Анатолий Чехов - Чёрный беркут
— Ёшка стоит и думает: ай, какой богатый мельник Амангельды. Надо его раскулачить, — с усмешкой заметил следопыт. — Только мельница еще при отце стала общей. Увидели все — сделал мельницу Аман Дурды, помогать стали. Арык общим стал, и мельница общая. Кому надо, тот и мелет зерно.
Они оба спустились с насыпи и, перешагивая через мелкие ручейки, обошли вокруг сада. Амангельды наклонился к земле, внимательно всматриваясь в след чарыка, ясно отпечатавшегося на тропинке.
— Ай, Ёшка, смотри, какой-то человек ходил. Зачем к Амангельды в гости не зашел?
Яков начал было внимательно рассматривать отпечаток следа, но быстро понял: подтрунивает над ним следопыт, испытать хочет.
— Сейчас я скажу, какой человек, — пообещал он, снова всматриваясь в след. — Ростом выше среднего, худой, глаза черные, по горам бегает, как джейран, хитрый как лиса. Сам молодой, а балайчиков много — пять штук.
— Ай, молодец, Ёшка, все правильно сказал, — смеясь отозвался Амангельды. — Одно неправильно: пять балайчиков — мало. У отца семь было.
Яков почувствовал удовлетворение, что все-таки не попался на удочку следопыта.
— Ты, Ёшка, говоришь, давай учи след читать, — снова став серьезным, развел руками Амангельды. — Как учить? След увидел — смотри, куда ведет. С горы идет — каблуком пашет, на гору — носками упирается. Глаза закрыл: в голове сразу Душак, Мер-Ков, все тропки, все карнизы. Куда пойдет? На Душаке один узкий карниз, смотришь — нет. Бежишь узкий щель, сухой арык, там смотришь — тоже нет. Идешь мягкий склон, где осыпь. Ага! Есть! Значит, родник Шадн-Чишме ходил нарушитель, воду пил. Куда пойдет? Никуда не пойдет. Ночью пойдет...
Из объяснений Амангельды Яков понял: чтобы уметь читать следы, надо уметь правильно рассуждать так, как учил Карачун, думать за противника, за нарушителя. Для этого требуется очень хорошо запоминать характер следа и так же хорошо знать местность. Если даже след потерян, его нетрудно обнаружить в другом месте, когда знаешь, куда может выйти нарушитель. Нет следа на узком карнизе, смотришь на склоне с мягкой осыпью, потом — снова бросок вперед. Для проверки прорезаешь направление на более узком участке. Тогда уж становится ясно, где еще искать нарушителя. Пограничники так и делают.
Но знать, куда пошел нарушитель, еще не все. Не менее важно знать, кто прошел и когда прошел. Тут уж требуется настоящее мастерство следопыта.
— След смотришь, — продолжал объяснять Амангельды, — сразу видно, какой человек: быстрый или дохлый, замухрыш, какой у него шаг, как ногу ставит. Смотришь, размер примерно сорок первый, значит, рост средний. Шаг — сантиметров шестьдесят-семьдесят — значит, спокойный. А у другого размер обуви такой же, а шаги делает всего в полметра, ноги часто переставляет. Значит, верткий, быстрый человек. Рядом ногу поставишь, смотришь, кто больше проваливается. След неглубокий, порожнем шел, рост средний, сам человек худощавый. Разгильдяй, лодырь ступни разворачивает в стороны. Энергичный человек ступни ставит ровно. Все по-разному ходят, Ёшка. Одни ставят ногу на пятку и на ровном месте землю пашут. Другие упираются на носок. Спокойно идет человек, пальцами отталкивается нормально. Прибавит скорость — шаг длиннее. А замухрыши, терьякеши разные, идут нога за ногу, носки врозь, еле-еле плетутся.
Многое из того, что услышал Яков от Амангельды, он еще с детства знал от отца, охотников-курдов. Но никогда не думал, что следопытство — настоящая наука. А выходило, что здесь, у границы, без умения читать следы шагу не ступишь.
— Как тебя сразу научить следы читать, Ёшка? Сразу не научишь, — снова повторил Амангельды. — Сырое, мягкое место — отпечаток видно, а пойди Душак, там на двести-триста шагов кругом палас-ялчин лежит, плитняк, след совсем иной, его не сразу заметишь.
Крепкий как бетон палас-ялчин, что в переводе на русский означает «ковер без ворса», Яков уже видел там, где он принял панцири черепах за головы контрабандистов. На таком плитняке, как говорил начальник заставы Карачун, тоже можно найти след. Ветер нанесет на палас-ялчин мелкие камешки, пройдет по ним человек, остаются черточки в спичку длиной. У барса или леопарда лапа мягкая, на твердом отметины не остается. Если же горные козлы или архары на камнях побывали, догадаться нетрудно — от их копыт черные метки видны.
— А как на такыре следы смотришь, Амангельды-ага? — спросил Яков.
Такыр — солончаковая глина — крепок, что камень. На нем никаких камешков нет, только мелкие песчинки. Такыр — в пустыне, в горах его почти нет, но как на нем след читать, тоже знать надо.
— Ай, Ёшка, такыр такой же след дает, — ответил Амангельды. — Там ямка осталась, там пупырышек от солнца вздулся, там мурашка норку копал, песочек выбросил. Человек пройдет, что-нибудь да нарушит. На такыр пыль садится. Солнце всходит, низко стоит, и на этой пыли след видно. А по траве кто пройдет, по сухому пырею например, желтый след остается, как от цветка гули-чакар, корень которого наши женщины толкут, заваривают, красят шерсть в желтый цвет.
— Да... — с искренним удивлением протянул Яков. — Теперь вижу, большой ты следопыт, Амангельды-ага. След как по книге читаешь.
— Таких, как я, много. Ты их тоже знать должен. Баба-Мурадгельды, Баба-Асан, Клыч, Аликпер — все следопыты...
Продолжая разговор, они вышли из зелени кустов на открытое место, откуда виден был тандыр.
Курбан Гуль как раз в это время вытаскивала из него свежеиспеченные, подрумяненные лепешки. Яков сосчитал: «...Шесть, семь, восемь, девять. Точно!» Амангельды лукаво улыбнулся, посмотрел на гостя. Лицо прославленного следопыта вдруг оживилось. Он с интересом стал всматриваться в дальний конец долины, туда, где из-за горы Мер-Ков выбегала белесая полоса дороги.
— Ай, какой день сегодня, Ёшка! Смотри, еще один гость едет. Сам Барат Агахан Гуссейн оглы.
Увидел и Яков своего друга, подъезжающего верхом на ишаке. Барат во все горло пел какую-то одному ему известную песню. Он, как видно, не собирался отказываться от честно выигранного архара. Теперь-то уж Якову в бригаду без добычи нельзя возвращаться: Барат не отстанет, пока не добьется своего.
— Салям, Амангельды-ага! Салям, Ёшка! — еще издали приветствовал Барат, подняв короткопалую толстую руку над головой и подбоченившись так, будто под ним был настоящий ахалтекинский конь.
— Ай, Барат, как ты быстро приехал! Ты, наверное, за своим архаром на крыльях летел, — сказал Яков, отвечая на приветствие друга.
Рубаха на груди Барата расстегнута. Выпуклая сильная грудь, густо заросшая черной шерстью, обнажена. Пот в три ручья стекал из-под белого платка, покрывавшего голову. Но широкое, заросшее бородой лицо его с крепкими скулами и толстыми красными губами выражало безмятежное счастье. Ноздри короткого носа Барата хищно раздувались, будто чувствовали запах шашлыка. Соскочив с осла на землю, Барат с шумом втянул в себя воздух, затем с придыханием выпустил из могучей груди.
— Ай, Барат, молодец! — похвалил он сам себя. — Знал, когда приехать! Чурек пахнет! Плов пахнет! Коурма пахнет! Геок-чай пахнет. Спасибо, Барат, не опоздал! Скажи, дорогой, много козлов настрелял? — обратился он к Якову. — Может, без меня на охоту ходил?
Если для Кайманова охота была только предлогом, чтобы приехать к Амангельды, то Барат твердо знал: без архара или горного козла отсюда не уедет.
— Все правильно, — согласился Амангельды. — Плов, коурма, чуреки, геок-чай — все есть. Шашлык завтра будет, когда козла убьем! Теперь пойдем обедать...
Все направились к поставленному над арыком топчану, на котором уже дымился в большой эмалированной миске душистый плов.
Барат ополоснул в арыке лицо и руки, вытер их своей чалмой и, сбросив с ног чарыки, полез на топчан.
До вечера продолжалась неторопливая беседа о разных случаях на охоте, о семьях, женах и детях, о недавно созданном в поселке ТОЗе, о баях и контрабандистах, обо всем, что занимает думы трудовых людей, живущих на границе.
— Давайте отдыхать будем, — предложил наконец Амангельды. — Завтра рано на охоту пойдем.
Солнце село. Голубоватые тени, высовываясь языками из ущелий, все выше поднимались по склонам Душака и Мер-Ков, подступая к вершинам. Два рога Душака и гребень красноватой глыбы Мер-Ков в последний раз вспыхнули отсветом вечерней зари и погасли. Сумерки сменились густой темнотой. Звездное небо, еще казавшееся светлым на западе, уходя к зениту, становилось все темнее, глубже. Все ярче сияли, переливаясь и мерцая, крупные, опустившиеся к самым крышам звезды...
Барат и Яков легли спать на том же самом топчане, на котором недавно обедали, только перенесли его с арыка во двор, с трех сторон окруженный глинобитными постройками. Четвертая сторона оставлена свободной, чтобы доходила прохладная свежесть от арыка. Подложив руки под голову, Кайманов молча смотрел в звездное небо. Весь этот день его не покидало чувство чего-то близкого и родного. Амангельды старше его всего на восемь лет, а Якову все казалось, будто следопытству учит его отец. У Амангельды была такая же, как и у отца, спокойная и неторопливая манера вести беседу, такие же он находил убедительные слова, простые примеры.
