Олег Горяйнов - Джентльмены чужих писем не читают
– Ну… в три давай. Успеешь?
– Если вы меня будете в приемной мариновать, я ничего не успею.
Обида.
– Ладно, ладно. Были срочные дела. Связанные как раз с…
Ну, язык развязался, зараза, подумал Бурлак. Всё коньяк дядьковский, будь он неладен. Уж не насыпал ли мне туда Авксеньтьич какой-нибудь херотени?..
– В общем… ступай, Палыч. Свободен.
Сучонок исчез.
Бурлак в последний раз напряг мозги на сон грядущий. Самое скверное, что он не мог быть абсолютно уверенным в ограниченности знаний своего заместителя. Как знать – не капало ли сучонку в ухо что-то по его собственным каналам, Бурлаку неподконтрольным. В прежние времена нелепо было и помыслить о таком, а теперь… теперь всё возможно под луной. По идее, всё, что должно было быть Мещерякову известным – это что есть такой агент глубокого залегания 4F-056-012, и что сверхзадача этого агента – в нужный момент соблазнить какую-то маньянскую бабу. Сучонок не должен знать о том, что эта баба – Габриэла Ореза, совершеннолетняя дочь маньянского советника по национальной безопасности. Совершенно не было для сучонка ничего интересного в том, что этот советник внезапно, в самом расцвете своей карьеры, вдруг взял и ушёл в отставку, в связи с чем операции был дан отбой. И уж никак не могло сучонка трогать то, что агента 4F-056-012 зовут Иван Досуарес, и что Иван не только должен был эту Габриэлу соблазнить, но, по замыслу верхнего начальства, ещё на ней и жениться.
Лишь бы он не связал всё это с сегодняшними событиями. С убийством дядька, с портретом по всеманьянскому телевидению… Ведь эта тайна – о-го-го! дорогого стоит, и носитель этой тайны – человек один-единственный на свете, полковник Бурлак Владимир Николаевич, маньянский резидент, больше ни одна душа в эту тайну не посвящена, кроме, ясен перец, самой девицы, возможно, её папашки-лопуха, ну и пары-тройки приближенных Октября, подстреленного нынче ночью в диких маньянских горах.
Тут Бурлак на секунду отключился, всхрапнул и тут же от собственного всхрапа проснулся.
О чем бишь?.. Не связал бы сучонок концы веревочки…
А связал бы (если б интуиции достало), да советника по национальной безопасности, внезапно разбогатевшего и ушедшего в отставку, сюда бы приплёл, да нюхнул бы насчёт наличия дочки у последнего…
И настал бы здец3.14 полковнику Бурлаку!
Эх, риск велик, а отступать-то некуда: впереди Рассея, сто лет её не видеть.
А Интуиции, на самом-то деле, и нету в природе никакой. Как бога или чертей или летающих тарелок. А есть – индукция, то есть, наиболее вероятный результат, полученный на основе неполной информации. Предвосхищение будущего в результате интеграции прошлого опыта, не всегда осознанного.
С этой мыслью военный атташе откинулся в кресле и захрапел на всю ивановскую. Смокинг на нем расстегнулся, бабочка съехала набок.
В пакгауз в одних носках прокрался пятый шифровальщик и прикрыл полковника пледом.
Свет в пакгаузе Григорий гасить не стал, чтобы не тревожить отца родного, а в приемной – погасил, оставив гореть только настольную лампу на столе, сам же улёгся на кожаном диване, сунул локоть под голову и через минуту забылся молодым здоровым сном.
А вот Мещеряков Валерий Павлович не спит. Заперевшись в своей квартире, он, во-первых, допил бутылку джина, от которой его оторвал внезапный вызов на ковёр к начальству, а во-вторых, вынул из какой-то трещины в стене заныканного там барабашку и теперь проверяет его на возбудимость. Ему и так-то всегда мечталось этого Бурлака обуздать, а теперь, после того, как тот вытащил его из постели посреди ночи, наплевав на то, что у него довольно трудный день сегодня выдался и не грех было бы и дать ему отдохнуть, наконец, так вот, теперь это желание стало невыносимым. Барабашка принадлежал ему лично, то есть никому не было известно про оный. Валерий Палыч заныкал его после одной операции в Никарагуа ещё два года назад. Там искали, но не нашли, вследствие чего списали, наплевали и растёрли. Уверен был, что пригодится. В крайнем случае, можно и продать каким-нибудь новым русским – конкурентов подслушивать. На пару квадратных метров московской жилплощади хватит. Но настал момент поважнее.
И никакие сомнения типа «офицерской чести» его отнюдь не мучили, поскольку просил его кое-что в отношении Бурлака разведать по-родственному дядька по отцу, дядя Петя, генерал-лейтенант из второго Главного управления Генштаба. Интересовало дядю Петю, не начал ли резидент ГРУ в стране Маньяне употреблять в речи своей термины, отдающие военно-морским генезисом. Мещеряков, конечно, тут же сообщил старшему родственнику, что Бурлак свой подвал называет трюмом, а дверь – кингстоном, однако понимал, что искать надо что-то более серьёзное. Во всех резидентурах подвалы назывались трюмами, а мареманов среди служащих бывало до трети штатной численности. Предшественником Бурлака на посту командира маньянской резидентуры был контр-адмирал. И ничего.
Теперь нужно было сесть и тщательнейшим образом всё продумать, чтобы не было осечки.
И будет Бурлак у него на крючке, как жирный хитрый ленивый карась из мамкиного пруда в Великомихайловке, что на благодатной земле Белгородчине.
Глава 16. Начало славных дел
Пульс сделался сто пятьдесят. Двести. Шаррршавые ладони вспотели, пальцы сжались в кулаки. Белый столб автобусной остановки в двух кварталах от офиса Гассеты был измазан чем-то красным, будто его поцеловали свежевыкрашенными губами.
Иван круто развернулся и пошагал аккурат в обратную сторону. Дойдя до первого перекрестка, он судорожно повернул налево, затем – направо, и, выйдя на проспект Сеговия, остановил такси.
Дьявол, горячо подумал он, откинувшись на драное сиденье. О, дьябло! Чо ж я делаю-то? Да, застоялся я в стойле, как жеребец стреноженный, блин. Не нужно же было так сразу бежать назад. Чему меня только в экстернатуре учили. Нужно было пройти ещё метров пятьдесят с сонным выражением на мордешнике, потом, скажем, сменить его на озабоченное, медленно-медленно повернуться, поскрести в правой трети затылка одним полусогнутым пальцем, смущенно хекнуть как бы про себя и с озадаченным видом, будто забыв дома нечто важное, удалиться в обратную сторону. Главное – внимания к себе привлекать как можно меньше. И чего, блин, суетиться. Может, это ещё не задание. Может, оне просто меня проверяют. Сидят где-нибудь в неприметной тачке за агавой и выглядывают, как я себя поведу, словив сигнал. А может, до начальству вызывают. Руку хотят пожать. Может, капитана кинули. Хотя это вряд ли. За что мне капитана? За блондинок?
Тут он обратил, наконец, внимание на то, что, сам того не замечая, насвистывает себе под нос “Она идёт по жизни смеясь”. Почувствовав, что багровеет от шеи и выше, он оборвал себя и покосился на таксиста. Таксист, худощавый малый с плоским грубо вытесанным ацтекским лицом, высматривал просветы в потоке автомобилей, несущихся по шестиполосному проспекту, нырял в эти просветы и на Иванов свист внимания как будто не обращал.
Нет, осудил себя Иван. Конспи'ация, батенька, – богиня разведчика. А я её за сегодня уже два раза облажал. Нужно немедля кинуть этой богине… принести какую-нибудь жертву, чтобы она на меня не осердилася.
– Амиго, – сказал он таксисту. – За светофором поворачивай направо.
– К новому рынку? – спросил таксист.
– Ага, к нему.
– Сделаем, – сказал таксист и приник к рулю, решив, что он Шумахер.
Возле рынка Иван вылез из жёлто-шашечного “форда-пикапа”, расплатился, от души накинув сверху, отошёл за ближайший ларёк и проследил за тем, как радостный маньянец, скрипнув тормозами, развернулся и скрылся за углом. Как будто всё чисто на горизонте.
Он постоял на месте ещё минут пять, переминаясь с ноги на ногу и посматривая на часы, будто ждал кого-то. Да, подумал он, всё-таки экстернатура есть экстернатура. Толком его конспирации обучить, конечно, не успели. Обнаружение слежки, отсечение хвостов, уход от наружки, пароли, моменталки, подстава, прикрытие, локализация… да и организация тайников, как позавчерашний опыт показал… – эти премудрости были ему преподаны, главным образом, в теоретическом виде. Даже в факультативном виде. До практических вещей приходится докапываться самому, блин. Например, этот трюк со сменой такси, который Иван затеял, был чистой воды, блин, экспромт.
Собственно, обиды-то нет. Понятно, что его готовили для другого. Для… Для любви. Большаго и светлаго чуйства. А не шпиёнить на улицах. Только где она, любовь-то? Четвёртый год шарю по блондинкам, как урка по чужим карманам, и никакой любви. Сколько можно ждать-то?
Или-таки я дождался?..
Вот уж действительно: что он нам несёт – пропасть или брод, и не разберёшь, пока не повернёшь…
И он, стало быть, завтра-послезавтра, в зависимости от того, что там ему написали на стене в пиццерии El Baluarte de la Independencia[45], свидится со своим начальством, и, вполне вероятно, оно ему скажет: “Фас!” (почти “Фак!”, хе-хе), и он… ему покажут, кого… словом, настанет кульминация почти уже шести последних лет его жизни, а это что-нибудь да значит, блин!
