Анатолий Чехов - Чёрный беркут
Яков тоже решил больше не обращать на нее внимания. Но все же раза два прошел мимо палатки.
Светлана даже головы не повернула.
Яков разозлился, но, поразмыслив, решил: «А почему, собственно, она должна выделять меня среди других? Что я за птица? Только и славы, как говорит Ольга, что вымахал с коломенскую версту да ем много».
Мысль об Ольге немного охладила Якова. Некоторое время он размашисто косил, стараясь утихомирить расходившееся самолюбие, но украдкой все-таки наблюдал за Светланой. Она по-прежнему была занята Мамедом и не обращала ни на кого внимания. Яков проклинал себя, что встречал ее, придерживал лошадь. Он не мог смириться с тем, что она не заговорила с ним, даже не смотрит в его сторону.
Ветер заметно усилился и теперь гнал тучу одним краем прямо на Асульму. Все чаще вдали полыхали молнии. За горизонтом погромыхивало. Тянуло сыростью
Почему-то Яков вспомнил: «Я думала, вы способны на большее, чем дурацкие шутки». Да, он бесспорно способен на большее. Но как ей доказать это? Пройдет каких-нибудь полчаса, и она снова уедет, увезет Мамеда к дороге, а оттуда на попутной машине доставит в город. «Оправдываться перед самим собой — позиция слабых, а вы сильный», — снова и снова будто слышал он голос Светланы.
Яков так задумался, что лишь в самый последний момент заметил перепелиное гнездо с поздними птенцами, на которых с нарастающей скоростью летела его коса. Он инстинктивно отдернул ее назад, к самым ногам. Птенцы были спасены, но острая боль обожгла голень.
Яков отбросил косу, присел, зажал рану рукой. Между пальцами просочилась тонкая струйка крови.
— Вай, Ёшка, что ты сделал? — крикнул подбежавший к нему Барат.
— Птенцов спасал, себя поранил, только и всего. Не кричи, помоги перевязать ногу.
Но Барат уже махал руками и во все горло вопил:
— Светлана-ханум, Светлана-ханум! Скорей сюда, Ёшка ногу косой порезал!..
Все так же стоя на одном колене, Яков зажимал рану, наблюдая, как по штанине все шире расплывалось темное пятно. Светлана, приготовив Мамеда к отправке в город, направилась к нему. Он услышал ее мягкие торопливые шаги по скошенной траве, потом увидел прямо перед собой ее удивленные глаза.
— Зачем вы это сделали? — спросила она строго.
— Конечно, не ради того, чтобы вы пришли, — с досадой ответил Яков. — Просто неудачно косу отдернул, гнездо с перепелятами чуть не срубил...
Светлана внимательно посмотрела на него, покачала головой:
— Ну и ну...
Темное пятно все шире расползалось на брючине. Между пальцами Якова, зажимавшими рану, струйками пробивалась кровь.
— Дайте веревку или пояс, — приказала Светлана. Барат тут же стащил с себя кушак.
Светлана заставила Якова лечь на косогор так, чтобы ноги оказались выше головы, наложила жгут, туго затянула его палкой, после чего разрезала и развернула в стороны пропитанную кровью штанину.
Рана оказалась глубокой: такие быстро не заживают. Но ни один мускул не дрогнул на лице Светланы. Вид крови не испугал ее.
— Принесите стерилизатор. Он там, возле палатки, — попросила она Барата и, увидев на его лице недоумение, пояснила: — Железную коробочку, где иголки лежат и шприц для уколов.
Барат мигом исполнил поручение.
Вокруг уже собрался народ. Все молча наблюдали, как доктор будет лечить Ёшку. Перед этими людьми Светлана держала сейчас экзамен. Здесь, в горах, не так уж много врачей. Некоторые жители поселков и аулов порой больше верят различным знахарям, чем ученым докторам. Если она сумеет быстро залечить рану Якова, ей будут больше доверять и другие, не сумеет — оттолкнет от себя людей.
— Швы накладывать буду без наркоза, — сказала Светлана.
Яков в знак согласия кивнул головой. Теперь никто не мешал ему любоваться ее лицом, следить за каждым движением красивых, с округлыми запястьями рук. Если бы Светлана даже предложила разрезать его на куски, а потом сшить вот этими острыми кривыми иглами, которые она перебирала пинцетом в стерилизаторе, он не раздумывая согласился бы.
Но она прежде всего взялась за шприц, строго приказала:
— Повернитесь лицом вниз! — А когда Яков исполнил приказание, попросила Барата: — Приспустите ему брюки.
— Зачем это? — запротестовал Яков. Лежать на виду у всех со спущенными штанами — это уж слишком! И главное — перед кем? Перед женщиной, которой хочешь понравиться, стараешься поразить ее своим героизмом? Ни за что!..
Он так посмотрел на склонившегося к нему Барата, готового выполнить любое распоряжение Светланы, что тот не осмелился расстегивать ему поясной ремень. А Яков молча наблюдал через плечо, как Светлана отломила заостренный кончик ампулы, сунула в ампулу иглу шприца и набрала в шприц прозрачной жидкости. Только сейчас она увидела, что ее распоряжение не выполнено:
— В чем дело? Я сказала, приспустите ему брюки.
— Не надо, — наотрез отказался Яков. — Никаких уколов. Сам пеплом засыплю, подорожник приложу, пройдет.
— Зачем же так, Яков Григорьевич? Ведь это противостолбнячная сыворотка, — терпеливо пояснила Светлана. — Ее необходимо вводить при любой травме. Если вы не подчинитесь необходимости и не позволите сделать себе укол, все они, — кивнула она на обступивших их косарей, — будут поступать так же, как вы. Неужели вы не понимаете?
Он упрямо мотнул головой, хотя очень хорошо понял правоту Светланы.
— Вы же умный человек, Кайманов. А какой пример подаете своим товарищам?
Яков глянул на Барата, на других косарей и увидел на их лицах только напряженное внимание: чем, мол, окончится спор, смысл которого не все понимали?
Тяжело вздохнув, он опять лег на живот, проклиная нелепый случай, расстегнул брюки, приспустил их вместе с трусами.
Светлана быстро сделала укол. Деловито сказала:
— Ну вот и все. Теперь будем штопать вашу ногу.
Зашивая рану, Светлана безжалостно втыкала в ее края кривые иголки, крепко затягивая узлами шелковую нитку. Она словно мстила ему за его упрямство и нисколько не жалела его. Больше того, Якову виделась в ее глазах затаенная и, как ему казалось, не простая усмешка, будто Светлана хотела сказать: «Дурью мучаешься? Ну и мучайся. Так тебе и надо».
Четыре шва надежно стянули края раны. Поверх стерильной салфетки легли первые витки широкого бинта. Лицо Светланы озарилось откровенной улыбкой.
— Что это у вас такой обиженный вид? — спросила она. — Не на меня ли обиделись, Яков Григорьевич? Если на меня, то зря. Сами виноваты.
Не умея скрывать своих чувств, Яков и в самом деле считал себя обиженным.
— На себя, — буркнул он. — За что мне на вас обижаться...
— Не туго? — продолжая бинтовать, спросила Светлана. — Впрочем, у вас все туго. В следующий раз, когда захотите поговорить со мной, не прибегайте к членовредительству.
— Вы в самом деле думаете, что я нарочно порезал ногу? А это не в счет? — Яков раздвинул траву и показал гнездо, из которого высовывались голошеие и облезлые головы птенцов.
Светлана ничего не сказала, смущенно стала собирать инструменты.
Кайманов тоже молча поднялся и, прихрамывая, пошел к палатке.
— Яков Григорьевич! — услышал он ее встревоженный голос. — Вам нельзя ходить. Пусть кто-нибудь поможет.
— Я и сам могу.
Он все-таки дошел до палатки, оглянулся, увидел, что Светлана укладывает в санитарную сумку бинты и большую белую клеенку.
Якову стало досадно. «В самом деле еще подумает, что нарочно порезался, лишь бы обратить на себя внимание, — забеспокоился он. — Опять скажет — дурацкое мальчишество... А ведь и правда: о ней думал, вот и зазевался». Во время перевязки были моменты — он это заметил — из ее глаз исчезали колючие смешинки, их заменяло удивление его поступком. Она убедила его сделать укол, значит, заботится, чтобы быстрее поправился. Ох уж этот укол! Он способен любому самому веселому человеку омрачить настроение... Но почему же, почему так радостно на душе?
На ближайшей седловине появились всадники. Привыкший все мгновенно подмечать, Яков мысленно выругал себя: почему он не увидел их раньше, а заметил лишь тогда, когда они вымахнули из-за соседней сопки? Это возвращались из наряда Галиев и Шаповал. Увидел подъезжавших сослуживцев и Дзюба, примостившийся на камне возле палатки рядом с Яковом.
— Наши погранки з наряда вертаються, — сказал он. — Зараз контрабандисты не ходють. У них, як и у нас, косовица тай жнытво. А як похолодае, ночи осенью будуть довгими, от тоди и побегуть воны з терьяком. — Помолчал с минуту, спросил: — Болыть в тэбэ нога?
— Нет, Степа, не болит. Печет только. Пройдет...
Подъехали Галиев и Шаповал, соскочили с коней, поздоровались с собиравшимися полдничать косарями. Яков глядел на пограничников и думал: «Какое же благодатное время сенокос и уборка хлебов». На границе затишье. Карачун сумел даже выделить на период сенокоса трех красноармейцев в помощь Товариществу по совместной обработке земли. Обещал помочь и в уборке пшеницы. Прав Дзюба: терьякеши сейчас сами на уборке заняты. Им не до контрабанды. А глубокой осенью опять побегут. Тогда придется «базовцам» начальнику заставы помогать.
