Возраст гусеницы - Татьяна Русуберг
— Бред какой-то! — Я тряхнул головой и тут же скривился от боли. — У мамы же не было татуировки. Она вообще категорически против них выступала. А Вигго! Он же не женат и никогда не был!
— Не все свингеры татухи набивают, — пожала плечами Маша. — Тут как у обычных людей: на вкус и цвет… А то, что дядя твой одинокий — не показатель. Это тебе не математика, где дважды два — всегда четыре. Здесь может быть и два плюс один, ну или одна. И два плюс три…
— Да понял я, понял! — оборвал я ее, схватившись за набухающую болью голову. — Хочешь сказать, мама моя добровольно?.. — Я с ненавистью уставился на Машу. — Добровольно согласилась на эту вот… мерзость?
— Этого мы не знаем. — В ее глазах мелькнуло сочувствие, и я стиснул зубы. — Но все могло быть не так, как кажется. Вот я о чем.
— Да вы что, сговорились?! — выкрикнул я и вбил кулак в соседнюю подушку. — Почему хотите из мамы сделать то преступницу, то психичку, то шлюху?!
— Я не называла твою маму… — Маша подняла перед собой ладони, но меня уже понесло.
— Шлюхой? Нет. А свингершей назвала — это, конечно, а-агромная разница. Чего тут стесняться-то?! Мертвая ответить уже не может. Давай, плюй на ее могилу. Ты вообще знала ее? Знала? Мама всю жизнь положила, чтобы меня защитить. От отца с Вигго защитить — я в этом теперь уверен. Они же заставляли ее — это ясно. Не знаю как, но заставляли. А ты… А ты!..
Маша сидела, молча закусив губу, и просто смотрела на меня, пока я орал. Только когда я с кровати стал слезать, она встала и подняла руку:
— Ты лежи. Я уйду. — И закрыла за собой дверь.
Остаток дня мы не разговаривали. Я, конечно, уже сильно жалел о своей вспышке. Маша ведь просто хотела помочь, и маму она действительно в глаза никогда не видела. Говорила то, к чему пришла путем логических умозаключений. И все-таки извиниться мне мешала какая-то глупая гордость.
В итоге я уже на стены лез от тоски и безделья, когда мой мобильник вдруг зазвонил. Я так резво его схватил, что он чуть под кровать не улетел. Пока я им жонглировал, звонок оборвался, но, к счастью, тут же раздался снова.
— Привет, это Керстин! — зазвучал в телефоне голос, который, казалось, я не слышал уже тысячу лет, причем световых. — Алё, Ноа! Ты там?
— Да. — Я откашлялся, прогоняя внезапную хрипоту. — Привет, Дюлле.
— Иисусе, Ноа! Ты жив? Я думала, ты труп! На машине разбился! — затараторила она взволнованно. — «Фольксваген» твоей мамы нашли где-то на севере. Разбитый в хлам. Мне папа сказал, а он узнал от участкового. Я тебе звонила-звонила, а у тебя «абонент не абонент». Вот я и подумала: все, аста ла виста, бэби! Погиб наш лучший самолет.
— Да у меня просто телефон разрядился, — удалось вставить мне наконец. — Со мной все в порядке, правда.
— Точно? А то твоя тетка Руфь уже тут собралась объявлять тебя в национальный розыск! И в гимназии меня ребята спрашивали, не организовать ли нам уголок памяти.
— Я ей позвоню! — горячо заверил я. Для меня стало неожиданностью, что мир вообще-то помнит о моем существовании и кто-то в нем даже обо мне переживает. Хотя эти кто-то вовсе мне не родственники. — Обязательно.
— Вот и правильно, — одобрила Дюлле и тут же спросила с любопытством: — А что там у тебя стряслось-то вообще? Нашел брата и сестру?
— Сестру нашел. И отца. Но это долгая история, — заявил я, надеясь предотвратить шквал вопросов.
— Ноа, а… — Керстин немного помялась, помолчала в трубку, — ты к нам вернешься?
— Конечно, вернусь! — Сердце у меня защемило от внезапно нахлынувшей тоски по дому. — Вот только закончу тут кое-что и сразу приеду. Уже скоро.
— Здорово! — в голосе Дюлле отразилось облегчение напополам с искренней радостью. — А то я подумала, вдруг ты с отцом остаться захочешь.
— Ну, он мне предлагал, — честно сознался я, — но… — Черт, не вываливать же на Керстин, что за тип оказался мой папочка! — Но я там чувствую себя чужим. А на Фанё у меня дом, учеба, друзья. — Я снова кашлянул, чтобы дрожь в голосе меня не выдала.
— Ты напиши, когда приедешь. Тетя Руфь дом подготовит. А я тебя встретить могу, хочешь?
Я подумал о Маше, судя по звукам, доносящимся из соседней комнаты, снова поглощенной жизнью богатых подростков, и сказал:
— Да не надо встречать. Сам доберусь. Передавай там привет всем и… береги себя.
Я действительно позвонил Руфь, заставил себя выслушать все ее бесконечные ахи-охи и упреки в том, что из-за меня она уже одной ногой в могиле. Зато хоть в розыск она меня больше объявлять не собиралась и могла отвлечься приготовлением к моему приезду.
Звонок Дюлле помог мне принять решение. Выбрать жизнь здесь и сейчас вместо бесконечных блужданий в болоте прошлого и преследования призрачных огоньков. Об этом я и решил объявить Маше. Завернулся в одеяло и предстал на пороге комнаты, где лежала на диване, уставясь в телик, соседка по номеру — и самый дорогой мне после мамы человек.
— Кхм… Маша, я…
Она даже ухом не повела — только закинула в рот горсть чипсов, кстати, моих любимых, со сметаной и луком, и стала оглушительно громко ими хрустеть.
— В общем, извини, — собрался я с духом. — Глупо получилось. Не хотел на тебя орать. Ты тут вообще ни при чем. Это… — Я запнулся, не зная, что еще сказать.
«В большинстве случаев нам нравятся те, кому не нравимся мы. Ромео и Джульетта — исключение, а не правило», — заявила какая-то брюнетка с экрана.
— Как тофно подмефено, — прокомментировала Маша сквозь чипсы, сглотнула и наконец удостоила меня равнодушным взглядом. — Ты что-то сказал?
Я тяжело вздохнул. М-да, в искусстве игнора Марии не было равных.
— Прости меня, пожалуйста. Я осёл.
— Ась? — она приложила ладошку к уху. — Чего ты там мямлишь?
— Прости меня, Маша! — рявкнул я во всю силу легких. — Я осёл!
Она дернулась, просыпав на пол чипсы, и, морщась, объявила:
— Медведь ты толстокожий, вот кто. И кстати, чего это ты с постели встал? Сказано тебе лежать, вот и лежи, а то мозг из ушей вытечет.
— Ты меня прощаешь? — с надеждой спросил я.
Она запустила в меня подобранным с пола чипсом.
— Так и быть, прощаю. И ты меня тоже прости, если что.
