Мы мирные люди - Владимир Иванович Дмитревский
— Простите, но я вас, товарищ генерал-лейтенант, не понимаю.
Павлов стукнул ребром ладони по столу:
— Нет, это я, простите, не понимаю, как вы, казалось бы, опытный разведчик, можете заниматься такой стряпней, таким упрощенчеством. Я не исключаю возможности, что среди иностранных корреспондентов могут быть разведчики. Отнюдь не берусь судить, каков этот Медсон и что собой представляет его жена. Но я имею некоторое представление об английской разведке. Работают они осторожнее и тоньше, чем вы предполагаете. Это первое. Во-вторых, просто поразительна легкость, с какой вы берете на подозрение наших советских людей. Такой подход заслуживает сурового осуждения. Нет, товарищ полковник, наша интеллигенция значительно, значительно лучше, чем вам представляется. И наконец — третье, самое главное. И мне просто... неловко, что приходится говорить вам о таких элементарных вещах: не достаточно подозревать! Подозревать — это только предварительное условие для начала изучения того или иного явления жизни. Мало подозревать, надо установить наличие преступления. Это так ясно!
— Вы разрешили мне изложить это дело, как я его понимаю, — побледнев, прерывающимся голосом произнес Лисицын.
— А что еще тут излагать? Вы знаете, как высоко ценят человека в нашей стране? — тихо, но уже с трудом сдерживая вспышку гнева, спросил Павлов.
— Наша задача — ловить преступников, как я понимаю.
— Именно потому, что мы несем высокое звание чекистов, товарищ полковник, мы обязаны не совершить ни одной ошибки. Когда-то над креслом судьи вывешивали утверждение, что лучше ошибочно оправдать десять виновных, чем осудить одного невиновного. Но от нас партия требует, и мы должны выполнить это требование во. что бы то ни стало: не осудить ни одного невиновного и найти каждого подлинного преступника.
— Но по моей концепции... — пытался еще что-то возразить Лисицын.
Генерал остановил его гневным взглядом, и Лисицын замолк. Павлов встал из-за стола и начал опять расхаживать взад и вперед по кабинету, видимо, пытаясь подавить раздражение. Мосальский и полковник тоже встали.
— Концепция! — насмешливо воскликнул Павлов. — Это он преподнес мне концепцию! Тут голову ломаешь над каждой буквой криптограммы, ищешь, сличаешь, вдумываешься в каждую деталь, сопоставляешь, анализируешь... И вдруг является некий провидец!
— Я в органах не новичок, — тоном глубоко оскорбленного достоинства произнес Лисицын.
— Настоящим чекистом, учеником Дзержинского, я считаю только того, кто обладает глубоким пониманием человека, кто умеет проникать в душу. Понятно? Это огромная творческая работа. А вы чем занимаетесь? Где анализ? Где факты? Доказательства, доказательства нужны, тщательное изучение. А у вас что? Примитивизм! Преступное, я бы сказал, отношение к делу! Поймите же, что нельзя так работать. Нельзя!
Никогда еще Мосальский не видел генерала в таком возбуждении. Лисицын слушал молча, но по лицу его было видно, что он не чувствует себя виноватым. Он тщательно одернул китель. Пальцы его мелко дрожали.
— Все-таки я остаюсь при своем мнении, — произнес он наконец каким-то неправдоподобно тонким голосом.
Павлов молчал. Видя, что Лисицын все еще стоит руки по швам перед креслом, он нетерпеливо бросил:
— А сейчас вы свободны, товарищ полковник. Лисицын пулей вылетел из кабинета.
3
В кабинете наступила тишина. Только слышны были приглушенные ковром шаги генерала, расхаживающего по кабинету.
Глубоко взволнованный Мосальский думал о словах Павлова. Да, да, именно так представляет Мосальский путь чекиста: сознание большой ответственности, принципиальность, человечность, широта кругозора...
Он стоял у стола, вполоборота к окну. Ночное небо мерцало звездной россыпью и казалось высоким-высоким. Ночная прохлада струилась в комнату и освежала пылающее лицо Бориса Михайловича.
Павлов весь ушел в свои мысли и, казалось, даже не замечал присутствия Мосальского. Но когда Мосальский сделал движение, генерал подошел к нему.
— Концепция! — проворчал Павлов, но уже спокойнее, и снова сел за стол. — Казалось бы, я не должен говорить с вами о вашем начальнике, — сказал он, сурово глядя в глаза Мосальскому и постукивая пальцем по краю стола. — Но здесь случай особого рода. Вы понимаете, Мосальский? что мы, коммунисты, всегда и всюду прежде всего коммунисты. А у Лисицына связь с партией оборвалась. Когда и как — не знаю. Он с головой погряз в ведомственном делячестве и утратил чувство политической действительности. А без этого чувства, Борис, все мы: чекисты, дипломаты, токари — слепые щенки. Вот так-то...
И после минутной паузы совсем другим тоном сказал:
— Ну, а теперь докладывайте, майор. — И раскрыл кожаную темно-зеленую папку.
— Детальное исследование по линии Богомольца, товарищ генерал-лейтенант, показало, что ими никакой Вэр переброшен не был.
Мосальский подробно рассказал о своей служебной поездке и о мерах, которые были им приняты. Но он чувствовал, что на этот раз генерал слушает его рассеянно.
— Я так и полагал. Посылал вас только для очистки совести. Вообще-то они любят пользоваться этими каналами, но в данном случае они должны были искать новых путей.
Павлов протянул майору кожаный портсигар с толстыми папиросами своей набивки.
— Спасибо, товарищ генерал-лейтенант.
Павлов вернулся к прежней, по-видимому, недосказанной мысли:
— Нет, вы-то понимаете, майор, к чему приводят эти, с позволения сказать, методы работы? — И сделав глубокую затяжку, продолжал: — Довольствуясь. скороспелым выводом, что Верхоянский и есть Вэр, Лисицын, предположим, арестовывает его. Ну, и что же дальше? Верхоянский мучительно думает: что бы тут могло быть? Пишет жалобы, заявления... А настоящий Вэр потирает руки. Еще бы! Ему это очень кстати. Он может теперь развертывать свою преступную деятельность, меньше оглядываясь по сторонам. Нет, все это слишком серьезно, чтобы производить такие эксперименты. Здесь участвует жизнь человеческая, человеческая судьба! Такими вещами не шутят. Тем более сейчас, когда там, за рубежом, кое-кто торопится как можно лучше использовать послевоенные годы в своих интересах. Вот, не угодно ли послушать, как из кожи вон лезут некоторые так называемые «теоретики империализма»...
Павлов протянул руку, достал с этажерки книжку в броской безвкусной обложке, полистал, нашел нужное ему место и прочел по-английски:
— «Американский капитализм должен перейти в наступление по всему фронту — с помощью заговоров, подрывной деятельности, подкупов, локализованной войны и наконец, если в этом будет необходимость, — войны вообще...» Как же мы можем быть спокойны? — продолжал он, помолчав и положив книжку на полку. — И вправе ли мы позволить себе роскошь ошибаться в нашей работе?
