Возраст гусеницы - Татьяна Русуберг
— Кажется, Мартин тебя очень любил, — задумчиво сказала Маша.
Я стиснул кулаки.
— Да, а я любил его. Он защищал меня от отца. Часто говорил, что это он что-то натворил, а не я. Выгораживал, короче.
— Отец… — Маша осторожно сплела свои пальцы с моими, разжав кулак, и тихо спросила: — Он бил вас?
Я понял, что не знаю, как на это ответить. «Да» или «нет» не исчерпывали всего, что происходило у нас дома. Не покрывали всего, что я чувствовал — тогда и теперь.
— Это было не самое плохое, — вздохнув, сказал я. — Помню, в садике нам читали книжку. Большую такую, с кучей картинок. О маленьком мальчике и его папе. Так вот: этот папа временами превращался в дракона. Мальчик сначала не мог понять, как его веселый и добрый папа внезапно становился огромным, злым и страшным чудовищем, готовым испепелить всех на месте.
А потом снова превращался обратно, в любимого папу. Но в итоге мальчик выяснил, что все дело в бутылке. Чем больше папа из нее пил, тем больше и сильнее становился дракон внутри него, пока наконец не вырывался наружу.
— Это типа такая детская агитка о вреде пьянства? — Маша усмехнулась. — И чем там все закончилось?
Я сдержанно улыбнулся.
— Да, теперь-то я понимаю, что книжка-то была о том, каково это — жить с алкоголиком. В финале, кстати, папа превратился в дракона насовсем, и маме с мальчиком пришлось убежать из дома, чтобы он их не сожрал.
— Жесть какая. — Маша покачала головой и вдруг замерла. — Погоди, так твой отец тоже…
— Нет, — оборвал ее я. — Он не пил. Ему это было не нужно, чтобы стать драконом. Иногда это происходило вот так, — я щелкнул пальцами, — будто где-то у него внутри переключался тумблер. И тогда нам приходилось туго.
Маша смотрела на меня широко раскрытыми глазами, но ничего не говорила. Ждала, пока заговорю сам.
— Мы никогда не знали, когда он сорвется — и из-за чего. Любой мелочи было достаточно. Все вокруг него ходили на цыпочках. Говорили то, что он хотел слышать. Выполняли все его желания. Отказов он не принимал. Помню, я одно время плохо кушал. У всех детей, наверное, такое бывает. Отец заставлял меня часами сидеть над тарелкой, пока все не съем. Иногда я торчал за столом с завтрака и до обеда или с обеда до ужина — сидел, ревел и запихивал в себя остывшую, соленую от слез еду. Если мне везло, на кухню пробирался Мартин и быстро все за мной подчищал. Тогда я мог показать чистую тарелку и идти гулять. Только брат бунтовал против отца. Иногда втихаря, иногда прямо в лоб. Потому ему и доставалось больше всех. Меня с Лаурой папа только шлепал — хотя и это было обидно и больно: рука у него была тяжелая. А вот Мартина…
Я сжал кулаки и отвел взгляд на окно, за которым шел через сад отец, волоча за собой брата в задравшейся футболке.
— Помнишь, Лаура рассказывала о нашей собаке, Спот? О том, как она задушила ручную курицу Мартина?
— Ту, что он спас от куриного холокоста? — печально улыбнулась Маша. — Да. Лаура еще говорила, что твой брат тогда здорово психанул и его наказали.
— Так вот. — Я судорожно вздохнул. — На Цыпу Спот натравил отец. Специально. Чтобы Мартина разозлить. Сделать ему больно. Папа намеренно брата спровоцировал. Я даже тогда это понимал, только выразить, конечно, не мог. Так у отца появлялся повод. Если не было причин для жестокости, он их создавал.
В тот раз Мартин ударил Спот граблями. Он просто хотел, чтобы она отпустила Цыпу. Хотя та, конечно, уже была мертва. Ну а папа за это отдубасил Мартина собачьим поводком. Кожаным таким, со стальным карабином. Я в окно это видел. Знал, что не надо смотреть, но просто глаз не мог отвести. Это до сих пор вот тут сидит. — Я постучал себя по лбу, радуясь острым и чистым вспышкам боли. — Я-то думал, что забыл все. А когда начал вспоминать…
Я судорожно сглотнул, и Маша обняла меня, притянув к себе. Прижала крепко к груди. Сказала, дыша в волосы.
— Тише, тише. Это все в прошлом. Оно уже кончилось, понимаешь? Его больше нет. А мы есть. Ты есть. И ты уже не тот маленький испуганный мальчик. Ты меня от рокеров спас, помнишь? А это что-то да значит.
Какое-то время мы сидели молча. Усилием воли я заставил себя успокоиться. Маша права: того мальчика давно уже нет, как нет Спот и Цыпы. Прошлое существует только в моей голове. Я сам дал ему над собой слишком большую власть. Теперь пора эту власть отобрать. Хоть это может оказаться нелегко. Я должен наконец стать свободным ради себя самого.
Почувствовав, что я задышал ровнее, Маша немного отстранилась и заглянула мне в лицо.
— Ты как?
— Лучше. — Я слабо улыбнулся. — Все нормально, спасибо.
— Теперь, блин, ясно, чего твоя мама от бати рванула. — Она покачала головой. — Он, походу, реальный был урод, да еще больной на всю голову. Только она что, о разводе не слышала? Почему не попыталась защитить детей? Или настолько боялась мужа? Он ее тоже колотил?
— Нет. Маму отец не трогал. — Я покачал головой. — Они ссорились, скандалили, орали друг на друга — чаще всего как раз потому, что мама вступалась за нас. Отец мог в ярости швырнуть что-то на пол, разбить. Но руку на нее не поднимал.
— Тогда не понимаю. — Маша подтянула ноги на кровать и скрестила их. — На фига ваша мать за этого психопата держалась?! Ей что, детей своих было не жалко?
— Не знаю. Я многого не помню. А то, что помню, не всегда могу объяснить. — Я взъерошил волосы над повязкой, будто пытался добыть из-под них стершиеся воспоминания. — Может, это не она держалась.
