Анатолий Чехов - Чёрный беркут
— Что же вы остановились, Яков Григорьевич, идите скорей сюда, рассказывайте, что вам удалось сделать?
— Кое-что удалось... — сдержанно ответил он.
— Да идите же, садитесь сюда. По-честному сказать, мы тут все истомились, вас дожидаючись: вода-то и медпункту, и поселку нужна.
Глаза Светланы сияли. И в них он видел себя, но не того сумасбродного Яшку, каким был три года назад, а вернувшегося с учебы Якова Кайманова, каким она и хотела его когда-то видеть.
Он вошел в первую комнату, где разместился медпункт, сел на окрашенный белой краской табурет и, сначала сдержанно, а потом все больше увлекаясь, рассказал о результатах своего похода в республиканские учреждения. Даже показал в лицах, как кто говорил и как замнаркома земледелия в сердцах воскликнул: «Вах! Ты думал, прямо от моего стола овечек погонишь?»
— Так и сказал? — смеясь переспросила Светлана. Потом, взяв его за руку, повела по комнатам. — Вот здесь медпункт. Рядом родильное отделение на три койки. Правда, уютно?
— Мне нравится.
— Библиотеку переселили в вашу половину дома. Уж не обессудьте. Тесно здесь, — продолжала Светлана.
— Председателю, выходит, самую маленькую комнату оставили?
— Ничего, в тесноте не в обиде, товарищ председатель, — весело и решительно ответила Светлана. — Поменьше будете в кабинете сидеть.
«Черт с ним, с кабинетом, — подумал Яков. — Не в кабинете дело. Заседания Совета можно и в клубе проводить».
— Это женщины поселка по своей инициативе такую красоту навели, — словно между прочим сказала Светлана. — Кстати, у них к вам просьба, Яков Григорьевич, — добавила она невинным голосом. — Очень просят прочитать лекцию о диалектическом материализме...
Приподнятое, радостное настроение у Якова сразу исчезло. Видно, долго ему еще будут напоминать об этой лекции. «Все-таки была или не была Светлана тогда в клубе? Может, Федор рассказал? Наверное, хохотали до слез».
— Смеетесь, Светлана Николаевна? — посмотрев на нее исподлобья, спросил Яков.
— Нет, Яша...
Он вздрогнул. Снова посмотрел на нее. Она не отвела взгляда.
— Хотите, скажу, что думаю о вас?
— Хочу...
— Любуюсь вами, Яша!.. От души радуюсь за вас.
ГЛАВА 3. ДЗЮБА
Вернувшись домой, Яков за чашкой чая стал рассказывать Ольге и собравшимся у него друзьям о том, чего удалось добиться в городе. Но не успел поведать и половины того, что хотел, как в комнату вбежал Карачун:
— Яша, только что прискакал младший наряда, говорит, на Асульме прорыв. У сопки с двумя арчами убит Дзюба. Выдели трех «базовцев», поедут со мной.
Кайманов стиснул зубы так, что под скулами вспухли желваки. Схватил со стены винтовку, коротко бросил:
— Савалан, Нафтали, Мамед! Бегом за оружием! Будем пешком напрямую подниматься к хребту.
— Ладно, коли так, — сказал Карачун. — Сейчас подойдет машина, подбросит вас ближе к Асульме.
Через несколько минут «базовцы» на грузовой автомашине мчались по проселку к грозным отрогам Асульмы, откуда начиналась трудная, едва намеченная тропа на верхнее плато.
Пограничники на лошадях, во главе с начальником заставы, размашистой рысью пошли в объезд, более дальним, но пригодным для конного марша путем.
Стоило Якову подумать, что Дзюба убит, у него помимо воли выступали на глазах слезы. Подхваченные ветром, они тонкими струйками растекались к вискам. Он смахивал их тыльной стороной руки, с ожесточением сжимал винтовку.
Год назад, как успел узнать Яков, Дзюба закончил срочную службу. Тогда же решил остаться на границе сверхсрочником, стал командиром отделения. И вот теперь нет Дзюбы...
Машина рвется вперед по бездорожью, объезжает крутые склоны сопок, с воем преодолевает рытвины. Но вот и предел. Дальше ехать невозможно. Отсюда начинается подъем, преодолев: который можно напрямую выйти к сопке с двумя арчами.
Трудна, почти неприступна тропа на Асульму, зато намного короче любой другой, а главное — позволяет скрытно подойти по ущельям к самой границе. Целый полк можно провести, и никто не заметит.
Яков рассчитывал вместе с «базовцами» раньше проскочить к границе. Но, как ни торопил он товарищей, на место прибыли почти одновременно с группой начальника заставы.
Условным свистом Карачун подозвал Кайманова к себе.
— Рассчитывал, Афанасич, раньше тебя быть, нога подвела, — признался Яков.
— И так ладно. Если б еще на конях можно было по той тропе подниматься, совсем было бы хорошо.
Указав пограничникам и базовцам пункты для наблюдений, начальник заставы, а вслед за ним и Яков по скрытому со стороны границы склону поднялись на гребень сопки. В первую минуту они не поверили своим глазам: метрах в пятидесяти от них сидел на камне Дзюба, положив ногу на ногу, что означало полное отсутствие какой бы то ни было опасности. В зубах у него торчала самокрутка в палец толщиной. Вид у командира отделения был такой, будто он спокойно отдыхал после трудов праведных. Поначалу у Якова даже мелькнула мысль, что это переодетый бандит, которого посадили, чтобы заманить пограничников на открытое место. Но это был все-таки Степан.
Карачун, приподнявшись, позвал:
— Дзюба!
— Га? — вскочив, откликнулся тот и побежал неуклюжей медвежьей рысцой навстречу командиру: — Товарищ начальник заставы! Наряд был обстрелян группой контрабандистов. Все нарушители задержаны, из них двое убиты, трое ранены. В бою пропал без вести младший наряда красноармеец Скрипченко. Шукав, шукав його, — переходя на украинский язык, добавил Дзюба, — нидэ нема. Може, вы бачилы?
— На заставе твой Скрипченко. С перепугу наговорил, что тебя убили. У лесорубов коня схватил, чуть не запалил.
— Ото бидный хлопэць, — неожиданно посочувствовал Дзюба.
— Он тебя в беде бросил, а ты «бидный хлопэць». Судить его надо. Вернусь, передам дело в трибунал, — жестко сказал Карачун.
— Так за что ж судить? — снова переходя на русский язык, спросил Дзюба. — Человек, может, первый раз в такую страсть попал... Целая война!..
На радостях Яков расцеловался с Дзюбой. Вид у командира отделения был прямо-таки боевой: пулей пробита буденовка, в полах шинели тоже четыре пробоины. Как удалось Дзюбе одному выдержать бой с группой вооруженных бандитов, понять было нелегко. Дружески обнял Дзюбу и Карачун, поблагодарил за службу.
Яков внимательно осмотрелся, оценивая обстановку. Неподалеку лежали два убитых нарушителя. Еще трое, очевидно раненые, сидели за валуном со связанными руками. «Вай! Вай!» — доносилось оттуда.
— Местность обследовать. Трупы захоронить. Раненым оказать первую помощь, — распорядился Карачун. — Теперь рассказывайте подробнее, — обратился он к Дзюбе, — что тут у вас произошло?
— Та з кочахчами поскублысь, товарищ капитан, — равнодушно сообщил Дзюба.
«Ничего себе «поскублысь», — подумал Яков. — Двое убитых, трое раненых».
— Как же это было? — пряча улыбку, спросил Карачун.
— Звычайно...
— Обыкновенно, значит. А все-таки...
— Ну как? — Дзюба почесал затылок. — Младшего я, значит, проинструктировал, чтоб держался на пятьдесят метров. Идем, а по нас залпом. Я — за камень. Чую, стрельбы много, а рикошетов нема. Ну, думаю, младшого моего решетят. Як почав гатыть баньдюков, воны мэнэ побачилы, давай мэнэ гатыть. А шоб вам, думаю, повылазыло. Затаився, шоб думалы, шо вбылы. А як пишли до мэнэ, мабудь, за винтовкою, я их усих и постриляв, кого вбыв, кого раныв...
Дзюба рассказывал обстоятельно и неторопливо, но в глазах его и сейчас жила горячая напряженность боя.
«Ай да увалень, ай да медведь!» — с восхищением подумал Яков.
— Товарищ начальник, развязать не можем. Смотрите, чего тут Дзюба понакрутил, — доложил красноармеец Шаповал.
— Что такое?
Раненые контрабандисты, держа перед собой связанные руки, кричали: «Вай, вай!..» На первый взгляд казалось, что кричат и стонут они от ран. Яков подошел, чтобы спросить, в чем дело. Посмотрел, а у контрабандистов от веревок руки почернели. Шаповал с трудом разрезал ножом узлы, затянутые Дзюбой.
— Кто ж так связывает! — сердито проговорил Карачун.
Дзюба виновато поморгал глазами:
— Та я хотив як найкраще, шоб никто не втик.
Кайманов жадно втягивал в себя острый запах порохового дыма, еще остававшийся в морозном воздухе, с каким-то понятным только одному ему чувством старожила смотрел на знакомые очертания сопок, распадков, на каменный сброс, как накат блиндажа нависший над сопредельной территорией.
Здесь в горах все явственнее чувствовалось приближение зимы. Дул пронизывающий ветер. Серое небо опустилось к самым вершинам скал. На темных, почти черных камнях оранжевыми заплатами горели прихваченные легким морозом багряные листья горного клена, похожие на отпечатки гусиных лап. Паутина, оставшаяся на сухой и жесткой траве, от инея казалась алюминиевой.
