Роберт Ладлэм - Патрульные апокалипсиса

— Это ужасно, -сказала де Фрис. — А вы не могли что-то для нее сделать?

— Я не знал. Мать умерла, а я был глубоко засекреченным агентом в Средиземноморье тринадцать месяцев. Когда вернулся в Париж, в почтовом ящике меня давно дожидались четыре фотографии, посланные Штази через полицию Восточного Берлина. А на них — моя сестренка, только мертвая.

— До слез больно, я это искренне, Клод. Не ради праздного словца.

— Верю, дорогая, у вас не менее печальная история.

— Как вы узнали?

— Потом объясню. Сначала еще раз спрошу. Когда вы все скажете нашему американскому другу? Или не собираетесь это делать.

— Сейчас не могу...

— Тогда вы просто его используете, — прервал ее Моро.

— Да! -воскликнула де Фрис. — Так все и началось, но обернулось по-другому. Думайте обо мне что хотите, но я люблю его — я его полюбила.Для меня это гораздо большее потрясение, чем для других.

У него столько от Фредди, каким он был, когда я выходила за него замуж, — слишком много на самом деле, и это меня пугает. Он нежный, внимательный и сердитый; хороший человек, который пытается сориентироваться, найти свой компас, что ли. Он растерян, как все мы, но намерен отыскать ответ. Таким и Фредди был сначала. Прежде чем изменился и превратился в одержимого зверя.

— Мы оба слышали, как несколько минут назад Дру говорил о Кортленде. Меня поразила его холодность. Это синдром Фредди?

— Вовсе нет. Дру становится братом, которого изображает. Ему нужно стать Гарри.

— Далеко, ли потом до Фредди? До зверя?

— Он не может таким стать, не может.Он очень порядочный человек.

— Тогда скажите ему правду.

— А что есть правда?

— Будьте честной, Карин!

— А что еще осталось честного?

— Ваш муж жив. Фредерик де Фрис жив, но никто не знает, где он и кто он.

Эскорт Второго бюро состоял из отчаянного водителя Франсуа и двух охранников, так быстро назвавших свои имена, что Лэтем окрестил их «мсье Фрик» и «мсье Фрак».

— Дочери разговаривают с вами, Франсуа? — спросил Дру с заднего сиденья, когда они с мсье Фраком сели по обеим сторонам от Карин.

— Ни слова не говорят, — ответил водитель. — Жена довольно строго поговорила с ними, внушая, что они должны уважать своего отца.

— Помогло?

— Бесполезно. Они удалились в свою комнату, закрыли дверь и повесили табличку «Посторонним вход воспрещен».

— А мне вы не хотите что-нибудь рассказать об этом? — просила де Фрис.

— Только вполне естественно напрашивающийся вывод, что дети женского пола могут быть безумно жестоки со своими безгрешными отцами, — ответил Лэтем.

— Я, пожалуй, пропущу это мимо ушей.

Через двадцать минут они приехали во Второе бюро, невзрачное каменное здание с подземными гаражами, куда вооруженная охрана пускала только после тщательной проверки. Фрик и Фрак доставили Дру и Карин наверх в стальном электронном лифте, управлять которым можно было, лишь используя необычно длинный ряд кодов. Их довезли до пятого этажа и проводили в кабинет Моро, похожий не столько на кабинет, сколько на большую гостиную с приспущенными жалюзи. Уют грубо нарушало скопление компьютеров и прочего высокотехнологического оборудования.

— Вы знаете, как всем этим управлять? — спросил Дру, обводя рукой комнату.

— Чего не знаю я, знает мой новый секретарь, а чего она не знает, знает мой коллега Жак. Ну а уж если мы совсем запутаемся, я просто позвоню своему новому другу мадам де Фрис.

— Mon Dieu, — воскликнула Карин, — это ж мечта технолога! Посмотрите вон туда, вы же в постоянном контакте с десятком ретранслирующих спутников, а там -телесвязь с любой удаленной точкой планеты, где есть приемники, а они у вас явно есть, иначе всего этого не было бы.

— У меня с этим некоторые трудности, — признался Моро. — Не поможете?

— Частота меняется постоянно, даже через долю секунды, — сказала де Фрис. — Над этим работают американцы.

— Работали, но компьютерщик Рудольф Метц создал для них некоторые сложности, когда бежал из Соединенных Штатов и скрылся в Германии. Он распространил уничтожающий вирус по всей системе; они до сих пор не могут его одолеть.

— Кто справится с этим, завладеет всеми тайнами мира, — сказала Карин.

— Тогда, будем надеяться, Братству потребуется оборудование, оставленное Метцем, — добавил глава Второго бюро. — Но это пустое предположение. Нам есть что показать вам, а точнее, дать послушать. Как мы обещали, с помощью Витковски в посольстве мы подключились к частной линии посла, телефон этот пробует все каналы и срабатывает только по тому, который считает непрослушиваемым. С парком де-Жуа было гораздо проще: мы просто заблокировали их линии под предлогом пожара в телефонной компании. О нем много писали, и это вызвало тысячу жалоб, но уловка удалась... Мы на самом деле устроили пожар — больше дыму, чем огня, но это сработало.

— Мы что-нибудь узнали? — спросил Лэтем.

— Послушайте сами, — ответил Моро, подходя к консоли на левой стене. — Это пленка с постоянно прослушиваемого телефона посла в его личном, кабинете наверху. Мы ее слегка отредактировали, чтоб осталось только существенное. Кому хочется слушать безобидные любезности?

— А вы уверены в их безобидности?

— Дорогой мой Дру, вы можете прослушать оригинал, когда захотите, у него цифровая маркировка.

— Извините, продолжайте.

— Мадам Кортленд только что приехала в «Седло и сапоги» на Елисейских полях.

Пошла запись:

«Мне нужно поговорить с Андрэ из парка де-Жуа. Это срочно, ситуация чрезвычайная». — «Кто его спрашивает?» — «Тот, кто знает код Андрэ и кого вчера возили в луна-парк на вашей машине». — «Мне говорили. Не кладите трубку, я сейчас отвечу».

Молчание, затем снова:

«Вам надо быть в Лувре сегодня в час дня. На втором этаже в галерее Древнего Египта. Вы узнаете друг друга, и он покажет, куда идти. Если вас случайно прервут, его зовут Луи, граф Страсбургский. Вы старые знакомые, понятно?» — «Да». — «До свидания».

— Следующая запись — разговор между управляющим магазином и Андрэ из парка де-Жуа, — сказал Моро. — Фактически, он и есть граф Страсбургский.

— Настоящий граф? — спросил Лэтем.

— Поскольку их так много, скажем, он более настоящий, чем большинство. Это довольно искусная «крыша» и вполне подлинная. Он потомок старого известного эльзасского рода, для которого после войны начались тяжелые времена — семья распалась.

— Из графа в хозяина балагана? — продолжил Дру. — Это понижение. А почему семья распалась?

— В Германии Эльзасский район известен как Эльзас-Лотарингия. Одна сторона сражалась за Германию, другая за Францию.

— И этот Луи, граф Страсбургский, был за нацистов, — сказал, кивая, Лэтем.

— Вовсе нет, — возразил Моро, глаза его хитро блеснули. — Это-то и делает его «крышу» столь искусной. Он был еще ребенком, но его «половина» храбро сражалась за Францию. К сожалению, немецкая сторона все состояние перевела в швейцарские и североамериканские банки и оставила более благородных родственников почти без гроша.

— И он тем не менее работает на неонацистов? — прервала его Карин. — Он самнацист.

— Явно.

— Что-то не пойму, — сказал Дру. — Зачем ему это?

— На него повлияли, — ответила де Фрис, глядя на Моро. — Его подкупила та часть семьи, у которой деньги.

— Чтобы управлять пятиразрядным, отвратительным, омерзительным луна-парком?

— Ему, возможно, обещают гораздо больше, — добавил глава Второго бюро. — В парке де-Жуа он один, а в парижских салонах — совсем другой.

— А мне кажется, над ним посмеялись бы, — сказал Лэтем, — и близко б не подпустили к этим салонам.

— Из-за того, что управляет балаганом?

— Ну да.

— Совершенно неверно, mon ami. Мы, французы, восхищаемся практичностью, особенно унизительной практичностью низвергнутых богатых, которые находят способы восстановить свои капиталы. У вас в Америке то же самое делают, даже более открыто. Предприниматель-мультимиллионер теряет компании, отели или свои предприятия — теряет все. Потом восстанавливает свое состояние, и вы делаете из него героя. Не такие уж мы разные, Дру. Верховный владыка становится гонимым неудачником, а затем прикладывает усилия и возвращается на трон. И мы ему аплодируем, не задумываясь об этике его поведения. А вот что граф надеется получить от нацистов — кто его знает?

— Послушаем пленку.

— Можно, конечно, но она лишь подтверждает приказ графа Страсбургского мадам Кортленд прийти в Лувр в час дня.

Вашингтон, округ Колумбия. Было всего пять часов утра, а Уэсли Соренсон спать уже не мог. Осторожно и медленно он слез с кровати, стараясь не разбудить спящую рядом жену, и тихо прошел через спальню к туалетной комнате.

— Что ты делаешь, Уэс? — сонным голосом спросила жена. — Ты был в ванной всего полчаса назад.