Роберт Ладлэм - Патрульные апокалипсиса
— И что он поет? — спросил Дру, подавшись вперед.
— Арию «Der Meistersinger Traupman». Мы ее уже слышали.
— Хирург из Нюрнберга? — допытывался Лэтем. — Шишка у нацистов, о котором Соренсон разузнал у... — Он осекся, беспомощно глядя на посла.
— Да, Дру, — спокойно сказал Кортленд, — у официального опекуна моей жены в Сентралии, штат Иллинойс... Я сам разговаривал с господином Шнейдером. Старик с болью вспоминает прошлое, былые ошибки, и что бы он ни сказал, я верю — говорит правду.
— О Траупмане он, безусловно, говорит правду, — согласился полковник. — Моро встречался в Мюнхене с бывшей женой Траупмана всего несколько дней назад. Она все подтвердила.
— Я в курсе, — по-прежнему спокойно сказал посол, кивая. — Траупман осуществлял операцию «Зонненкинд» по всему миру.
— А что Клод узнал о Траупмане от лютеранского священника? — спросила Карин.
— Кениг и ему подобные в высшем эшелоне боятся его и заискивают изо всех сил. Моро сначала решил, что Траупман — основной игрок, но теперь считает его несколько другой фигурой. Траупман, по его мнению, имеет какое-то особое влияние на нацистское движение, держит всех мертвой хваткой.
— Этакий нацистский Распутин? -развила его мысль де Фрис. — Неприкосновенная фигура за царским троном, управляющая этим троном?
— Нам известно, что есть новый фюрер, — сказал Витковски. — Мы только понятия не имеем, кто он.
— Но если этот новый Гитлер и есть трон...
— Вот тут-то ядолжен остановить вас, Карин, — прервал ее Дэниел Кортленд, медленно и с гримасой боли на лице поднимаясь со стула у старинного стола.
— Простите, господин посол...
— Нет-нет, дорогая, это вы меня простите. Таков приказ моего правительства.
— Что вы, черт возьми, делаете?
— Остыньте, Дру, остыньте, -приказал Кортленд. — Только что я говорил по телефону с Уэсли Соренсоном, который временно отвечает за отдельные секретные операции. Так вот, мне больше нельзя ни участвовать в разговоре на эту тему, ни присутствовать при нем. Когда же я выйду из комнаты, вы, офицер Лэтем, должны позвонить ему по этому телефону на скремблере... А теперь, извините, я удалюсь в библиотеку, там хорошо укомплектованный бар. Позже, если захотите просто поболтать, присоединяйтесь.
Посол прохромал через комнату, вышел во внутреннюю дверь и плотно прикрыл ее за собой.
Дру вскочил со стула и метнулся к телефону. Присев, принялся торопливо нажимать на кнопки.
— Уэс, это я. Что за уловки?
— Посол в Париже, Дэниел Рутерфорд Кортленд, вышел из комнаты?
— Да, конечно, в чем дело?
— На тот случай, если этот разговор прослушивается, я, Уэсли Теодор Соренсон, директор отдела консульских операций, беру на себя полную ответственность за последующие действия по статье семьдесят три Положения о секретных операциях, касающихся односторонних индивидуальных решений в полевых условиях...
— Эй, черт возьми, это моялиния связи!
— Заткнитесь!
— В чем дело,Уэс?
— Соберите отряд, вылетайте в Нюрнберг и возьмите доктора Ханса Траупмана. Похитьте негодяя и доставьте в Париж.
Глава 34
Встревоженный Роберт Дурбейн сидел за столом в своем кабинете рядом с закрытым центром связи. Нет, он терзался не просто ощущением тревоги, поскольку ощущения абстрактны и могут основываться на чем угодно: от расстроенного желудка до утренней ссоры с женой. С желудком у него все прекрасно, а жена, с которой он прожил двадцать четыре года, по-прежнему его лучший друг; в последний раз они поссорились, когда их дочь собралась выйти замуж за рок-музыканта. Жена была «за», он — «против». Он проиграл — брак оказался больше чем просто удачным, ибо его длинноволосый зять попал в список каких-то «хитов» и, выступая месяц в Лас-Вегасе, заработал больше, чем Бобби Дурбейн смог бы получить за полвека. Но из-за чего особенно терзался тесть, так это из-за того, что муж его дочери — приятный молодой человек, — ничего крепче белого вина не пьет, наркотиками не увлекается, имеет степень бакалавра по средневековой литературе и решает кроссворды быстрее самого Бобби. Поистине в этом мире нет логики.
«Так почему же все-таки мне так неуютно?» — подумал Дурбейн. Началось это, пожалуй, с запроса полковника Витковски на компьютерные распечатки всех телефонных и радиопереговоров из центра связи за последние семь дней. Затем добавилось еще достаточно явное изменение в поведении Дру Лэтема, человека, которого он считал другом. Дру его избегал, что было несвойственно этому офицеру отдела консульских операций. Дурбейн оставил Лэтему два послания, одно на его квартире на рю дю-Бак, которую все еще ремонтировали, а другое — в центре сообщений посольства. Ни на одно ответа не последовало, а Бобби знал, что Дру в посольстве, находится там весь день, уединившись наверху в апартаментах посла. Дурбейн понимал: случилась беда, жена Кортленда получила серьезнейшие ранения во время нападения террористов два дня назад и не приходилось надеяться, что она выживет, но и при всем этом не в правилах Лэтема до такой степени игнорировать послания своего «яйцеголового» друга, обожающего отгадывать эти «омерзительные кроссворды». Особенно если учесть, что Бобби спас ему жизнь несколько дней назад.
Нет, что-то не так, случилось нечто такое, чего Дурбейн не мог понять, существовал только один способ все выяснить. Он взял трубку телефона, по которому можно было связаться с любым сотрудником посольства без всяких ограничений, и набрал номер апартаментов Кортленда.
— Слушаю.
— Господин посол, это Роберт Дурбейн из центра связи.
— Привет, Бобби, — неуверенно произнес Кортленд. — Как дела?
— Об этом, наверно, я должен спросить вас, сэр. — Определенно что-то не так. Обычно невозмутимый работник Госдепартамента чувствовал себя неловко. -Я имею в виду вашу жену, конечно. Слышал, она в больнице.
— Врачи делают все возможное, что тут еще сказать. Благодарю вас за участие, у вас есть ко мне еще что-нибудь?
— Да, сэр. Держится в строжайшей тайне, что Дру Лэтем жив, но я работаю в тесном контакте с полковником Витковски, поэтому в курсе дела, знаю также, Дру сейчас у вас. Так вот, мне бы хотелось поговорить с ним.
— О... вы меня несколько ошеломили, мистер Дурбейн. Не кладите трубку, пожалуйста.
Линия замолчала, тишина нервировала: там, похоже, принимали решение. Наконец в трубке послышался голос Дру:
— Да, Бобби?
— Я оставил вам пару посланий. Вы не позвонили.
— И не написал. Кроме того, что в меня стреляли и чуть не отправили в мир иной, у меня тут было дел по горло да еще кое-какие неприятности.
— Представляю. Однако, мне кажется, нам надо поговорить.
— Правда? О чем?
— Как раз это я и хочу выяснить.
— Это что, шарада? Я в них не силен, вы же знаете.
— Я знаю, что мне надо поговорить с вами, и не по телефону. Это возможно?
— Одну минуту. — И опять наступила пауза, но короче предыдущей. — Хорошо, — сказал Лэтем в трубку. — Есть лифт, о котором я не подозревал, он останавливается у вас на этаже. Я приеду вместе с тремя вооруженными пехотинцами, и вы очистите коридор. Будем через пять минут.
— Все так далеко зашло? — тихо спросил Дурбейн. — Я? Я вдруг стал опасной зоной?
— Разберемся, Бобби.
Через семь минут двадцать восемь секунд Дру сидел на единственном стуле перед столом Дурбейна, пехотинцы уже обследовали кабинет, оружия не нашли.
— Что за чертовщина? — спросил главный оператор центра связи. — Бога ради, чем я так провинился, чтобы ко мне применяли гестаповские методы?
— Возможно, вы выбрали очень точное слово, Бобби. Гестапо — нацистская лексика.
— Что вы такое говорите?
— Вы знаете женщину по имени Филлис Крэнстон?
— Конечно. Она секретарь... как его... третьего или четвертого атташе, ниже поверенного в делах у посла. Ну и что?
— Она говорила вам, кто такой полковник Уэбстер и где он находится?
— Да, но вообще-то могла и не говорить.
— Что вы имеете в виду?
— А кто, вы думаете, устанавливал связь между посольством и странствующим полковником Уэбстером? Две или три смены отелей. Бесконечные ваши с миссис де Фрис передвижения — даже Витковски не мог за всем уследить.
— Значит, все сохранялось в тайне?
— На мой взгляд, избитая фраза «совершенно секретно» наложилась на не менее затасканный «приказ по части», Почему, вы думаете, я был так груб с Крэнстон?
— Я не знал.
— Я потребовал, чтоб она сказала, откуда оназнает. Даже угрожал ей разоблачением, а это нелегко, ведь у меня мать была алкоголичкой. Жуткая болезнь.
— Что она вам сказала?
— Сломалась, расплакалась, несла какую-то религиозную чепуху. Накануне она пьянствовала, так что сопротивление у нее было на нуле.
— Вы, должно быть, хорошо ее знаете.
— Хотите честно, Дру?
