Роберт Ладлэм - Патрульные апокалипсиса

— Ты умный, даже в своем роде выдающийся человек. Я видела это, восхищалась твоей способностью принимать быстрые решения, а также твоей сумасшедшей отвагой — тут ты на голову выше моего мужа и Гарри. Но ты неФредди и неГарри! Они ощущали дыхание смерти, просыпаясь каждое утро и отправляясь на тайные встречи. Ты не знаешь этого мира, Дру, ты никогда не погружался в этот ужасный, надломленный мир — да, ты сталкивался с ним, но всех его кошмаров не пережил.

— Давай ближе к делу. Мне надо позвонить.

— Пожалуйста, умоляю,передай всю свою информацию, все свои выводы тем, кто живетв этом мире... Моро, Витковски, своему начальнику Соренсону. Они отомстят за смерть твоего брата — у них все для этого есть.

— А у меня нет?

— Бог ты мой, охотиться за тобой отправляют целую банду киллеров. Людей со средствами и связями, о которых мы ничего не знаем. Им дадут имена людей и неограниченные средства на их подкуп, а чтоб выдать тебя, достаточно одного человека. Вот почемумне позвонили антинейцы. Честно говоря, как они считают, у тебя нет шансов, если немедленно не скроешься.

— Значит, мы опять возвращаемся к исходному вопросу. Почему они так упорно гоняются за Гарри Лэтемом? Почему?

—Пусть другие выясняют, дорогой мой. Давай выйдем из этой жуткой игры.

— Вдвоем?..

— Я ответила на твой прежний вопрос?

— Как заманчиво, прямо плакать хочется, но это не сработает, Карин. Может, у меня и нет такого опыта, как у других, зато есть нечто другое — чего у них нет. И называется такое качество яростью, а вместе с теми скромными способностями, которые ты у меня подметила, это делает меня вожаком стаи. Прости меня, не сердись, но по-другому и быть не может.

— Я взываю к твоему инстинкту самосохранения — говорю о нашейбезопасности, — а не об отваге, она в доказательствах не нуждается.

— Отвага здесь ни при чем! Я никогда не выставлял себя отчаянным смельчаком, не люблю я храбрость, она губит идиотов. Я говорю о своем брате, о человеке, без которого не доучился бы в школе или в колледже, и к этому моменту был бы тупым хоккеистом с распухшим лицом, переломанными ногами и без гроша за душой. Жан-Пьер Вил-лье говорил, что обязан отцу, которого не знал, стольким же, если не больше, чем я Гарри. Я не согласен. Я большим обязан Гарри, потому что я-то зналего.

— Понимаю. — Карин помолчала. Они смотрели друг другу в глаза. Тогда мы вместе пройдем через все это, — заключила она.

— Черт возьми, я от тебя этого не требую.

— На другое я не согласна. И только об одном прошу, Дру, не дай своей ярости погубить тебя. Я знаю, что не выдержу, если потеряю второго в своей жизни любимого мужчину тем же образом, как потеряла первого.

— Тут можешь быть спокойна. У меня есть, ради чего жить... Ну а теперь, мне можно позвонить? В Вашингтоне полдень, хочу застать Соренсона, пока он не ушел обедать.

— Ты можешь испортить ему аппетит.

— Так оно и будет. Он не одобряет моих действий, но и не пресекает их по одной небезынтересной причине.

— По какой же?

— Он и сам бы так поступил.

Тем временем в Вашингтоне Уэсли Соренсон был раздражен и расстроен одновременно. Вице-президент Говард Келлер переслал ему факсом список из ста одиннадцати сенаторов и конгрессменов от обеих партий, которые готовы с негодованием отреагировать на включение своего бывшего коллеги в перечень нацистов — все они изъявили желание дать показания. Помимо того, был и другой список потенциальных противников: от отвергнутых, но все еще влиятельных лидеров фундаменталистов до фанатиков с крайними взглядами — и те и другие отвергли бы Второе Пришествие как политическую манипуляцию, будь это в их интересах. Внизу факса рукой вице-президента было написано заключение: «Вышеупомянутые клоуны на месте, они готовы, жаждут уничтожить любого, кто хоть в чем-то с ними не согласен. Юристы у меня есть. Вместе с нашими ребятами мы всех этих придурков смешаем с грязью! Давайте представим дело в сенат и разоблачим неудачливых охотников на ведьм».

Соренсон, однако, не был готов играть в открытую. Это могло много дать, но и потерять можно было много. Зонненкинды действительносуществуют, а где они, как высоко забрались, еще неизвестно. Для преследуемого лучше всего было стать одним из «наших ребят». Он позвонит Говарду Келлеру и попытается отстоять свою точку зрения. И тут зазвонил телефон красной линии, напрямую соединенной с его кабинетом.

— Слушаю.

— Это ваш блатной агент, босс.

— Лучше б мне им не быть — твоим боссом, я имею в виду.

— Потерпите пока, у нас наметился прогресс.

— Какой?

— Бонн и Берлин посылают сразу две бригады, чтоб найти меня — то есть Гарри — и ликвидировать.

— Это и есть прогресс?

—Один шаг ведет к другому, так ведь?

— На твоем месте — а мне в опыте не откажешь — я бы убрался из Парижа.

— Вы б так сделали, Уэс?

— Возможно, нет, но не важно, что в я сделал. Времена меняются. Лэтем, нам было легче. Мы знали своих врагов, а вы нет.

— Так помогите мне это выяснить. Скажите этому врачу-гуманисту, чтоб накачал Крёгера всеми возможными препаратами, тогда мы сможем что-то узнать.

— Он говорит, это может убить его.

— Так убейте этого сукина сына. Дайте нам передышку! Почему они идут на все, лишь бы убить Гарри?

— Существует медицинская этика...

— Плевать мне на нее, у меня тоже жизнь одна! Я не сторонник смертной казни, потому что, помимо прочего, ее применяют несправедливо — когда, скажите мне, в последний раз посадили на электрический стул богатого белого, за которым стоит адвокатская контора с большими гонорарами? Но если говорить об исключении, то я считаю, это Крёгер. Я видел, как он разрывными пулями разворотил на части двух служащих отеля просто потому, что они там оказались! Заметьте:

наш великодушный врач сказал, что инъекции не убьютего, а лишь могутубить. А потому у Крёгера больше шансов, чем он дал тем двум клеркам в отеле.

— У тебя вырабатывается довольно хорошая адвокатская манера. Предположим, я пойду на это и Госдепартамент тоже, что ты надеешься выведать у Крёгера?

— Господи, да не знаюя! Может, хоть намек, почему они так одержимы идеей убрать Гарри.

— Да, это действительно загадка.

— Более того, Уэс, это ключ к гораздо большему, чем мы можем предположить.

— Может, и к списку Гарри?

— Возможно. Я читал текст его отчета в Лондоне. Он безусловно считал список подлинным, но допускал дезинформацию со стороны, скорее даже неправильную информацию, это так, но все же допускал.

— Допускал, что люди ошибаются, путают имена — да, но не грязь, — тихо сказал Соренсон. — Да, я читал. И если правильно помню, он разозлился при одном предположении, что его одурачили, настаивал, что это дело зубров из контрразведки дать окончательную оценку материалу.

— Не так определенно, но об этом он и говорил.

— И ты думаешь, Крёгер мог бы восполнить пробелы?

— Скажем так, других источников я не представляю. Крёгер был врачом Гарри и, как ни странно, — может, потому что Крёгер хорошо к нему отнесся, — он имел какое-то влияние на брата. По крайней мере, ненависти Гарри к нему не испытывал.

— Твой брат был профессионалом и не мог позволить себе проявить ненависть, а уж тем более дать ей власть над собой.

— Понимаю, допускаю, что это лишь смутное ощущение, но мне кажется, Гарри уважал его — может быть, уважениене то слово, но тут явно существовала какая-то привязанность. Объяснить ее не могу — не понимаю.

— Возможно, ты сейчас нашел разгадку. Врач хорошо к нему отнесся, тюремщик оказал внимание заключенному.

— Опять синдром Стокгольма? Бросьте, в этой теории слишком много недостатков, особенно если это касается Гарри.

— Бог свидетель, ты его знал лучше всех... Хорошо, Дру, я отдам приказ и даже Адама Боллинджера в Госдепартаменте не побеспокою. Он уже предоставил нам свободу действий, хотя мотивы у него были совсем другие.

— Мотивы? Не причины?

— Причины для Боллинджера второстепенны. На первом месте мотивы. Будь жив, здоров и очень осторожен.

В изоляторе посольства, а фактически в современной шестикомнатной клинике, оборудованной по последнему слову техники, лежал привязанный к столу Крёгер. В иголку, торчащую из локтевой вены его левой руки, была вставлена прозрачная трубка, в которой смешивалась жидкость из двух пластиковых колб у него над головой. До этой процедуры ему дали транквилизаторы, и теперь это был пассивный пациент, не знавший, что ему уготовано.

— Если он умрет, — сказал врач посольства, не отводя глаз от экрана электрокардиографа, — вам, кретинам, отвечать. Я здесь для того, чтоб спасать жизнь, а не чтобы казнить.