Анатолий Чехов - Чёрный беркут
— Ладно, давай в открытую, — сказал он. — Только прежде хочу узнать, чем занимаешься, как идут твои дела?
— Что дела, — махнул Яков рукой. — Сижу на складе, охраняю кирки и лопаты.
— Хорошенькое занятие, — все с той же усмешкой проговорил Лозовой. — Нет, Яша, так дело не пойдет. Назвался беркутом, летай по-орлиному. Мух орлы не ловят. Короче говоря, решили мы направить тебя на учебу в совпартшколу. По рапорту Карачуна сам комбриг ходатайство подписал, еще и посмотреть на тебя приехал. Секретарь райкома Ишин возражал, говорит, беспартийный ты, куда тебя в совпартшколу, но потом согласился...
— А как же семья, Василий Фомич, — Ольга, Гришатка?
Предложение комиссара свалилось на Якова как снег на голову. Правда, разговоры об учебе велись и раньше, но вообще, а тут, выходит, бери книжки и чуть ли не завтра садись за парту.
— Будешь получать государственную стипендию. Не один ты семейный. А лопаты и дрова без тебя найдется кому охранять...
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛУХАЯ СТЕНА
ГЛАВА 1. НОВЫЕ ТРОПЫ
Три года, казалось, пролетели незаметно, в постоянной погоне за ускользающим временем. Лекции, вечера в библиотеке, подготовка к зачетам и экзаменам, выезды в далекие аулы и села на практику — все нанизывалось одно на другое.
Короткие наезды домой мелькали в сознании, как полустанки, мимо которых проносились вагоны поезда. Встречи и прощания с Ольгой, с Гришаткой еще больше подчеркивали стремительный бег времени.
К концу второго года учебы Якова приняли в кандидаты, а перед самым выпуском — в члены партии.
И вот он снова на Даугане, в кругу своей семьи. К нему то и дело забегают близкие друзья. Они остались такими же, как и три года назад. Да и сам он мало в чем изменился. Разве только стал немного старше, больше стал понимать в жизни, больше знать.
Иногда думал: «Были ли эти, промелькнувшие как один день, годы?» Да, были. Об этом свидетельствовали и чемодан с книгами, и привезенные из города конспекты лекций. Об этом говорило и то, что вот сидит он сейчас и пишет тезисы лекции об основах марксизма-ленинизма, которую должен сегодня вечером читать в клубе дауганцам.
Оказывается, не так просто подготовиться к лекции, составить план, заранее продумать все, о чем хочется сказать. Надеялся, поможет Карачун. Но он занят. Приходится все делать самому.
«Возьму старый конспект, — решил Яков. — Все равно лучше преподавателей не скажешь».
Уже надвигались сумерки, когда он поднялся из-за стола. Кажется, продумал все до мелочей. Расскажет об основах марксистской философии, немного коснется политэкономии, в общих чертах изложит суть диалектического и исторического материализма...
С замиранием сердца стал ждать часа, когда нужно будет идти в клуб, начинать лекцию.
И этот час настал.
После актового зала совпартшколы дауганский клуб показался совсем небольшим, непривычно тесным. Но в его зале сидели, стояли у стен и в проходах самые строгие экзаменаторы Якова, для которых он, собственно говоря, и учился.
Балакеши объявил:
— Сейчас Ёшка прочтет нам лекцию о марксизме-ленинизме. Прошу не курить. Сидеть тихо.
— Товарищи, — начал Яков, устремив взгляд на сидевших в первом ряду Карачуна и Лозового, — краеугольным камнем марксистской философии является материализм. Великий гений человечества, основоположник научного коммунизма Карл Маркс взял рациональное зерно философии Гегеля — его диалектику и соединил ее с истинным материализмом, с которым ни в какое сравнение не идет метафизический материализм Фейербаха...
Слушали его внимательно, затаив дыхание. Упади, казалось, иголка, и то будет слышно. Лишь Лозовой и Карачун время от времени о чем-то шептались.
Ободренный вниманием аудитории, Яков решил вкратце изложить содержание «Капитала» Маркса. И этот его экскурс в область экономических отношений дауганцы восприняли с присущей им стойкостью. Когда он заговорил об абсолютной и дифференциальной ренте, Балакеши, по-своему понявший суть дела, даже бросил реплику:
— Ай, яш-улы, правильно сказал. Сколько навоза в землю положишь, такой и урожай получишь.
Из зала на него зашикали: так хотелось всем еще и еще слушать диковинные, малопонятные слова, которые без затруднения произносил Ёшка.
Лекция закончилась. Вопросов ни у кого не оказалось, хотя аплодировали Якову долго и дружно. Потом сразу все заторопились домой. Сославшись на неотложные дела, уехал и Карачун. В клубе остались лишь Лозовой да самые близкие друзья Якова.
— Ну как, Василий Фомич? — с беспокойством спросил Кайманов.
— Давай лучше спросим твоих земляков, Яша, — предложил комиссар. — Пусть скажут, кто из них что понял. Хотя бы вон Барата. Я видел, как он слушал, ни одного слова не пропустил.
Услыхав свое имя, Барат сам подошел к Кайманову и Лозовому.
— Ай, Ёшка, хорошо говорил! — восторженно начал он. — Барат сидел и думал: «Какой теперь умный Ёшка, сколько новых слов может сказать!»
— Ты лучше скажи, что ты понял, — ревниво перебил его Яков. — Или только сидел и новые слова ловил.
— Как что понял? Все понял! Ёшка прямо сказал, какой такой Гегель украл у Маркса зерно... Ай, Ёшка! — Барат доверительно взял друга за пуговицу. — Вот и Мамед и Савалан тоже спрашивали... Не сказал, дорогой, будут или не будут его судить?
— Ну что ты мелешь, Барат? Ты же все перепутал. Ни о какой краже я не говорил. Я сказал: «Маркс взял рациональное зерно философии Гегеля — его диалектику...»
В течение нескольких минут Кайманов разъяснял Барату основы марксистской философии, но его друг, обычно покладистый, на этот раз остался при своем мнении:
— Нет, Ёшка, хоть ты и ученый человек, а чего-то сам напутал. Режь меня, все равно не поверю: Маркс никогда чужого не возьмет...
Яков беспомощно развел руками: дескать, попробуй убеди такого. Молчавший до того и улыбавшийся одними глазами Лозовой решил помочь незадачливому лектору.
— Скажи, Барат, — спросил он, — когда ты еще на свет не родился, мог ты о чем-нибудь думать?
— Ай, Василь-ага, как мог Барат думать? Пока я еще не родился, за меня мой опе[32] думал.
— Значит, сначала должен быть человек, а потом его мысль?
— Конечно, яш-улы. Смотри, как ты правильно сказал!
Барат пришел в восторг от такой простоты и ясности.
— Ну вот как раз в этом и есть основа учения Маркса — материализм. Так и Яша говорил, только другими словами...
— Замечательные слова, — неожиданно взгрустнув, сказал Барат. — Когда слушал, ничего не понимал, только плакать хотел. Зачем, думал, сам не учился. Теперь бы, как Ёшка, такие замечательные слова говорил...
Якову стало не по себе: выходит, зря старался. И все-таки он видел — дауганцы расходились по домам с твердым сознанием, что теперь у них есть свой ученый человек, которому по плечу разговаривать даже с самим комиссаром Василь-ага. А такие слушатели, как мудрый Балакеши, там, где речь пошла о сельском хозяйстве, уловил даже понятие дифференциальной ренты. Вот он и сейчас посматривает на Якова, словно собирается что-то спросить.
— Василь-ага, — обратился к комиссару Балакеши. — Хорошо Ёшка доклад делал, не сказал только по-научному, куда нам навоз возить: где раньше подсолнух был или где пшеница? Пойдем, дорогой, в правление, там у нас план дауганских земель есть, немножко вместе подумаем. Мне ведь тоже надо на общем собрании доклад делать о плане севооборота...
— Ладно, пошли, хотя я в сельском хозяйстве и не мастак, но потолковать можно, — согласился Лозовой. — Кстати, у меня тоже к вам разговор...
По дороге к правлению колхоза Яков молчал. Настроение у него было скверное. Он понимал, что сделал что-то не так, хотя сейчас и чувствовал облегчение, какое бывает, когда окончишь трудную работу. Что касается плана севооборота, в. этом он кое-что понимал и свои мысли тоже мог высказать...
После того как поговорили о севообороте, поддержали план Балакеши, который тот собирался предложить на обсуждение общего собрания дауганцев, Лозовой обратился к Якову:
— Не горюй, Яша, что с лекцией у тебя не все ладно получилось. Лекторами не рождаются. Этому делу тоже учиться надо. В следующий раз мы с тобой вместе наметим план беседы. А сейчас я хочу с тобой и с нашим уважаемым Балакеши поговорить о не менее серьезных делах... Парень ты вроде головастый и опыт кое-какой имеешь. Теперь вот с учебы вернулся. В общем, в райкоме решили рекомендовать тебя жителям Даугана председателем поселкового Совета.
Яков молчал, не зная, что ответить. Логика в словах комиссара, конечно, была: раз специально учился, кому же, как не ему, работать на такой должности. Но после своей первой лекции он чувствовал, как это будет трудно.
