Анатолий Чехов - Чёрный беркут
Только осиротевшие арчи по-прежнему напоминали о теплых днях, гордо протягивая к небу темно-зеленые щетки колючей хвои. Узловатые и жилистые, не подвластные никаким переменам, они стояли наперекор ветрам, как бессменные часовые гор.
Якову так захотелось пройтись по границе, оторваться хоть на один день от нахлынувших на него за последнее время забот, побыть вместе со своим старым другом Дзюбой среди родных гор, что он не выдержал и попросил Карачуна:
— Давай, Афанасьич, мы проработаем обратный след этих бандитов, может, еще на какую группу наткнемся. Ночку на скрестке троп посидим. Утром на попутную машину — и домой.
— По границе соскучился?
— Есть такой грех.
— А нога как? Не подведет? В горах-то давно не был.
— Пора опять привыкать.
— Я хотел Шаповала с Дзюбой на обратную проработку следа послать. Но раз уж есть добровольцы...
— Пойдешь со мной, Степан? — спросил Яков.
— А то... — лаконично ответил Дзюба.
— Дзюба, вы старший наряда. Будете смотреть, нет ли по пути тайников, — сказал Карачун. — Дойдете до барака, решите сами. Если не будет необходимости прорабатывать след до самого города, утром возвращайтесь на заставу.
Широко раздувая ноздри, втягивая в себя морозный воздух, Яков шел по карнизу вслед за пробиравшимся впереди него между камнями Дзюбой. Кайманов старался не замечать боли в бедре, но это ему плохо удавалось.
Боль чувствовалась все сильнее, то ли потому, что отвык ходить по горам, то ли натрудил бедро, когда штурмовал трудный подъем.
Припадая на ноющую тупой болью ногу, он несколько раз задевал и сбрасывал с карниза камни. Сразу же то в одном, то в другом месте начинал с шорохом «гуркотеть», как говорил Дзюба, ручеек щебенки.
Степан озабоченно оглядывался: не вздумал ли его друг еще раз падать с карниза, а Яков клял себя на чем свет стоит за неловкость.
Вышли к перевалу, оглядели развернувшееся перед ними пространство. До самого горизонта — горы с черными трещинами ущелий, утесы, оскалившие каменные зубы, да еще едва заметные ленты троп, змеями извивающиеся по темно-бурым склонам. Пусто и безлюдно.
Вечерело. Стало хуже видно. Дзюба, держа винтовку наготове, ушел вперед. Яков двинулся за ним, стараясь не показывать товарищу, что идти ему становится все труднее. Но вот наконец и скресток троп. Яков с облегчением вздохнул.
— Нога в тэбе болыть?
— Как собака грызет, — признался Яков. — Больше трех лет минуло, а не проходит. Посидим, может, отойдет.
Они заняли удобное для засады и наблюдения место.
Дзюба извлек из кармана «технику» — несколько катушек ниток. Растянул нитки в разных направлениях поперек троп, свел концы за грудой камней.
— Зараз я на граныци, як той паук, — сказал он. — Зачепыться муха, бежу дывытися, шо воно такэ.
— Сегодня мухи паука едва не съели, — заметил Яков.
— А то... — согласился Дзюба.
Устроившись неподалеку от Степана так, чтобы контролировать сразу две тропы, Кайманов плотнее закутался в ватную куртку, стал ждать. От настывших скал веяло холодом. Тихо. Только откуда-то из ущелья доносится волчий вой: то ли голодный вопль зверя, то ли условный сигнал подающего голос контрабандиста.
Ночью ветер усилился. Сначала он лишь посвистывал в сухих стеблях травы, потом разгулялся, стал пробирать до костей. Какая-то не видимая в темноте травина загудела на разные голоса, старательно и нудно, словно уже теперь предвещала время зимних буранов.
— Эко, ветерок сифонит, — поеживаясь пробормотал Яков. Он все старался устроиться поудобнее, не находя места больной, натруженной ноге. От холодных камней стал мерзнуть.
Раньше не раз приходилось ему так вот проводить ночи в горах, и ничего, а вот теперь этот вынужденный отдых оказался настоящей пыткой. «Слабеть, верно, стал, отвык по горам бегать, — невесело подумал он. — И так нехорошо, и эдак неладно: сидеть хуже, чем идти, идти еще труднее. Пойдешь в потемках, чего доброго, опять с обрыва слетишь...»
Нудно и гнусаво посвистывала на ветру невидимая травина. Яков протянул руку, осторожно сломал вокруг себя несколько сухих стеблей, торчащих из расщелин. Словно в отместку, гудение под порывом ветра стало еще злораднее и громче.
— Чтоб тебя разорвало! — пробормотал Яков, решив больше не обращать внимания на гнусавый звук. Однако он никак не мог от него отделаться. Казалось, сама боль в бедре подавала голос.
Во всей вселенной только и остались сейчас опустившаяся на склоны гор холодная темнота, боль в бедре да этот ноющий звук.
Несколько успокоившись, Яков погрузился в то полудремотное состояние, когда все внутри замирает, остается один слух. Он чувствовал себя как в полусне, уже ни на что не реагируя: ни на боль в ноге, ни на холодные камни, ни на забирающийся под ватную фуфайку холодок. Только ни на минуту не прекращавший свою работу мозг автоматически отмечал каждый шорох, каждое движение воздуха.
Час за часом сидел он в таком сторожком оцепенении. Казалось, время остановилось и в то же время течет так полно и быстро, будто под покровом темноты проходит вечность. Надо выдержать, переждать эту вечность, не задремать, не пропустить такого же чуткого врага, затаившегося в этих холодных, звенящих от студеного ветра скалах.
Яков не знал, сколько прошло времени, но по едва заметным признакам определил: скоро рассвет. Стало еще холоднее. Время от времени крупная дрожь сотрясала его тело, словно ветер забирался за воротник и пробегал по спине, как по настывшей осенней воде полосами ряби. «Не хватает еще простуду схватить», — подумал Яков, стараясь двигать лопатками, локтями, всём корпусом, чтобы хоть немного разогреться.
Но странное дело: как ни плохо он чувствовал себя, на душе было спокойно. Эта ночь возвращала Якову границу. Пусть он не совсем здоров. Но никто не снял с него, возглавлявшего теперь на Даугане гражданскую власть, обязанностей защитника границы. Никто не давал права забывать, что он остается для нарушителей грозным Черным Беркутом — Кара-Кушем, слава о котором разнеслась по всей округе. На границе нет места слабым. Только сильным по плечу суровые испытания. Лишь в борьбе возникает ощущение полета, такого же высокого, как полет горных орлов, за которыми еще в детстве наблюдал он часами.
Утро не принесло облегчения. Наоборот, после многих часов неподвижного сидения на холодных камнях все тело казалось скованным железными обручами. Якова то бил озноб, то бросало в жар. Немало времени потратил он только на то, чтобы подняться на ноги, распрямиться, сделать первый шаг. В довершение всего с рассветом пошел снег, стал заметать и без того узкую, местами обледенелую тропу.
— Давай, Яшко, визьму я тебя на загорбок тай понесу, — предложил Дзюба.
— А контрабандисты нападут, как будем отбиваться? Возьмешь меня за ноги и станешь махать?
— Так уж нема кому нападать, — не совсем уверенно ответил Дзюба.
— Найдутся...
«Да что в самом деле, не инвалид же я, — подумал про себя Яков. — Дойду...»
Ему было важно именно сейчас, сегодня пересилить себя, вновь почувствовать свое ловкое и неутомимое в походах тело сильным и здоровым, победить боль, острыми зубами вгрызавшуюся в бедро. Он срубил охотничьим ножом крепкую палку, с трудом протащил свою больную ногу несколько метров. Отдохнул. Снова двинулся вперед, опираясь на палку и широкое плечо Дзюбы, порой едва не вскрикивая от боли.
Так он ковылял бесконечно долго, потеряв счет времени, всей грудью хватая сухой морозный воздух. Снег все не прекращался, переползая языками поземки через тропу, заметая следы.
Из-за порыжевшего бугра показалась наконец крыша барака ремонтников.
— Эй, Степан! — Яков хлопнул по плечу Дзюбу. — А ведь дошли мы с тобой, доковыляли. Затопим сейчас печку, погреемся чайком, смотришь, попутная машина подвернется.
— Не, Яшко, не будет машины, — возразил Дзюба. — Вчера по радио передавали: буран идет.
— Что ж ты не сказал, когда просились по следу идти?
— Так и в буран треба службу нести. Послал начальник, значит, надо.
Силы Якова были на исходе. Рубаха прилипла к спине. Но он ни о чем не жалел, не осуждал Дзюбу. В сущности, они уже пришли к бараку. Осталась еще одна сотня шагов, не больше.
Но тут случилось неожиданное: Яков поскользнулся и, чувствуя, как страшной болью выворачивает ногу, всей тяжестью грохнулся на снег. Дзюба сгреб его в охапку, кряхтя, взвалил на спину, вполголоса отпуская смачные выражения, одинаково звучавшие и на русском и на украинском языках, двинулся, как танк, на штурм барака.
— Ох, Степан, — морщась от боли, едва проговорил Яков, — не везет тебе со мной. Второй раз ты меня, точно дите, на руках несешь.
— Я чувалы по пять пудов, как кошенят тягал, — отозвался Дзюба. — Один под одну руку, второй — под другую. А тебя одного возьмешь, очи вылазят.
