Анатолий Чехов - Чёрный беркут
Считается невежливым, если гость торопится объяснить главную цель прихода. Сначала надо узнать у хозяина, как его дела, как здоровье, в порядке ли хозяйство, ходил ли он на охоту и была ли она удачной? Только получив ответы на все предусмотренные ритуалом вопросы, можно переходить к главной теме беседы.
— Амангельды-ага, научи следы читать! — сказал наконец Яков. — Всю жизнь буду тебя благодарить.
Амангельды недоуменно развел руками:
— Как можно сразу научить следы читать? Всю жизнь надо учиться! Походи лет десять чопаном, сам научишься.
— Десять лет очень долго. Расскажи, как сам учился.
Амангельды снова пожал плечами. Обдумывая ответ, он налил в пиалы себе и Якову свежего чая, снял тельпек, под которым оказалась небольшая тюбетейка, глянул на Якова спокойными глазами, спросил:
— Почему пришел к Амангельды? Есть много других чопанов, лучше меня знают следы.
— Разве только чопаны следопыты? Я думаю, следы лучше знает охотник.
— Каждый чопан — охотник! — с гордостью произнес Амангельды. — Как тебе рассказать? — Он с сомнением покачал головой. — След видеть надо! Я мальчик был, когда первый раз след смотрел. У отца семь сыновей. Как прокормить? Отец пошел служить в туркменский полк джигитов. Ай, какой конь у отца был! Смелый был отец. Почту возил, бандитов ловил. На десять лет в джигиты пошел, зато с семьи налогов не брали. Из-за семьи и пошел.
Неторопливо рассказывая, Амангельды прихлебывал чай, время от времени поглядывал на Якова.
Большая семья была у отца. Жалованья не хватало. Дети, которые постарше, работали у бая Реза-Кули. Пять лет пас в песках байских верблюдов и Амангельды. Получал за это миску шурпы[31] и кусок чурека в день.
Воспоминания зажгли в глазах следопыта живые огоньки.
— Ты спрашиваешь, как я учился читать следы? Первым моим учителем был Рамазан Сулейман. Он и сейчас у нас живет. Мы зовем его опе-Сулейман, по-русски папаша Сулейман. Сколько ему лет, не знаю, а за дровами сам ездит. Плохо видит, шагов за десять только и различает кое-что. К шее ишака колокольчик привяжет и едет. Как-то спросил я его: «Эй, опе-Сулейман, как найдешь ишака, когда он лежит и головой не трясет?» «А я, — говорит, — пойду по следу, куда ишак пошел, смотрю: где он камень сбил, травку щипнул, где поскользнулся, так и найду». «А как, — спрашиваю, — своих баранов находишь?» «Надо келле работать, — отвечает опе-Сулейман. — У всех баранов совсем разный след. Мой баран, я его еще маленьким ягненком на руках таскал, знаю, какое у него копытце. У одного барашонка оно длиннее, у другого короче. Там, где копытце раздваивается, по-разному концы загнуты. На два шага впереди себя вижу и ладно. Увидел след, значит, барана своего найду».
— Тогда было так, — продолжал Амангельды. — След не знаешь, бай работы не даст. Семьдесят два верблюда имел Реза-Кули. Всех помнить надо: и по кличке, и у кого какой след. Реза-Кули придет, возьмет восемь или десять верблюдов и уведет в пески, потом заставляет искать. По следам верблюдов экзамен принимал. Помню, уж с неделю я у него работал. Пропал один верблюд. Реза-Кули пришел, спрашивает: «Какого верблюда нет?» Думал я, думал... Вспомнил! Марли, говорю, нет: след широкий, на подушке правой ноги шрам, острым камнем разрезал. Реза-Кули похвалил: «Ай, молодец Амангельды, правильно сказал. Иди ищи Марли». Я пошел, а он вслед смотрит: найду или не найду? Километров шесть или семь прошел, смотрю, большой куст сёчён стоит. След прямо в куст упирается, а дальше ничего нет. Как под землю провалился. Иду к баю. Ай, яш-улы, говорю, верблюд под землю ушел. Нет Марли. След до сечёна довел и в сёчён ушел. Сам я в сёчён боюсь идти, там змеи, а может быть, и яма. Реза-Кули смеется: «Пойдем, говорит, к кусту». Обошли мы кругом, а след за кустом дальше идет. У Марли чесотка была. Напер он на куст и прошел через него, чтоб ветками по бокам и под животом продрало, а куст поднялся и опять стоит. Когда нашли Марли, Реза-Кули говорит: «Правильно смотрел следы, Амангельды. Только следы смотреть мало. Келле думать надо. Представь себе, будто ты сам Марли. Как он своим келле думал, когда шел: «Ай, — думает Марли, — какой большой куст сёчёна, пройду я через него, может, не так живот чесаться будет...» Я сам этого Марли горчичной мазью от чесотки мазал, а тут не догадался. О каждом верблюде Реза-Кули меня спрашивал. Не знай я следа, другого бы чопаном взял...
Амангельды скупо улыбнулся, наблюдая, с каким вниманием слушает его Яков. Куст сёчёна — простой случай. Верблюд — не человек, на обман не способен. Контрабандист — иное дело: постарается обмануть и запутать. Попробуй узнай, как он шел, о чем думал?
В стороне от беседовавших Амангельды и Кайманова, прямо на улице, женщина пекла в тандыре чуреки. Не первый раз Яков видел тандыр — печку, похожую на перевернутый вверх дном большой горшок, обмазанный глиной, с закопченной дырой наверху. И не тандыр заинтересовал его. Загляделся он на женщину-туркменку: уж очень ловко у нее все получалось! Сначала она развела в тандыре огонь и все подбрасывала туда веточки саксаула. Из закопченной дыры жаркими языками вырывалось пламя, освещало лоб и глаза женщины, нижнюю часть лица, закрытую цветистым платком, плечи и грудь.
— Моя жена Курбан Гуль, — перехватив взгляд Якова, представил ее Амангельды.
«Курбан Гуль» в переводе на русский означает «Красивый цветок». Яков не знал, подлинное ли это имя жены следопыта или прозвище, в котором он, с присущей туркменам красочной образностью, выразил свое отношение к супруге, однако спрашивать не стал.
Курбан Гуль между тем принесла к тандыру завернутую в чистое полотенце стопку больших продолговатых лепешек из круто замешенного теста, надела до самого плеча на правую руку холщовый рукав и, обрызгивая лепешки водой, стала укладывать их в горячий тандыр. Когда вся стопка была уложена, накрыла тандыр большим плоским камнем, ушла в кибитку.
— Сколько чуреков насчитал, яш-улы? — вежливо спросил Амангельды.
— Я не считал. Шесть или семь...
— Ай, яш-улы, яш-улы, — покачал головой следопыт. — Чурек не бандит, стрелять не будет, бандит — будет. Посмотрит Ёшка, контрабандисты идут, скажет себе: «Ай, как много кочахчи, наверное, шесть или семь. Надо их поймать!» Поймает шесть или семь. Ладно, скажет, хорошее дело сделал. Давай на заставу их поведу. А восьмой — бах из винтовки, и нет Ёшки. Зачем, скажет, меня не посчитал? Я здесь тоже был!
Глаза следопыта лукаво улыбались. Якова взяла досада: Амангельды учил его на самых простых примерах.
— Ну а сам-то ты, Амангельды-ага, скажешь, сколько было чуреков? — спросил он.
— Девять, Ёшка, девять. Курбан Гуль будет их из тандыра вынимать, сам посчитай. Теперь давай скажи, сколько человек сзади тебя носами сопят? Только не оборачивайся.
Яков замер. Сразу же самые разные звуки, сливавшиеся в один непрерывный шум, разделились на отдельные голоса. Кайманов услышал треск цикад, удары пестика о ступку, плеск падающей воды, далекий, донесшийся откуда-то крик осла и отвратный рев верблюда, а рядом за спиной — прерывистое сопение. Яков не выдержал, обернулся. Позади, на траве и земляной насыпи, протянувшейся вдоль арыка, сидели все встречавшие его чумазые и загорелые мальчики и девочки — сыновья, дочки, племянники и племянницы Амангельды.
— Ой, яш-улы, так нельзя! — сказал, покачав головой, следопыт. — Зачем посмотрел? Они все встречали тебя, когда ты из арыка пил. Тогда бы и посчитал, второй раз считать не надо. Скажешь, зачем балайчиков считать? Для памяти. По следу идешь, все помнить надо: что видел, что слышал, что щупал, нюхал, языком пробовал, — все годится.
— Почему у тебя арык так шумит, будто вода с горы падает? — спросил Яков.
— Молодец, Ёшка, ты тоже умеешь слушать, — одобрил Амангельды. — Мельница шумит... Еще когда отец из полка джигитов вернулся, начинали строить. Арык-то по насыпи течет. Четыре года землю для нее возили. Люди смеялись: «Ай, Аман Дурды, не получится мельница. Солнце арык высушит. Сколько воды надо, чтобы колесо вертеть!» Все-таки сделал отец мельницу. Мы все семь сыновей ему помогали. Самый маленький — Гусейн и тот в старом чарыке землю носил.
Поднявшись со своего места, Яков прошел в сопровождении Амангельды вдоль арыка в ту сторону, откуда доносился шум падающей воды. Только теперь он увидел, что арык проходит по искусственной насыпи, заросшей травой и кустарником, укрепленной корнями склонившихся над водой деревьев. За домом Амангельды насыпь круто обрывалась подобием цементированного шлюза с деревянными заслонками. Здесь воду можно было пустить либо по боковому руслу, откуда она уходила частью в ручей, частью в мелкие арыки и канавки, покрывавшие густой сетью молодой сад, либо по бетонированному лотку на лопасти мельничного колеса. Водяная мельница там, где каждая капля воды на вес золота! Было чему удивиться!
