Олег Горяйнов - Джентльмены чужих писем не читают
Из машины высунулась голова.
– Габриэла, дочка. – сказала голова. – Ты здесь?
Двигатель работал так тихо, что каждое слово было отчётливо слышно, хотя находившийся в вертолёте человек вовсе не кричал, а говорил.
– Папа! – воскликнула Агата. – Ты как здесь очутился?!.
– Похоже, я вовремя подоспел, а, дочурка?
– Похоже на то, – ответила Агата, пряча револьвер в кобуру.
– Мы не будем спускаться ниже, чтобы не включать прожектор, хорошо? Сброшу тебе штормтрап. Справишься?
Вниз полетела верёвочная лестница с бамбуковыми перекладинами. Агата легко взобралась в кабину и чмокнула папочку в щеку.
– А это кто? – она показала на человека, сидевшего за штурвалом.
– Это? – папочка покосился на пилота. – Да это же Ник. Мой старый друг.
Старый друг обернулся и оказался здоровенным улыбающимся мужиком лет сорока.
– Дай-ка я выберу штормтрап, – сказал папочка. – Я тебе потом всё объясню. А пока сядь в кресло и пристегнись.
Агата пристегнулась к креслу ремнём, вытянула ноги и повернула лицо к папочке. Вертолёт пошёл вверх.
– Ну, Габри, – сказал папочка, втащив на борт капроновую лестницу, – накрутила ты дел.
– Как ты меня нашёл? Здесь, в горах… Я ничего не понимаю.
– Ну, это проще простого, дочка. После того, как твой портрет показали по национальному телевидению, я позвонил Нику, мы с ним сели в вертолёт, да и прилетели за тобой.
– Ничего себе… Откуда же ты знал, куда лететь?
– Я тебя просканировал.
– Что ты сделал?
– Просканировал. Сканер – это такое устройство.
– Папа, я знаю, что это за устройство. Но откуда… то есть как… нет, я ничего не понимаю.
– А тут и понимать нечего. Пощупай-ка вот тут.
С этими словами папочка запустил палец за пояс агатиных джинсов и показал ей место на шве. Агата потрогала это место и нащупала там какую-то горошину.
– Ты хочешь сказать, что вшил мне в джинсы маячок?!.
– Ну я же не даром когда-то был большой шишкой в области национальной безопасности, – сказал папочка. – Кое-какие навыки оперативной работы остались.
– И так запросто мне об этом сообщаешь!..
– Там всё равно пора менять батарейку… – улыбнулся папочка.
– Я… я… – Агата зашлась в ярости. – Этот Ник – он кто? цэрэушник?!.
– Ну, Габри, зачем же ты так: первый раз видишь человека – и сразу: “цэрэушник”… Он же обидеться может… Хорошо, что он по-нашему не понимает… А что касается объяснений – то объяснение одно: ты – всё, что у меня есть, и если бы с тобой что-нибудь случилось, я бы этого не пережил!..
– Я, папа, чтоб ты знал, – взрослый человек! И ничего случиться со мной не может!
– А это что такое? – папа с невинным видом кивнул на её кровоточащее ухо.
Агата пощупала ухо. Было больно.
‑ Ладно, ладно, ‑ сказал папочка. – Всё обошлось – и ладно. Покажи-ка мне его.
Он осмотрел ухо, цокнул языком и достал откуда-то аптечку. Агата почувствовала лёгкий укол в шею, после чего голова её отяжелела, и она погрузилась в глубокий сон без всяких сновидений.
На востоке занимался рассвет, но в той стороне, куда они летели, было черным-черно. Папаша достал из-под сиденья бутылку граппы, судорожно отхлебнул, поставил на место.
– Что за комиссия, создатель… – усмехнувшись, произнес пилот по-русски.
– What? – повернулся к нему сеньор Ореза.
– Hard cause, – сказал пилот.
– Yeah.
– We have lack of fuel.
– So get down anywhere not too far from the autopista. By… cualquiera granja. Farm-house[35], – сказал Ореза и потянулся к полупрозрачному шлему за сиденьем, но по дороге наткнулся на бутылку, взялся сперва за неё и хорошенько отхлебнул – для надежности.
Глава 13. Засада
Часы в гостиной пробили полночь. Тут-то сержант Пабло Каррера и понял окончательно, что никто к нему сегодня не придёт и не купит у него заветную бумаженцию с адресом русского сеньора с труднопроизносимой фамилией, звучанием похожей на китайскую.
Дон Пабло взял со стола лимон, выжатый почти до конца, выдавил из него себе на волосатое запястье две последних капли, посыпал запястье солью, лизнул, опрокинул в себя тридцатиграммовую рюмку текилы и снова лизнул. В минуты взаимных нападок жена Маргет говорила ему, что он до конца дней своих обречен пить текилу в одиночестве, потому что всякого другого стошнит при этом зрелище: глядеть, как толстый и потный мужик лижет своё запястье, самое волосатое во всей Маньяне.
Почему же никому во всей Маньяне не интересен русско-китайский сеньор и его домашний адрес? Уж не комиссар ли Посседа захапал принадлежащие Пабло денежки? А кто ещё мог? Пабло пошевелил мозгами. Больше некому.
Ай, комиссар. Как не стыдно торговать чужим! Как поднялась твоя рука так обидеть коллегу! Боремся, боремся с коррупцией, а всё без толку, совсем расстроился Пабло. Сравнить жалованье того же Посседы и моё – это же курам на смех! К тому же у меня сын студент, а комиссарскому сыну до студента ещё расти как медной плошке до бадьи, это тоже прошу принять во внимание.
Пабло наполнил рюмку текилой и опрокинул её в себя без всякого лимона. Нет, ну вы подумайте, а?! Руки твои загребущие и морда твоя комиссарская, вот что. Кому же верить теперь прикажете?..
Если уж комиссарам нет доверия, то кому же вообще верить?
Святая Мария! Матерь Божья!
Куда катится мир?!
Он встал из-за стола и, покачиваясь, отправился в гараж. Через две минуты, оседлав верного коня – четырёхдверную прошлого года выпуска “судзуки” с автоматической коробкой, он мчался по улицам маньянской столицы, притихшим в преддверии понедельника. На крыше машины крутилась мигалка на магнитной присоске, которую Пабло, как любой уважающий себя полицейский, имел в безраздельной личной собственности. Сирену он врубать не стал, пожалев отсыпающихся после сумасшедшего воскресенья своих соотечественников. Ехать в тишине было скучно, и он затянул песню:
‑ И арриба, и арриба[36]!..
Спев припев, он силился вспомнить слова и мелодию первого куплета, но это ему не удавалось. Видимо, мигалка сбивала с ритма. Славная древняя боевая веракрусовская песня, спрашивается, почему бы не вспомнить слова – а вот нет, не вспоминались. Отдышавшись, он опять принимался за припев:
‑ И арриба, и арриба, и арриба ирэ…
Развлекаясь таким образом, он не заметил, как японский конь принёс его в Чапультепек – относительно чистый район Маньяна-сити, застроенный удобными невысокими домами, где жили, в основном, представители среднего класса. Сеньор Курочкин занимал небольшую – спальня, гостиная, кухня, три веранды – квартирку на третьем этаже длинного четырёхэтажного дома, отделённого от тротуара палисадничком с маргаритками.
Пабло, не забыв заранее снять с крыши мигалку и засунуть её под сиденье, припарковал машину на противоположной стороне улицы в ста пятидесяти метрах от курочкинского подъезда, ближе не рискнул. Опустив стекло, он освободил от целлулоида тонкий “партагас” чёрного табака, откусил и выплюнул кончик на асфальт, закурил и, быстро трезвея, спросил себя наконец всерьёз, зачем, собственно, он сюда приехал.
Ответить на этот вопрос ему не пришлось. Под его левое ухо уперлось омерзительное холодное железо, и голос с akcento norteamericanico сказал ему:
– Руки на руль, живо! Не дёргаться и звуков не издавать.
Пабло протрезвел окончательно. Он послушно положил руки на руль и выпустил из ноздрей облако дыма.
Гринго, тыкавший в него пистолетом, судорожно раскашлялся.
– Fucking bastard, – сказал он с омерзением. – Когда вы, гребаные чиканос, поймете, что курить вредно?..
– Разве? – вежливо спросил Пабло. – Разве вредно?..
– Да, вот представь себе.
– Надо же, никогда бы не подумал. А это, извините, вредно для мозгов или для здоровья?..
– И для мозгов, и для здоровья.
– Спасибо, сеньор, теперь буду знать. Нет, правда, очень вам благодарен, сеньор.
– Ладно, ладно, – сказал гринго. – Оружие есть?
– Что вы, сеньор! Откуда? Я что, похож на bandido?..
Гринго, продолжая массировать шею Пабло холодным стволом пистолета, свободной рукой открыл дверцу “судзуки” со стороны водителя и несколькими профессиональными движениями быстро обыскал незадачливого маньянца. Вцепившийся в руль Пабло поблагодарил деву Марию за то, что, когда он выходил из дому, она не напомнила ему про его табельную “мендосу”, оставшуюся лежать в кобуре в кладовке вместе с форменными штанами.
– Ты кто, вообще, будешь, парень? – спросил гринго.
– Я?.. Так… никто, сеньор… Мелкая сошка, хи-хи. Совладелец устричного бара, если вам угодно. Но совладелец – это вовсе не значит, что я сижу и грею брюхо на солнце, в то время, как другие…
– Ты здесь живешь?
– Нет, сеньор. Хороший райончик, спрашивается, отчего бы здесь не жить? А вот нет, не живу.
– Так за каким же дьяволом ты сидишь тут в машине?
– Я?..
– Ну, не я же.
– Могу я рассчитывать на вашу скромность, сеньор?
– Можешь.
– Я приехал, извиняюсь, на пистон, сеньор. Доставить капельку счастья любимой женщине, сеньор. Она живёт вон в том доме, – Пабло кивнул на дом, стоявший аккурат напротив курочкинского. – её муж, сеньор, торговец устрицами, мой поставщик, между нами говоря, вот-вот должен уехать по делам в… в Веракрус, знаете, это мекка для устричных торговцев, и, как только он уедет, она подаст мне знак, включив и выключив свет в спальне четыре раза подряд. Таким образом я пистоню её уже третий год. У её мужа, я вам, сеньор, как мужчина мужчине, открою маленький секрет: у её мужа, при всем моем к нему уважении, то есть, уважении не конкретно к нему, как к личности, а к его деловым качествам, так вот, у него на законную супругу не маячит, понимаете, сеньор, в чем весь ужас? – не маячит ни на что, кроме устриц, да, прямо скажем, если бы и маячило, то от этого бы было мало толку, потому что от него так воняет этой гадостью, я имею в виду устриц, сеньор, что ей бы всё равно было мало удовольствия от… Ну, вы понимаете, сеньор. Как добрая католичка, она не может с ним развестись, а женщине ведь надо, женщине ведь надо этого, и надо регулярно, сеньор понимает, о чем я говорю, причем надо так, чтобы при этом пахло не устрицами, а мужчиной, дьявол его забери, а кроме этого, никто больше претензий к её мужу не имеет, устрицы у него всегда отменные, и, если бы сеньор пожелал, я был бы счастлив угостить сеньора в моём баре на Панчо Вилья, разумеется за счёт заведения. Клянусь, я больше ничего не имел в виду, сеньор.
