Мы мирные люди - Владимир Иванович Дмитревский
В костюмерной — примерка костюмов. Ружейников напяливает на голову цилиндр и корчит страшные рожи. А в фойе руководитель художественной самодеятельности Иконников репетирует «Медведя» Чехова. Ирина, направив на Зимина деревянный пистолет, кричит: «К барьеру!».
Вадим Павлович Колосов играет на пианино что-то в высшей степени бравурное, с порхающим арпеджио и рокотом хроматических гамм. Нина Быстрова и Игорь разучивают под эту музыку ритмический танец. Хорошо у них получается! Ирина танцует с упоением. Остановится, выругает Игоря, что напутал, и начинает опять с самого начала.
2
Разумеется, арест Черепанова встревожил Раскосова. Раскосов прислушивался к разговорам по этому поводу. Все главным образом ругали Жору и говорили, что давно следовало его убрать, что, может быть, он и не участвовал в организации аварии самолета, это выяснят, конечно, но что вообще он не к месту на такой стройке, как КТМ.
Ни разу никто не связал имени Черепанова ни с кем из тоннельщиков. Раскосов-Зимин прощупал Пикуличева.
— Дернула нелегкая вас купить «ковер» этот у мазилки Черепанова! — ворчал Зимин. — Да и я тогда радовался, что Надежде Фроловне забава. Знать бы, так лучше бы никаких дел с ним не иметь.
— Что особенного? — успокаивал Пикуличев. — Кто у нас не знал этого Жору? Мы с вами, дорогой мой, самолетов не портим, спекуляцией не занимаемся, живем тихо, смирно, никого не трогаем...
— Так-то так...
— А что его посадили, это тоже ничего не доказывает.
Зимин видел, что но крайней мере здесь, на стройке, никто никаких подозрений не питает по отношению к нему. Но как поведет себя Жора? Только ли аварией самолета заинтересовались чекисты? Не станет ли Жора болтать? Позвольте, но где доказательства? Мало ли что он наплетет! Это же неустойчивый тип. А в крайнем случае — в тайгу. Пока же — быть у всех на виду и не тушеваться!
И Зимин после ареста Черепанова особенно старался. Он буквально не жалел ни сил, ни времени. Успевал побывать на репетиции, не пропускал производственных совещаний, выступал на собраниях.
Но находил время и для других встреч.
При всяком удобном случае ссужал деньгами Пикуличева, у которого вечно были какие-то затеи, сложные комбинации и идеи. Тысчонка-другая всегда оказывалась весьма кстати.
Пикуличев полагал, что Зимин прирабатывает, оказывая услуги бригадирам, а может быть, и берет взятки с рабочих.
«Парень оборотистый, — размышлял Пикуличев. — Может быть, действует совместно с бухгалтерией. В общем это его дело. Молодчина, умеет жить!».
И Никуличева отнюдь не удивляло, что у Зимина водились деньжата.
«Кто не церемонится и не разборчив в средствах добывания, у того всегда есть деньги», — решил Пикуличев.
А уж он, Иван Михайлович, не оставался в долгу! То привезет из командировки часы отличной марки, то материал на костюм.
От времени до времени они устраивали попойки, но тоже крайне осторожно и в очень тесной компании. Пригласят, например, инженера Колосова на преферанс. Колосов умен, воспитан, умеет красиво выпить и поговорить...
Крупный инженер, с большим опытом и именем, Колосов простодушно принимал гостеприимство Пикуличева — его изысканные закуски и дорогие вина — за вполне естественное желание сослуживца почествовать его. А так как преферанс и хороший ужин отнюдь не исключали один другого, то такие «пульки» стали даже обыкновением. А топограф Зимин — такой хитрюга! Он умел вовремя долить вина в бокал инженера и ловко, неприметно сам пропустить очередь и не выпить. Частенько стало случаться, что Вадим Петрович «перекладывал». Но ведь это бывало по субботам, можно было отоспаться без ущерба для работы...
Четвертым партнером бывал бухгалтер Топорков, тихий, застенчивый человек, оживляющийся только за картами и кричавший «не с чего, так с пик», «трусы в карты не играют» (это когда он назначал семерную игру, рассчитывая на выгодную для себя раскладку у вистующих).
Если Топорков почему-нибудь не мог явиться; вызывали завхоза Завгородного. Завгородный носил усы и з.а выпивкой всегда говорил одно и то же: «водки я не боюсь — водка боится меня», «выпьем за того, кто любит кого». Больше он за весь вечер не произносил ни слова. Играл плохо и всегда проигрывал.
Иван Михайлович утверждал, что новые знакомства всегда кстати, «умей только подойти с фасада».
— Везде полезно иметь своего человека. Нужно уметь жить.
С Зиминым Иван Михайлович был вполне откровенен. Такая у них дружба пошла, что водой не разольешь. Он делился с топографом своими соображениями, что надо копить на черный день, рассказывал, где что удалось ему «отхватить».
Зимин прикидывался таким же стяжателем.
— Ваня! — спрашивал он в один из вечеров, когда «благоверная» Ивана Михайловича уже спала, а вино еще было не допито. — Ваня! Друг! Как ты посоветуешь, ты опытнее меня: в чем лучше держать деньги? В золоте рискованно, на сберкнижке опасно, в кубышке — неинтересно.
Вот когда Никуличев «открыл душу»! Он пристально посмотрел на приятеля, отодвинул рюмку, встал, заглянул в спальню — спит ли жена — и затем зашептал пьяным горячим шепотом, облизывая мокрые губы:
— Как-никак, а копить надо. Мы с тобой не дураки. Понимаем же! Газеты читаешь? Международное положение какое? На пороховой бочке сидим!
У Раскосова глаза заблестели:
— Ваня! Наконец-то слышу настоящие слова! Хвалю, что ты осторожен! Казалось бы, зачем собственной-то жены опасаться? Ан приходится? Кто ее знает, какое у нее будет настроение завтра?
— Дети — родня. А жена... Это еще вопрос, родня она или не родня! А мне хочется дожить до хорошей жизни.
«Ага-а! — подумал Раскосов. — Сдобненького захотелось!».
Никуличев с мерзким хихиканьем стал нашептывать, обучая дружка, какие ценности надо приобретать:
— Недвижимая собственность — дом, сад, угодья... На родню какую-нибудь престарелую... Меха тоже хорошо. Чернобурка, каракульча — то же золото... Впрочем, если золотишко есть где достать... можно и золотишко...
— Предлагал тут один... чуть не даром...
— Бери, Вася! Бери.
Через неделю Раскосов принес для пробы несколько золотых монет. Они были зашиты у него в полевой сумке и изрядно надоели. Тяжелые! Там, во Франкфурте-на-Майне, ничего не понимают. На кой черт здесь золото?! Между тем оно входит у них в «ассортимент».
Иван Михайлович схватил золото:
— Хочешь, чтобы у меня хранить?
— Это тебе. Для себя я оставил столько же.
С этого дня Никуличев, стал относиться к Раскосову с каким-то подобострастием. Стал почему-то звать Зимина не Вася, а Базиль.
3
