Анатолий Чехов - Чёрный беркут
— Наглец! — с холодным гневом отчеканила Светлана и, повернувшись, бросилась к выходу.
— Но ведь ты тоже любишь меня, я знаю! — уже в отчаянии крикнул Яков. — Куда в такую бурю? С ума сошла!
Гулко ударила о косяк распахнувшаяся дверь. В барак ворвалось облако пара.
Он слышал, как затарахтели по камням колеса. Сквозь свист и завывания ветра донесся цокот копыт по камням, но уже дальше.
Опираясь на палку, полуголый, он кое-как дотащился до открытой двери, не обращая внимания на врывавшиеся в барак вихри снега, на ветер, ударивший в разгоряченную грудь:
— Светлана!.. Вернись!..
В ответ — только отдаленный стук колес да свист ветра.
Чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, он с огромным усилием прикрыл дверь и, подбирая распустившийся, запутавшийся в ногах бинт, повалился тут же, возле двери, на жесткий топчан.
Очнулся от яркого дневного света, бившего прямо в глаза. Теперь он лежал на матрасе, под одеялом, в нижнем белье. То ли нервная встряска минувшей ночи, то ли лекарства подействовали: чувствовал себя гораздо лучше.
В бараке прибрано и натоплено. Он поискал глазами, стараясь понять, кто все это сделал, надеясь втайне, что вернулась Светлана. Хотел приподняться, посмотреть в окно, не стоит ли под навесом знакомый возок с красным крестом. Открылась дверь, у порога остановился высокий туркмен в папахе-тельпеке, меховой безрукавке, чесанках из верблюжьей шерсти.
«Амангельды! Как он попал сюда? Где Светлана? Доехала ли до заставы или замерзла по дороге?»
Яков закрыл глаза, притворился спящим, мучительно раздумывая о том, что произошло ночью. Ему стало жарко, но не от температуры, а от стыда перед Светланой, перед Ольгой, перед Амангельды, который, конечно, все понял. Мучила тревога за Светлану, сознание своей вины перед ней и беспомощности.
Амангельды молча что-то искал на полу, на нарах, осматривая каждую щелку. По бараку разнесся удушливый запах паленой тряпки.
— Ёшка! — не оборачиваясь, сказал Амангельды. — Сюда идет твоя жена Оля. Барат ее на попутной машине привез. Я все убрал, ей ничего не скажу...
«Все знает», — подумал Яков. Притворяться спящим было бессмысленно.
— Сагбол, Амангельды, — пробормотал он. — Скажи только, доехала Светлана до заставы? Не замерзла в дороге?
— Дома Светлана. Ай, Ёшка, все понимает Амангельды, это никак не может понять? Зачем ты так сделал?
На темной мозолистой руке следопыта лежала оторванная кружевная оборка.
Яков промолчал. Да и что мог он ответить следопыту!
— Оле не скажу, тебе скажу, — продолжал Амангельды. — Отнять жену у врага — хорошо. Отнять жену у друга — три раза плохо. Плохо другу, плохо твоей жене, плохо тебе. Ты нарушил закон. Ты предал друга. Ты сделал друга врагом. Что знает Амангельды, останется здесь, — приложил он руку к груди. — Сам думай. Я ухожу. Я не хочу видеть врага своего друга.
Яков и на это ничего не сказал. Его занимал вопрос, как оказался здесь следопыт. Хотел спросить, откуда Амангельды знает, что Светлана благополучно вернулась на заставу, но не успел: послышались шаги. Открылась дверь, в барак вошла Ольга. Яков с каким-то новым для него чувством смотрел на нее. Ему было мучительно стыдно перед женой потому, что в ее лице он оскорбил мать Гришатки. Невольно посмотрел на ее руки. Они казались теперь самыми обыкновенными, может быть немного крупными, но родными и — что он хорошо знал, — умелыми.
— Что стряслось-то? — подходя к нему, с тревогой спросила Ольга. Она хотела снять с него рубашку, осмотреть всего: нет ли ран или ссадин, таких, какие сплошь покрывали его, когда он упал с карниза?
— Нет, Оля, не ранен, — сказал он. — Оступился. Вроде ногу вдругоряд растянул или вывихнул.
От его внимания не ускользнуло, как брезгливо поморщилась Ольга, почувствовав в бараке запах паленой тряпки. («Спасибо, тебе, Амангельды, что и это догадался сделать: пахнет тряпкой, значит, лечили не по-ученому, а по-местному».) Ольга смотрела на него с тревогой, но он не мог заставить себя обнять и поцеловать жену: слишком это было бы нечестно. Она сама подошла к нему, сняла платок, приложила ухо к груди. Он стал гладить пушистые завитки волос на ее шее и за ушами. Ольга сначала притихла, потом отстранилась, посмотрела ему в лицо:
— В груди у тебя хрипит и свистит. Что хоть болит-то?
— Пройдет. С кем Гришатку-то оставила?
— У Барата. Попросила Фатиме за ним приглядеть. Утром Амир Галиев через поселок проходил, сказал, что тебя Дзюба чуть не на себе в барак приволок, а что с тобой, не сказал.
— Никто меня не волок. Сам пришел, — самолюбиво возразил он, прикрывая глаза, не в силах больше выдерживать тревожный взгляд Ольги.
Вошел Амангельды. На светлом фоне проема двери четко вырисовались его возмущенно вздёрнутые плечи. «Что ж, дорогой Амангельды, ты во всем прав: отнять жену у друга — три раза плохо». Он откинулся на подушку, устало прикрыв глаза, сказал:
— Спасибо, что приехала. Думал, побоишься бурана...
— Буран кончился. Дай хоть ногу-то посмотрю, может, растереть надо?..
Яков едва сдержал себя, чтобы не схватить край одеяла.
— Амангельды все уже сделал, — сказал он. — Бинтом ногу втугую затянул.
Ольга, кажется, поверила. Да и как не поверить! Сейчас только утро, а ночью был такой буран, что никто и носа из дому не посмел бы высунуть.
— Как он только тебя нашел? — удивилась Ольга. — Хороший человек, спасибо ему.
— Следопыт!..
Кажется, пронесло. Но на душе было так скверно, что ему хотелось забыться, ничего не видеть, не чувствовать. Конечно, Ольга думает: «Откуда у Амангельды бинт? Что он, участковый врач или медицинская сестра? Походную аптечку бригада наверняка с собой унесла». Уж лучше бы отругала, закатила скандал, нахлопала по щекам. Была бы причина обидеться, ответить грубостью, затеять ссору.
Но жена казалась спокойной. Догадывается ли? Или по-прежнему верит ему, считает его настоящим человеком, мужем? А Светлана? Любит ли он Светлану? Или это была просто вспышка? Желание потешить себя? Кого он любит: жену или Светлану, или ту и другую?
— Поезжай домой, — сказал Яков. — Ни о чем не тревожься. Мне лучше. День-другой отлежусь, тоже прикачу. Гришатку поцелуй...
Ольга не ответила. Молча стала вытаскивать из вещевого мешка, с какими ходят через границу контрабандисты, домашнюю еду, чистое белье, простыни. Аккуратно разложила все на полке, прибитой так, чтобы до нее не добрались мыши. Стала собираться в обратный путь. Хозяйственные заботы и сборы, кажется, отвлекли ее внимание.
— Я поеду, Яша, — замотавшись платком и подпоясав полушубок, сказала она. — Боюсь за Гришатку, как бы куда не залез.
— Поезжай... Ни о чем не тревожься, — повторил он. Ольга, задумчивая, словно в чем-то сомневающаяся, направилась к выходу. Навстречу ей, распахнув дверь, вошел Барат, держа в руках пару наспех сработанных, но крепких и надежных костылей. Скорее всего, он дострагивал их уже здесь, пока Ольга была в бараке.
— Бери, Ёшка. Годятся и ходить, и по спине тебя охаживать, чтобы дома сидел, меньше по горам бегал.
— Сагбол, Барат. Теперь я до самого Даугана доскачу.
Он и правда обрадовался такому подарку, удивляясь, когда только успел Барат сделать костыли.
— Давай, Ёшка, отдыхай, — сказал Барат. — До обеда мы будем расчищать дорогу, потом отвезем тебя домой.
Яков так устал за последние полтора часа, что, вытянувшись на топчане, долго лежал, не пытаясь ловить и останавливать мелькавшие и куда-то уходившие обрывки чувств и мыслей. Что-то в нем рушилось, что-то нарождалось новое. Но что это такое, он не понимал. Он снова впал в оцепенение, такое же, как на перекрестке троп, где сидел, затаившись на холодных камнях, смотрел и слушал, стараясь не пропустить врага. Но там враг был привычный, осязаемый, видимый, а здесь... Кто он, этот враг? Как его рассмотреть, если он сидит где-то внутри и бороться приходится с самим собой?
ГЛАВА 5. ЗАБОТЫ И ХЛОПОТЫ
Вернувшись на Дауган, Яков, едва передвигаясь на костылях, целые дни проводил в поселковом Совете.
Снова и снова думал он о событиях памятной ночи, о возможных последствиях того, что произошло. Как жить дальше? Он не мог смотреть в глаза Ольге. Пугали его и предстоящие встречи с Федором Карачуном, с самой Светланой.
Чтобы отвлечься от невеселых дум, брал блокнот, исписывал его колонками цифр, подсчитывал, сколько надо заготовить сена и гравия. На вырученные деньги колхоз должен был купить коров и овец, приобрести необходимый инвентарь. Но стоило отвлечься на секунду, перед ним снова возникали глаза разгневанной Светланы. Не мог он забыть и ее чисто женские упреки. Значит, у нее тоже большое чувство. Она, может быть, так же, как и он сам, сейчас мечется, не находит себе места. Он почти физически ощущал ее рядом с собой, всем сердцем желал и в то же время боялся новой встречи с нею...
