Мы мирные люди - Владимир Иванович Дмитревский
Может быть, ему казалось, что он с такими словечками ближе к народу?
— Кантуешься? — спрашивал прораб, встретив прихворнувшего рабочего.
За эти словечки очень попадало от Ильинского. Он вызывал к себе таких любителей «фольклора» и давал им хороший нагоняй.
А Черепанов чувствовал себя преотлично. У него всегда было превосходное настроение.
Придя в Лазоревский клуб на танцы, Жора гоготал где-нибудь в углу, рассказывая грязные анекдоты. Танцевал он с вывертом, ломаясь и жеманничая. А потом тащил, глядишь, взбалмошную девчонку куда-нибудь в укромный уголок, где заводил «любовные разговоры».
Все, что ни делал Жора, сводя знакомство с начальником ли станции, с заводскими ли рабочими, с завмагом или бесшабашной шоферней, — все это носило отпечаток сделок с совестью, нечистых комбинаций и так называемого «блата».
— Вам нужно бензину? Сделаем, — говорил Жора.
И неизвестно откуда взявшийся бидон бензина оказывался в квартире начальника станции. А это был честнейший, неподкупный человек.
«Бензин — мелочь, — оправдывал он свой поступок. — Ведь примус-то надо разжигать? Не я один так достаю».
Как прыщ на здоровом теле, жил и процветал Жора на замечательной, прославленной на всю страну новостройке. Конечно, до поры до времени.
4
Ровно в шесть вечера журналист, приехавший на строительство от газеты «Гудок», как значилось в удостоверении, прогуливался по железнодорожному полотну, по его выражению, — «набираясь пейзажа» для своего очерка.
Вот и заброшенный домик. Здесь предполагался когда-то разъезд. Но затем была передвинута станция Лазоревая, и разъезд — а вместе с ним и домик — не понадобился. Площадка заросла бурьяном, крапивой. А потом пошли и кустарники. Даже через доски крыльца проросла березка. Двери отсырели и отвыкли открываться, в помещении развелась сырость и паутина.
Словом, место было романтичное и как раз подходило для встречи воров. Казалось бы, проще было встретиться где-нибудь на просеке. Да, но это была тайга, к вечеру тучи комаров набрасывались на человека. Только в жилище можно было от них укрыться. А Жоре и Килограмму было о чем поговорить.
В тот момент, когда Килограмм приблизился к заброшенному домику, раздался осторожный свист. Килограмм ответил, и на железнодорожную насыпь спрыгнул с небольшого откоса Жора. Они молча пожали друг другу руки. А когда сбегали вниз с насыпи, направляясь к пустующему домику, в кармане Жоры что-то булькнуло.
«Ага, и коньячок здесь», — удовлетворенно отметил Килограмм и перепрыгнул через канаву, наполненную водой.
Для обоих было необычайно приятным именно так, крадучись, укрыться в безопасном месте и отвести душу: по-свойски, по-воровски побеседовать, вспомнить «старинку», перебрать в памяти друзей...
Впрочем, у Килограмма было и поручение от Филимонова, которое он обязан был выполнить: о том, чтобы содействовать устройству блатных на работу, какая полегче, здесь, на стройке магистрали, — это теперь возлагается на Черепанова и на «того», из клуба, его знали по кличке «Черный», хотя для других это был просто Иван Петрович, по утвердившемуся мнению, «ничего не признававший, кроме патефонных пластинок, эстрадных и прочих».
Они вошли в дом не со стороны насыпи, а кружным путем, чтобы не осталось следа, хотя эта предосторожность вряд ли имела смысл, так как место было безлюдное. Из высокой травы тотчас поднялось множество комаров. Спасаясь от них, взбежали на крыльцо, с усилием распахнули дверь и снова ее закрыли.
Их охватил сырой полумрак нежилого дома. Сквозь щели досок, которыми были забиты окна, лучились голубые полосы. Пахло плесенью.
— М-да, — сказал вполголоса Килограмм, — это явно не первоклассный ресторан.
— Золотые слова и вовремя сказанные! — отозвался Жора, носовым платком разметавший пыль на полу, чтобы сесть.
Анатолий Вислогузов вынул газету и разостлал, как скатерть. Сели по-турецки и затем, глядя друг на друга, стали хохотать.
— Вот видели бы наши ребята!
— Колбаса. Хлеб. Пряники, — называл Жора, вытаскивая из карманов и из-за пазухи угощенье. — Папиросы. Шоколад. А это доктор один дал. Кофеин. Не хуже «марфуши».
— Я опия боюсь. Сумасшедшими делаются, а кофеинчику можно. Бодрит. Бабам хорошо кофеинчик давать.
Тут Килограмм-Вислогузов стал деловито-серьезным и передал распоряжения Филимонова.
— Мы теперь знаменитые! — важничал Килограмм. — Учти.
— Всегда пожалуйста! — легкомысленно отозвался Жора.
Но Килограмм его шутливого тона не поддержал.
— Наши ребята станут заглядывать — ты пошуруй, потолкуй, с кем следует, и кого монтером, кого шофером... или по музыкальной части...
— Насчет этого я уже осведомлен. Имею указания, — тоже важно ответил Жора: знай, мол, наших.
— У меня-то, — вздохнул Килограмм, — деньги — вот они! Сяду, как настоящий пассажир, билет в мягкий вагон куплю, буду смирно лимонад пить в вагоне и в окошко на существующую природу любоваться!
— Не утерпишь, по привычке отхватишь чей-нибудь чемодан.
— Потом, конечно, не утерплю. Но хоть один рейс... Хоть до южного курорта без кражи доеду.
— До южного?! Не выдержишь! Характер не позволит! Столько чемоданов кругом...
— Пожалуй, верно, — рассмеялся Килограмм. Подумал и добавил: — Я вот чего. Я на самолет возьму билет, с самолета с чужим чемоданом не прыгнешь...
Тут уже начал хохотать Черепанов.
— Ловко придумано! Сам себя перехитрил! Еще, знаешь, можно так: ты сам предупреди милицию, чтобы за тобой присматривали!
Опять хохотали. Потом обменялись новостями: Борода и Проповедник были в Ростове, сейчас поехали на «гастроли»; Студент зарезан; Покойник здесь, на трассе; Сибирский паря отстреливался от облавы и убит.
— Эх; кирюха, а помнишь Любку? А помнишь, в Камышлове гуляли, и Николу стошнило в гитару?
— Золотое времечко! Теперь совсем не то...
У Черепанова, что называется, язык чесался — похвастаться, как он ловко подстроил крушение самолета и все подозрения направил на Ярцева. Но рассказывать об этом, он сам понимал, что нельзя. Ведь большая разница: он — и Килограмм. Правда, вор первостатейный и свой в доску, но был блатным и блатным остался, а Жора теперь другого поля ягода. Деньгами снабдить — пожалуйста, на то есть приказ, а болтать лишнее не приходится: Килограмм еще только сбоку ходит около «этого» дела.
Жора вздохнул и только промолвил:
— Тут у нас такая мура получилась. Авария, самолет отказал. Доктор летел. Разбился.
— Доктора жаль. Докторов мы уважаем. А этих всех мильтонов без жалости глуши, хоть бы все поразбивались. Это и Проповедник говорит, и Борода. Нам с ними миру нет.
— Знаю.
— Эх, Жора,
