я ведь прекрасно могу себе представить, каким испытанием является каждый день для Юли… Каждый день, проведенный в слепоте… Пусть теперь скорее узнает, что скоро это закончится. Мы достанем деньги и сделаем ей операцию.
— Вы уверены, что это нам удастся? — покачал головой Скелет. — Нет, — добавил он тут же. — Я понимаю, что это ведь я сам предложил… Так что все правильно. Но, может быть, у нас этого и не получится, мало ли что может сорваться. Вот я и подумал что, может быть, вы напрасно пока что посеяли надежду у вашей дочери.
— Нет, не напрасно, — ответил Геннадий и упрямо сжал кулаки, лежавшие на столе. — Каждый день, проведенный в слепоте и отчаянии, убивает ее, и мое сердце разрывается. А деньги мы теперь точно достанем, я уверен.
— Ну хорошо, — согласился Скелет спокойным голосом. — В конце концов, это ваше дело — говорить или не говорить. Только я хотел бы оговорить сразу одну вещь.
Он умолк, и Геннадий сразу же догадался, о чем тот хочет сказать.
— Вы хотите оговорить вашу долю? — спросил он.
— Мои деньги, которые я заработал на поимке вот этих, вы мне отдали. Дело закончено. Я имею в виду то первое дело, для которого вы меня нанимали и о плате за которое мы с вами договаривались.
Скелет чуть запнулся, а потом все же решил сказать и промолвил с затаенной гордостью:
— Согласитесь, что дело я провел неплохо и результата добился быстро и качественно, — он кивнул в сторону комнаты, где находились обездвиженные Хельга с Василием.
— Совершенно верно, — кивнул Геннадий. — Все хорошо. Но теперь я хочу, чтобы вы помогли нам и дальше. Нужно выколотить деньги. Сколько вы хотите за это? Какой процент?
Скелет не думал ни минуты, он, кажется, заранее уже все обдумал.
— Я хочу не процент, — ответил он. — Мы выйдем вместе на их главного, организатора, у которого и есть основные деньги. Отберем их, потом отберем то, что есть у вот этих… Пятьсот тысяч долларов — ваши, как вы и хотели. А все остальное — мое. Все, что сверх пятисот тысяч.
Геннадий задумался ненадолго. В общем-то это было выгодное предложение. Сверх пятисот тысяч там могло оказаться очень мало, копейки… Сумма-то огромная… А могло, конечно, быть и очень много. Но не наживаться же на несчастье.
— Хорошо, — согласился Геннадий. — Договорились. Сколько сумеем вынуть из них сверх полумиллиона — будет ваше.
— Тогда давайте приступать, — ответил Скелет решительно и поднялся из-за стола. — Не так уж у нас много времени. Утром им обоим нужно быть на работе, в больнице. Василия наверняка сразу же начнут искать, как только обнаружат трупы в морге… Ну, положим, здесь его искать не станут. А Хельгу могут хватиться.
— Но до утра еще много времени, — сказал Геннадий, поглядывая в сторону двери комнаты.
Ему не терпелось приступить…
— Посмотрим, хватит ли нам времени, — возразил Скелет. — Нам предстоит многое у них выяснить.
Мы все втроем прошли в комнату, где, привязанные к стульям, сидели напротив друг друга Хельга с Василием. Я вошел и сразу столкнулся взглядом с Хельгой.
С этой женщиной я спал совсем недавно. Ее тело я ласкал и целовал, в ее глаза заглядывал…
Теперь монстр сидел напротив меня. «Дух, полный разума и воли, лишенный сердца и души…»
Я отвел глаза, я не мог смотреть на Хельгу, на женщину-оборотня. То ли мне было мерзко, то ли я стыдился самого себя. Своей влюбчивости, своей доверчивости. Не знаю, чего.
Может быть, просто страшно смотреть в лицо персонифицированного зла, в лицо дьявола…
Хельга молчала, а санитар сразу же заговорил.
— Что вы от нас хотите? — тонким, неподходящим для его комплекции голосом произнес он. — Развяжите меня. Я же хирург, мне нельзя портить руки связыванием.
Но Скелета, да, как выяснилось, и Геннадия тоже, не так-то легко было пронять.
— Ах, ты хирург? — сказал Скелет мягким голосом, подходя к стулу, на котором сидел санитар. — А я думал, что ты — кандидат в покойники. Как ты думаешь, кто из нас прав?
Он склонился к санитару, а потом выпрямился и почти закричал:
— Рассказывай все, что знаешь… Когда начали этим заниматься, кто главный, где его найти? Все рассказывай!
Он обращался пока что только к Василию, подчеркнуто не обращая внимания на Хельгу.
Геннадий тоже подошел поближе и как будто даже отодвинул Скелета плечом.
— Кто главный у вас, и где его найти? — повторил он.
— А если я не скажу? — спросил санитар, глупо улыбаясь.
Наверное, он не улыбался, а просто губы растянулись в нервной судороге…
— Скажешь, — ответил Геннадий, вдруг наливаясь спокойствием и какой-то монументальностью. — Я тебя заставлю, и ты все скажешь.
Он стоял перед стулом санитара, неожиданно крепкий, коренастый, как будто подобравшийся. Я понимал его, он все время сдерживался, крепился, чтобы не убить обоих на месте, без всяких разговоров.
— Как? — спросил, внезапно наглея, санитар. — Как заставите?
Видимо, он еще не вполне понял ситуацию и хотел выяснить, в чьи руки он попал и что ему грозит…
— Как? — переспросил Геннадий.
Потом задумчиво пробормотал:
— Как заставлю?
Он чуть покачался на своих коротковатых ногах и вдруг изо всех сил ударил кулаком санитара в солнечное сплетение.
— Как завещал великий Ленин, — пробормотал он на выдохе.
Потом опять нагнулся и ударил второй рукой в живот скорчившегося на стуле Василия:
— Как учит коммунистическая партия, — добавил он.
Я вспомнил, что все это слова из какой-то партийной присяги…
Василий мычал, согнувшись на стуле, и тяжело дышал открытым ртом. Лицо его сразу сделалось мокрым от пота, а глаза вылезали из орбит.
— За что? — простонал он, таращась бессмысленно в пол.
Видно, он еще на что-то надеялся.
Геннадий отошел на шаг назад и тихо рассмеялся. Потом вновь приблизился и размахнувшись, ударил кулаком снизу в челюсть санитара.
— За нашу Советскую Родину, — с чувством произнес он при этом, крякнув в момент удара.
Санитар отлетел со стулом назад и ударился головой о стенку. Ножки стула подломились, и он упал на пол с окровавленным лицом.
— Тише вы, — произнес Скелет. — Вы же убьете его раньше времени… Он еще ничего не успел нам сказать важного и хорошего, а вы его уже хотите прикончить.
Я больше не смог переносить всю эту картину. Мне показалось, что я задыхаюсь и сейчас потеряю сознание. Отвращение ко всему происходящему, страх и ужас сделались для меня невыносимыми. В душу заползала черная тоска и безысходность.
Мне было стыдно за себя. Взрослые мужчины делали тут хорошее нужное дело, они совершали акт справедливости и возмездия, а я оказался слабаком, слишком чувствительным. А ведь только такими методами, наверняка, и можно было добиться результата от этих подонков… Ради Юли. Ради всех остальных.
