Бентли Литтл, Глория - Бентли Литтл
Именно поэтому нас когда—то считали Богами.
Нас. Может быть, Глория могла бы сделать то же самое? Но как?
Действуя инстинктивно, она закрыла глаза. Не имея ни малейшего представления о том, как можно так преобразить свое окружение, она заставила себя сосредоточиться на доме Максин, расположенном через дорогу от того, что в ее сознании все еще казалось домом ее детства, и попыталась вспомнить каждую деталь парадной гостиной старушки. Она видела диван в цветочек с белыми вязаными салфетками на мягких подлокотниках, маленькую лампу в центре круглого торцевого столика, искусно украшенный костяной фарфор в стеклянной витрине рядом с телевизором, и — она сидела на диване Максин и смотрела в большое деревянное окно. Она чувствовала запах нафталина и мятных леденцов, слышала, как дешевые часы с кукушкой в другой комнате объявили, что уже полпервого ночи. Глория была одна в доме, но через дорогу на противоположном подъезде стоял знакомый пожилой мужчина с голым торсом в синих плавках и смотрел на нее.
Ее мать! Это она приняла эту форму.
Она знала, что это правда. Она также знала, что ее мать не ожидала оказаться здесь прямо сейчас, не ожидала, что у нее будет такая форма, и Глория закрыла глаза, снова сосредоточившись, и — она снова была в Хиксвилле, на заросшей сорняками площадке перед хижиной, все еще держа камень в руке. Не более чем в двух шагах перед Глорией стояла ее мать и сверкала красными глазами. За матерью, с правой стороны хижины, на земле лежало тело Бенджамина. Ни Дэна, ни Полы, ни Мики не было видно.
Ее мать прыгнула на нее, руки с когтями растопырены в стороны и готовы нанести удар.
Глория отступила назад, вытянув руки для защиты, и оказалась окружена толпой мужчин и женщин, которые сместились перед ней и блокировали атаку ее матери. Она узнавала окружающие лица, когда они проходили мимо: Селия, Сьюзен, Джанин, Пол, Лиззи, Линда, Сейдин...
Это был ее Хиксвилл, и жители города — не враждебная деревенщина, как раньше, а ее друзья, ее братья, сестры, дети — поднялись с улицы, чтобы поддержать ее. Снаружи, из толпы, она услышала крики матери, выражавшие гнев и разочарование.
Глорию толкнули влево, затем вправо, толкнули, но не грубо и не с намерением причинить вред. Это был эффект пульсации чего-то происходящего, чего она не могла видеть, но затем мужской голос крикнул:
— Она у нас! Мы нашли ее!
Она узнала этот голос. Люк. Когда-то он был ее братом.
Собравшиеся расступились, и Глория увидела, что ее мать лежит на земле, удерживаемая людьми, которые никогда прежде не знали друг друга и, возможно, никогда не существовали. Поимка матери явно была нелегкой: у нее был синяк под глазом и кровь на зубах.
— Ты учишься, — сказала она и сплюнула сгусток крови. — Может быть, когда Бенджамин уйдет, ты сможешь сделать что-то свое.
— Верни его.
Мать запрокинула голову и засмеялась. Истерическим громким смехом.
— Нет! Нет!
Глория опустилась на колени рядом с ней.
— Почему?
— Я должна была убить тебя и Бенджамина. Я не должна была оставлять вас в живых. — Она улыбнулась сквозь окровавленные зубы, и руки мужчин, державших ее, дернулись, когда она безуспешно пыталась освободиться. — Вы оба — это ошибки!
Под ними земля превратилась в цемент. Над ними голубое небо потемнело и начало тускнеть.
Глория наклонилась вперед и прижалась к шее матери.
— Прекрати! Я знаю, что ты пытаешься сделать! Вернуть своей серый мир!
На лице старушки появилось выражение боли, она начала задыхаться, и земля снова стала грязной, а небо голубым.
Глория ослабила давление.
— Чего ты хочешь?
— То же, что и ты.
— Что это?
— Ты знаешь.
— Я этого не хочу!
Они смотрели друг другу в глаза, и Глория первой отвела взгляд. Что-то в пергаментном лице женщины испугало ее, что-то, что она почти узнала.
— Кто мы, мама? — спросила она.
— Мы есть то, что мы есть.
— Если я позволю тебе подняться...
— Я убью тебя!
— Почему?
— Ты знаешь почему.
Небо снова потемнело, из голубого стало белым и превратилось в темно-серое.
— Стоп!
— Нет.
— Я сказала тебе остановиться!
Воздух перед ними сгустился и начал уплотняться, в пространстве между ними и хижиной образовалась стена.
Глория обхватила шею матери и вдавила пальцы в плоть.
— Я не хочу этого делать. Прекрати это немедленно!
Ее мать вызывающе посмотрела на нее.
— Да, а иначе что?
Стена продолжала твердеть, расширяясь наружу, и Глория сжала так крепко, как только могла, надавливая сомкнутыми руками на сухую морщинистую шею, вкладывая в хватку весь свой вес.
Глаза ее матери непоколебимо буравили ее саму. Казалось она не испытывала боли.
Затем Глория почувствовала, как что-то поддается. Раздался резкий треск, и тело под ней обмякло. Зарождающаяся стена исчезла, и в небо мгновенно вернулся цвет.
Тяжело дыша, Глория, пошатываясь, поднялась на ноги и отошла в сторону, мужчины, державшие ее мать, наконец, отпустили руки и ноги старухи и встали сами. На земле ее мать начала меняться: волосы то вырастали, то исчезали, тело то укорачивалось, то удлинялось, черты лица то сливались, то уменьшались — ни рта, ни носа, ни одного глаза, — пока наконец ее нельзя было узнать как человека. Мужчины отошли, и Глория встала над телом, глядя вниз на то, во что превратилась ее мать, и на то, чем она всегда была.
Она чувствовала себя измученной, злой, растерянной и ужасно...
...ужасно грустной. Печаль тронула черты ее лица. Она действительно не хотела чтобы все закончилось именно так.
Толпа с улицы либо рассеялась, либо исчезла. Здесь не было никого, кроме нее самой и тел ее мужа и той, что когда-то была ее матерью.
Вокруг них мир, казалось, становился все более туманным по краям... все более зыбким, словно кто-то невидимый стирал ластиком все границы.
Глория поспешила мимо матери к правой стороне хижины и опустилась на колени рядом с телом Бенджамина. Его глаза были закрыты. Глядя ему в лицо, она почти могла притвориться, что он спит, но кровь, все еще сочившаяся из дыры в его груди, опровергала это ложное утверждение, а полное отсутствие признаков жизни в
