Анатолий Чехов - Чёрный беркут
— Каип Ияс! — коротко представил Кайманов контрабандиста. Он хотел тут же попросить, чтобы следователь разрешил ему быть на допросе, но капитан, обращаясь больше к коменданту, чем к нему, сказал:
— Я думаю, своим присутствием на допросе вы будете оказывать давление на подследственного. Нам же надо установить истину. До свидания. Давайте подпишу пропуска. Результаты допроса я вам сообщу.
«Железный аршин ты, а не человек!» — мысленно выругался Яков. Честно говоря, он опасался, что следователь припомнит ему невоздержанность и грубость. Но капитан, как и тогда, когда допрашивал Якова, был невозмутим. На его бледном, одутловатом лице, казалось, жили одни только глаза, ничего не упускающие, цепкие и настороженные. Средний ящик письменного стола следователя был приоткрыт ровно настолько, чтобы оттуда можно было быстро взять пистолет.
— Честь имею, — сказал Карачун. — Кайманова я мог бы рекомендовать как переводчика, отлично знающего язык.
— Переводчик у нас есть. К тому же Кайманов не беспристрастен при этом допросе.
И снова профессиональный, ощупывающий, недоверчивый взгляд.
Ничего не оставалось, как уйти. Тревога не покидала Якова и по дороге в комендатуру, и тогда, когда оп, распрощавшись с Карачуном, сел в кабину попутной машины, поехал к себе на Дауган.
Каип Ияс остался один на один со следователем. Что он скажет о Лозовом, о самом Якове? Федор обещал еще раз помочь, но возможности его исчерпаны.
Все же Якова утешало то, что живой человек, который мог снять с комиссара все обвинения, найден и доставлен по адресу. Если есть справедливость, Лозовой уже завтра должен быть освобожден. Главное свойство человека — надеяться на лучшее. Кайманов надеялся...
ГЛАВА 2. ИСПЫТАНИЕ
По пути к дому Яков окончательно успокоился. В сущности, не так плохо все складывается: сам он на свободе, заготовка дров дает хороший заработок, в семье с рождением дочери все стало прочнее и спокойнее. Последнее время только с Ольгой, Катюшкой и Гришаткой находил он душевный покой. Дома да еще в бригаде с Баратом, Мамедом и Саваланом мог он оставаться самим собой, не думать о противоречиях и сложностях жизни.
Снова перед ним родной Дауган. Заснеженная улица. Крыльцо с несколотым льдом на ступеньках. Войдя в сени, Яков опустил на пол вещевой мешок, подхватил выскочившего навстречу Гришатку, поднял его к потолку.
— Папа приехал! Батяня приехал! — радостно закричал Гришатка.
— Ну-ка, сын, давай смотреть, что у меня в мешке.
— Нам с Катюшей привез?
— Пока что одному тебе. Катюшка еще маленькая.
Получив кулек с конфетами, Гришатка куда-то исчез, а Яков разделся, прошел из кухни в комнату. Увидев, что Ольга кормит грудью Катюшку, осторожно присел у самой двери, потеплевшим взглядом стал наблюдать за деловито почмокивающей дочкой. Катюшка улыбалась, следя за Яковом круглыми серыми глазенками и непроизвольно водя по груди матери толстенькой, словно перевязанной в запястье ручкой.
Ради этого домашнего тепла стоило неделями пропадать в горах, жить в пещерах, в стужу и снегопад корчевать пни, а когда позовут, идти на защиту границы! Дети, семья — это и есть самый надежный якорь в жизни.
Он поискал глазами Гришатку. Тот сидел под столом, из-под которого одна за другой появились шесть конфетных бумажек. Из мужской солидарности отец решил не выдавать сына, но бумажки заметила и Ольга.
— Гришатка, ты что же это делаешь?.. Смотри, Яша, сколько он конфет съел! У него же зубы заболят...
— Сынок, — позвал Яков. — Вылезай-ка, брат. Ты что же залез под стол и тайком, значит, конфеты ешь?
— Я не тайком, — сказал Гришатка. — Я выглядывал.
Яков покрутил головой и отошел к окну, чтобы не рассмеяться при сыне. Ольга возмутилась:
— Ну какой ты отец?.. За бандитами гоняешься, а с собственным сыном не можешь справиться.
Яков обнял жену.
— Не надо, Оля, ругаться, — сказал он. — Гришатка хороший. И дочка тоже...
Катюшка потянулась, удачно схватила отца за нос и, одержав такую победу, радостно загукала.
Счастливо улыбаясь, Яков сел рядом с женой на койку, поцеловал ее за ухом, там, где всегда любил перебирать легкие, как пух, завитки волос.
— Спасибо тебе, Оля, за детишек.
Ольга вздохнула:
— Устала я одна, Яша. Ты ведь в своем доме гость. То председательствовал, теперь пни корчуешь. Чуть что, бежишь бандитов ловить. Детишки без отца растут...
— Ничего, Оля. Знаю, трудно тебе. Зато смотри, какую силищу денег привез. Так дальше будет, к весне в городе полдома купим. Там уже Ваня Якушкин присмотрел... Дрова наши ходом идут. Сухие, смолистые, только давай. Заготовляем их тоннами.
— Скорей бы, Яша. Хочется пожить по-человечески. Гришатке скоро в школу. Не все же время на границе сидеть. За твою удаль того и гляди кто-нибудь в окно стрельнет...
— До весны осталось всего ничего. Цыган говорит: декабрь, январь, а тоди и май... Весной, может, и переедем.
Он наклонился и еще раз поцеловал жену, стараясь скрыть от нее досаду. Ольга давно мечтает купить половину глинобитной хибары, которую можно было бы назвать домом, «пожить как люди»: по утрам провожать мужа на работу, в конце дня — встречать, устроить сына в школу, растить дочку. Не раз говорила, что неплохо бы завести кур и гусей, держать где-нибудь в закутке поросенка. Таким, наверное, и представлялось ей семейное счастье. Ему же всего этого мало. Ему нужны горы, Дауган, граница, хотя дороги для него и дом, и дети, и сама Ольга.
По-своему жена права. От такого мужа, как он, в хозяйстве толку мало, в супружестве мало радости. И все же семья у него есть, ребята хорошие, жена — он знал это — любит его, прощает то, что другая бы ни за что не простила.
— Спасибо тебе, Оля, что ты такая, — с нежностью проговорил он, удерживая вспыхнувшую от непривычной ласки жену.
Радостные глаза дочки, счастливые — жены, серьезные — сына Гришатки, выглядывавшего из-под стола, он будто видел перед собой и в темноте, когда ложился спать, когда шепотом вел долгую беседу с Ольгой о будущем переезде в город.
На следующее утро он встал чуть свет. Привычно закинул за спину мешок с продуктами для бригады, попрощался с женой и снова отправился в горы.
Не дойдя с полкилометра до пещеры, где лесорубы устроили свой стан, неожиданно встретил Амангельды и Барата.
Поначалу он даже не узнал следопыта: уж очень необычным показалось его появление в такое время, когда в горах еще было много снега. Но в гости к ним приехал действительно Амангельды.
«Уж не на границе ли что?» — мелькнула мысль.
— Салям, Барат! Коп-коп салям, Амангельды! — приветствовал Яков друзей, вспоминая, что положила ему с собой Ольга и есть ли чем достойно угостить дорогого гостя.
— Салям, Ёшка, — испытующе глядя на него, ответил Амангельды. Барат пробормотал что-то невнятное и отвернулся.
— А где Мамед, где Савалан? — спросил Яков. Едва окинув взглядом склоны гор, он сразу понял, что после бурана заготовка дров не возобновлялась.
— А, Ёшка! — в сердцах сказал Барат. — Мамед и Савалан тоже домой пошли. Надо, говорят, немножко отдохнуть, очень устали.
— Но они могли отдохнуть и в гавахе!
— Не могли они отдыхать в гавахе. Я их не пустил туда.
— Слушай, Барат, говори яснее, а то я что-то не понимаю, почему Савалан и Мамед не могли отдыхать в гавахе? Почему ты стоишь здесь? Почему не зовешь к себе нашего дорогого гостя Амангельды, не разжигаешь костер, не угощаешь чаем?
— «Почему, почему»! — взорвался Барат. — Иди в гавах, сам смотри почему!
— Амангельды-ага, — обратился Яков к следопыту. — Если Барат тебя не зовет, пойдем, дорогой, я тебя зову. Скажи мне, что случилось?
— Иди, Ёшка, один, — махнул тот рукой. — Никто тебе ничего не объяснит. Сам разбирайся...
— Ну тогда хоть отсюда не уходите, пока разберусь. Надо же поговорить.
— Ладно, Ёшка, поговорим...
Еще раз оглянувшись на Барата и Амангельды, встревоженный и взволнованный необычной встречей с друзьями, он зашагал к гаваху. Издали увидел на темных скалах у его входа отсветы костра.
Он уже начинал догадываться, в чем дело, хотя еще не верил в возможность того, что предполагал.
Согнувшись вошел в гавах. У ярко пылавшего костра стояла Светлана, в лыжном костюме, разрумянившаяся не то от мороза, не то от волнения. Он остановился, пораженный и удивленный внезапностью встречи. Как она сумела добраться сюда, в горы, зимой? В поселке не была. Значит, шла не той тропой, по которой поднимался он сам. Значит, Амангельды провел ее каким-то другим путем, несомненно более трудным, более опасным.
— Яша!.. — Светлана шагнула ему навстречу и, обвив его шею руками, стала целовать губы, глаза, обветренные скулы, успевшие со вчерашнего дня покрыться жесткой щетиной. Чувствуя, что в глазах темнеет, а земля будто уплывает из-под ног, он бессознательно отвечал на ее поцелуи.
