Воля народа - Шарль Левински
– …и Фишлин уже убит.
– Я обязан был передать информацию дальше в НиО, – сказал Маркус. – Это был мой долг. Из данных, которые у нас были, следовал лишь один логический вывод: что ты по каким-то причинам решил посвятить в дело Фишлина, и он по твоему поручению поехал к Лойхли, чтобы осторожно его порасспросить. Мне его очень жаль, но ведь в конечном счёте он сам был виноват в своей смерти.
И самое худшее было то, что Вайлеману нечего было возразить ему в этом пункте.
50
– Одного я всё ещё не понимаю, – сказала Элиза. – Когда ты узнал о смерти Фишлина, ты ведь ещё не знал, что я работаю в Управлении правопорядка.
– Я понятия об этом не имел.
– Итак, я для тебя всё ещё была партнёршей по розыскам. И, значит, можно было ожидать, что ты сразу поставишь меня в известность о такой важной новости. Почему ты этого не сделал?
– Я уже направлялся к тебе. Но меня кое-что отвлекло.
Непонимающие лица. Так иногда смотрят на противника, когда он сделал ход, цель которого со стороны не ясна.
– Что тебя отвлекло?
– Белый смокинг, – сказал Вайлеман.
Маркус вскинул голову.
– Немного слишком элегантно для тебя, Маркус. Но он очень хорошо гармонировал с зелёным платьем Элизы. Вы оказались красивой парой.
Маркус уставился на своего отца.
– Откуда тебе это…
– Я случайно угодил на тот момент, когда ты заехал за Элизой. Кстати, очень впечатляющий автомобиль. Как я предположил, вы были приглашены на какую-то вечеринку. Или ты всё же «весь вечер смотрел телевизор»?
Маркус вертел в пальцах красно-белую ленточку своего бейджика. Люди, которые много и успешно врут, думал Вайлеман, не знают, как им себя вести, когда их застукали.
– Значит, ты с того самого вечера знаешь?.. – Когда Элиза краснела, то становилось заметно, что у неё есть веснушки – лёгкие, едва различимые.
– Увидев вас вместе, можно было отмести все сомнения. У тебя хороший вкус, Маркус.
Молчание. В трубе на потолке опять журчала вода. Вероятно, кто-то этажом выше сходил в туалет.
– И что теперь? – спросила наконец Элиза.
– Теперь, – сказал Вайлеман, – у нас сложная ситуация. С одной стороны, вы мне подтвердили, что Воля несёт ответственность за смерть Моросани. Что пожизненный президент вашей партии – убийца.
– Стрелял вовсе не он, – быстро поправил Маркус.
– Это не меняет дела. Не важно, в конце концов, кто нажал на спуск, вину несёт он. Теоретически у меня на руках материал для самой сенсационной статьи всей моей журналистской карьеры. С одной стороны. С другой стороны, вы ни в коем случае не дадите мне даже написать эту статью.
– Нет, – сказал Маркус, – ты её не напишешь.
– Вопрос лишь в том, как ты собираешься этого добиться. Ты распорядишься устранить меня ещё до того – или меня просто будут держать взаперти? Может быть, в хорошо охраняемом доме престарелых, как Лойхли?
– Не понадобятся никакие принудительные меры. – Момент замешательства Маркуса продлился недолго, он уже снова говорил на своём привычном бюрократическом языке, как будто зачитывал вслух служебный бюллетень. – Ты сам по себе придёшь к выводу, что было бы ошибочно публиковать эту информацию.
– И почему?
– Потому что ты не глупый человек. Ты увидишь, что такая публикация просто была бы слишком опасна.
– Для страны? Потому что Швейцарии нужен незапятнанный Воля? Потому что это национальный святой, который в одиночку держит в единстве всю Конфедерацию?
– Нет, – сказал Маркус. – Слишком опасно для тебя.
– Ты мне обещал… – Элиза простёрла руки, будто желая удержать Маркуса. Или молить его о чём-то.
– Обещал не угрожать мне? Не обращай внимания, Элиза. В интересах общего блага Управление правопорядка уполномочено и солгать. – Когда уже нечего терять, это давало огромную свободу. – Правда, убивать собственного отца не входит в зону его ответственности. Но для чего-то же существует НиО? Ему достаточно всего лишь делегировать проблему туда.
– После всего, что я предпринял ради тебя? – возмущённо сказал Маркус. – На карту было поставлено моё положение в Управлении. Я мог полностью выйти из доверия.
На сей раз – в порядке исключения – это было честно, подумал Вайлеман.
– Если ты не хочешь поручить убить меня или держать взаперти… – это было странное чувство, говорить нечто такое собственному сыну, – то как ты сможешь помешать мне исполнить мой журналистский долг?
– Я помешаю тебе здесь только сегодня. Завтра в этом уже не будет необходимости. Ты сам от этого полностью откажешься. Потому что такую статью ты бы не пережил.
– Маркус!
– Не бойся, Элизабет. Я ничего не стал бы предпринимать. Но кроме меня есть множество других людей. Они бы все ополчились против него.
– Какие такие люди?
– Знакомые. Соседи. Совсем незнакомые люди. Они бы тебе этого не простили.
– Того, что я открыл бы им правду?
– Того, что ты оскверняешь память о герое.
– Ты говоришь о Воле?
– Да, – сказал Маркус. – Завтра он умрёт.
На саунд-треке какого-нибудь фильма после этой фразы взметнулись бы трубы. Прозвучала бы барабанная дробь. Здесь же было слышно лишь бульканье воды в трубах.
«Завтра он умрёт», – сказал Маркус. Не «может умереть». Не «есть опасения, что он…». Он умрёт. В изъявительном наклонении. Состояние здоровья Воли, должно быть, драматически ухудшилось.
Видимо, Вайлеман, сам того не заметив, не только подумал, но и произнёс эту фразу вслух.
– Нет, – сказал Маркус, – состояние его здоровья неизменно. Или состояние его болезни. Пока он остаётся подключённым к этим аппаратам жизнеобеспечения, его жизнь можно поддерживать хоть годы напролёт, как говорят врачи. Но завтра утром в четыре часа…
– Уже завтра? – жалобно пискнула Элиза.
– Да. Ровно в четыре часа все аппараты будут отключены.
То есть это был большой проект, о котором уже все договорились. И пришли к решению, что Воля больше не нужен, и поэтому…
– Это было единогласное решение.
– И что будет потом? – спросил Вайлеман. – После четырёх часов утра?
– Тогда ты сможешь поехать домой. А до тех пор я вынужден всё же просить тебя побыть здесь. В интересах сохранения секретности. Ты поймёшь, что было бы контрпродуктивно, если бы кто-то узнал об этом до времени.
Контрпродуктивно. Нейтрализовать. Во избежание пролиферации. Он не только говорит так, понял Вайлеман, он так и мыслит.
Они все так мыслят.
Должно быть, Маркус неправильно истолковал выражение его лица, потому что сказал, извиняясь:
– Организовать тебе здесь кровать я, к сожалению, не смог. Но тарелку сэндвичей – да. И господин Гевилер составит тебе компанию, если ты пожелаешь. Вы наверняка найдёте общий язык. Мне сказали, что он лучший
