Анатолий Чехов - Чёрный беркут
В сенях скрипнула дверь. Вошли сразу несколько человек, что-то тяжело опустили на пол. В щель под дверью потянуло струйкой морозного воздуха.
Ольга, накинув на голову пуховый платок, запахнула его на груди, вышла. В открывшуюся дверь Яков увидел носатую физиономию Барата, костлявую спину старика Али, по-детски тонкую фигуру Рамазана. Ольга что-то им сказала. Замахав на нее руками, все трое на цыпочках вышли на крыльцо.
— Яша, они замороженную тушу барана принесли, — вернувшись в комнату, сказала Ольга.
— Значит, теперь с мясом, — весело отозвался Яков.
— Но больше-то у нас ничего нет, — разведя руками и еще не зная, как отнестись к такому подарку, сказала Ольга.
— А вон, может, и рис едет? — глянув в окно, произнес Яков.
К дому подгонял нагруженного торбами ишака председатель ТОЗа Балакеши. Через несколько минут возле крыльца остановилась подвода с заставы, нагруженная дровами. Сверху на дровах лежали два чем-то туго набитых мешка. Потом во двор въехала еще одна подвода с дровами, запряженная знакомой Якову лошадью из бригады дорожников.
— Оля, зови всех в дом! — воскликнул растроганный Яков. А когда в комнате столпились Дзюба, Балакеши, Савалан, Барат, Мамед, взволнованно сказал: — Братцы, да вы как сговорились! Что за праздник сегодня?
— Верно, Ёшка! Ай, как правильно! — воскликнул Балакеши. — Конечно, сговорились. Надо Ёшку выручать, думаем. Зима уже на горы белые шапки надела...
Барат вышел вперед, молча и торжественно расстелил у постели друга расшитую замысловатыми узорами кошму.
— А теперь, Ёшка-джан, отдыхай, поправляйся скорей, — сказал Али-ага, первым направляясь к двери. Вслед за ним на цыпочках вышли остальные.
Ольга, все еще растерянная от неожиданно свалившегося на них счастья, никак не могла прийти в себя.
— Когда мы приехали сюда, — призналась она, — глянула на твоего носатого Барата, подумала — разбойник здесь на разбойнике, как только жить будем? Оказалось, какие хорошие люди!..
— Ты у меня хорошая. — Яков привлек к себе жену. Он будто только сейчас увидел ее красные, распухшие от ежедневной стирки руки, взял их в свои побелевшие за время болезни ладони, стал целовать.
— Что ты, что ты, Яша, — смутилась Ольга. — Красные, как у гуся, а ты целуешь...
— Самые лучшие...
Обнявшись, они почти до наступления сумерек сидели у окна, смотрели, как сыплются и сыплются за стеклом с морозным шорохом сухие снежинки.
Долго и тяжело выздоравливал Яков после падения с карниза. Прикованный болезнью к постели, день за днем тоскливо наблюдал он в окно, как заметало снегом дорогу, как снежные лавины время от времени низвергались с вершины Карахара. Однажды вместе со снегом полетели вниз камни, пронеслось какое-то дерево, цепляясь корнями за скалы. У Якова появилось такое чувство, будто не камни и не дерево, а сам он опять летит вниз и никак не может остановиться...
Только ранней весной начал он изредка выходить из дому, кое-что делать на подворье. Прислушиваясь к свисту ветра, шуму дождя, шороху ветвей склонившегося над домом карагача, думал о том, с каким трудом давалось горам весеннее обновление, какие требовались исполинские силы, чтобы снова начиналась жизнь на израненных лавинами склонах.
Когда сбежали ручьи и под теплым мартовским солнцем зазеленела трава, начальник дорожного управления Ромадан, не раз навещавший Якова за время болезни, предложил ему работу — заведовать дровяным и фуражным складом.
После настоящего дела — ремонта и строительства дороги, перестрелок с контрабандистами, после всего того, что с первого дня возвращения на Дауган стало содержанием его жизни, надо было сидеть на складе, караулить дрова, выдавать рабочим лопаты и кирки, выписывать накладные на сено, заполнять ведомости... Ну какая это работа!
Не раз ловил он себя на том, что тоскующим взглядом окидывает склоны гор, с грустью смотрит в сторону границы. Продолжающееся недомогание пока не позволяло ему возвратиться в ремонтную бригаду и принимать участие в охране границы.
...Солнечный зайчик, отражаясь от небольшого зеркала, стоявшего на столе, переливался всеми цветами радуги, дрожал на стене.
Ольга хлопотала по хозяйству в кухне. Гришатка играл камешками во дворе. Яков стоял перед зеркалом и с шумом проводил бритвой по заросшему густой щетиной подбородку.
Каймановы ждали гостей: комиссара Лозового и начальника войск.
Побрившись, Яков некоторое время смотрел на свое отражение в зеркале, изучая похудевшее и даже постаревшее за последнее время лицо. В серых блестящих глазах с приподнятыми наружными уголками век появилось выражение угрюмого упорства. Суше и резче стали очертания прямого с горбинкой носа, волевого подбородка.
От напряжения знакомые черты стали как-то размываться, уходить в глубину. Остались лишь глаза — два черных неподвижных зрачка, как два дула маузера, две дырки от пуль на груди отца.
Говорят, все, что таится в памяти и думах, отражается в глазах. У него было достаточно времени, чтобы вспоминать и думать. Встречи с Лозовым, разговоры со Светланой, боевые дела на границе, работа в ремонтной бригаде — все это снова и снова возникало в его мозгу. Перед мысленным взором, как в кинематографе, пробегали маленькие человеческие фигурки, скакали всадники, вспыхивало бесшумное пламя выстрелов. Чаще же всего виделся узкий карниз, едва освещенный блеском звезд, черная тень на фоне звездного неба. И тут же удар прикладом в пустоту, тугой ком воздуха, стиснувший дыхание, падение в бездну...
Это видение преследовало его и во сне. Снилось, что он гонится за Шарапханом и не может его догнать. Цель близка, кажется, что вот-вот он схватит врага, но... дыхание останавливалось, Яков летел в пропасть.
«Да, яш-улы Кара-Куш, — подумал он о себе, — теперь ты что пуганый барс на звериной тропе — собственной тени боишься...»
Он убрал бритвенный прибор, прошел в кухню, чтобы сполоснуть лицо. Во дворе послышались мужские голоса. Через открытую в сени дверь Яков увидел поднимавшегося по ступенькам крыльца Лозового с Гришаткой на руках, рядом с ним коренастого военного в маскхалате, скрывавшем знаки различия на петлицах гимнастерки. Под навесом два коновода ставили в тень лошадей.
— Как жизнь? Как самочувствие? — опуская Гришатку на пол, здороваясь с Ольгой и Яковом, спросил Лозовой. Услышав в ответ, что жизнь идет нормально, а самочувствие хорошее, добавил: — Вот и прекрасно. И у нас то же самое. А если удастся, что задумали, то все будет отлично.
Яков счел невежливым спрашивать, что комиссар имеет в виду.
Василий Фомич был все такой же худой, с резкими складками вокруг рта, впалыми щеками, жилистой шеей. Он никогда и ничем не болел. Крепкий, как жгут, мог победить каждого, кто вздумал бы соревноваться с ним в ходьбе по горам.
— Познакомьтесь, — обратился он к начальнику войск. — Яков Григорьевич Кайманов, старший рабочий ремонтно-строительной бригады, он же бригадир «базовцев».
— Комбриг Емельянов Алексей Филиппович, — представился, пожимая Якову руку, начальник войск.
Крупное грубоватое лицо, кустистые брови, проницательный взгляд маленьких медвежьих глаз выдавали в нем человека, привыкшего повелевать.
— Прошу в дом, — распахнул Яков дверь. — По нашему обычаю, прежде чем о деле говорить, надо чаю попить.
— И это неплохо, — отозвался комбриг.
Только после того как гости умылись с дороги и сели за стол, Лозовой объяснил цель приезда:
— Требуется, Яша, опытный егерь, знаток козьих троп. Алексей Филиппович в отпуске, решил поохотиться. Не хотелось бы, чтобы он скакал по скалам впустую.
— Ну так вот он, егерь, — ткнул себя в грудь Яков.
Лозовой покачал головой:
— Нет, Яша. Нам с тобой надо будет на Даугане побыть. Давай-ка еще кого-нибудь.
— Тогда Нафтали Набиева позову или Балакеши...
Он вышел на крыльцо, сказал Рамазану, чтобы тот пригласил Балакеши.
Спустя несколько минут пришел председатель колхоза вместе с Нафтали Набиевым. Еще полчаса потратили на то, чтобы наметить район охоты. Наконец комбриг, его коновод и Нафтали Набиев сели на коней.
Перед тем как отправиться в путь, Емельянов повернулся к комиссару, сказал:
— Я думаю, Василий Фомич, о нашем решении ты сам сообщишь Кайманову.
Лозовой молча кивнул головой. Охотники попрощались, тронули шенкелями лошадей.
Кайманов ждал, что скажет комиссар. У него было такое настороженное лицо, что Василий Фомич, догадавшись о его нетерпении, с усмешкой произнес:
— Ладно, давай в открытую, — сказал он. — Только прежде хочу узнать, чем занимаешься, как идут твои дела?
— Что дела, — махнул Яков рукой. — Сижу на складе, охраняю кирки и лопаты.
— Хорошенькое занятие, — все с той же усмешкой проговорил Лозовой. — Нет, Яша, так дело не пойдет. Назвался беркутом, летай по-орлиному. Мух орлы не ловят. Короче говоря, решили мы направить тебя на учебу в совпартшколу. По рапорту Карачуна сам комбриг ходатайство подписал, еще и посмотреть на тебя приехал. Секретарь райкома Ишин возражал, говорит, беспартийный ты, куда тебя в совпартшколу, но потом согласился...
