Код Адольфа Гитлера. Апрель - Владимир Иванович Науменко
– Для тебя, дорогая, эта капсула послужит надежной гарантией от лап русских! – произнес Мюллер. – За меня не волнуйся! У меня при себе есть точно такая.
– Благодарю, Генрих! – ласково проворковала Анна. – О таком подарке мечтает любая немка, что осталась в этом обречённом городе, но, пожалуй, так тому и быть. Я последую твоему совету, который ты мне дал. Я только не поняла одно, Генрих! Не хочешь ли ты сказать, что русские и есть лучшие, а наши парни не защитят от насилия своих женщин?
– Да, они лучшие! – изрёк Мюллер, сурово поджав губы. – Я знаю, дорогая, сильные стороны большевизма лучше, чем наши тупоголовые бараны из вермахта! У Гитлера было достаточно причин надеяться, что они отстоят Берлин, но судьба, как видно, отвернулась от Германии. Так что, дорогая Анна, прибереги свою благодарность до того времени, как после всех этих событий окажешься целой и невредимой. Солдаты Сталина! Бравые и храбрые ребята! Но от насилия над тобой по праву победителей их не остановишь.
Но увидев, что Анна обиделась, он смягчился и произнёс:
– За время работы в гестапо, милочка, я многое повидал, но самое главное, что редко забывается, я познакомился с тобой. И не сожалею об этом. Теперь, как все мы наблюдаем, всё кончено, дорогая. Вся наша жизнь пошла вверх дном! В эти лихие времена быть охотником куда лучше, чем добычей. Да-да, Анна! Это, дорогая, наступил конец без права обжалования. Подобно снегу, фашизм тает на глазах, и сейчас спасается всякий, кто это себе может позволить. Дорогая! Ты никогда не задумывалась над тем, что сделают русские с человеком моего ранга, если я попаду к ним в плен? Слава богу, мне хватило ума сжечь все удостоверения личности и другие бумаги.
– Ты у меня умненький! В обиду себя не дашь! – голубкой прильнув к его груди, польстила Анна. – Выкрутишься из этой передряги! Я же тебя знаю, ты и не на такое решишься! А вот я, прости меня за мой язык, не уверена, что при появлении русских солдат смогу совладать с собой и не подвергнуться насилию. Лучше приму внутрь твой подарок, чем буду обесчещена.
– Учти, дорогая! – сказал Мюллер. – Я не так прост, как могу показаться. Синильная кислота, что заключена в моей ампуле, парализует мозг, и этим косвенно задерживает дыхание. Живым им я не дамся! До момента пленения ты сможешь не один раз расстаться с жизнью и не рассказать русским обо мне.
– Я разве похожа на склочницу, Генрих!? – в обиде Анна скривила губы. – Твои подозрения меня оскорбляют. Я могу рассказать о ком угодно и кому угодно, но только этим человеком будет другой, а не ты. Так что оставь свои сомнения и верь, что русские не доберутся до гестапо. Ну, всё, Генрих! Я пошла! А то я непозволительно долго задержалась у тебя. Прощай!
Поцеловав Мюллера в щёку, от чего того передёрнуло, эта ветреница простучала каблучками туфель по ковру его кабинета и удалилась.
– Вот бестия! Вот каналья! – ей вдогонку произнёс Мюллер. Но его глаза блудливого кота были довольны тем, что эта Анна скрасила его одиночество, решилась на всю ночь подарить ему своё тело, чтобы он наслаждался и развлекался. Увы, дальше мечтать себе Мюллер позволить не мог. Предстоящий разбор дел в гестапо отвлек его от сладострастных воспоминаний и вернул к отрезвляющей реальности, где он должен был расстреливать, карать, уничтожать, – одним словом, поддерживать в глазах фюрера свою репутацию.
«Сила связана с причиной, – перебирая деловые бумаги, подумал про себя Мюллер. – А она сама, в свою очередь, производит следствие, создаёт события, которые редко укладываются в голове». Во всем рейхе один Мюллер знал, как беспокоится о Клаусе Гитлер. Для фюрера Клаус стал спасительным шансом, и своим предстоящим насильственным уходом из жизни он был обязан подчеркнуть безмолвие правды, похоронить объединяющую тайну, которой без свидетелей поклялись следовать и Гитлер, и Мюллер. Сколь многое считают невозможным, пока оно не осуществится, ибо мало людей мыслят, но все, как этот штурмовик Клаус, хотят иметь мнение.
Мюллер нажал кнопку селектора и сказал:
– Загляни-ка ко мне, дружище!
Зигфрид вошёл в кабинет без стука. Мюллеру достаточно было взглянуть на его физиономию, чтобы понять, что тот подслушивал его разговор с Анной.
– Вот что, дружище! – произнёс Мюллер, закуривая и поднимаясь из-за стола навстречу эсэсовцу. – Выведи-ка нашего подопечного на прогулочную площадку и проследи, чтобы там он находился один. Пусть бедняга успокоит свои нервы.
– Есть, группенфюрер!
Дверь за ним непривычно захлопнулась, но Мюллер поймал себя на мысли, что его так могло встревожить в поведении высокорослого Зигфрида.
«А если он донесёт по начальству, что шеф гестапо ведёт распущенный образ жизни? И где? Прямо на рабочем месте! – при подобных размышлениях Мюллер стал делать по кабинету скорые и длинные шаги. – Нет! Исключено! Да и кто поверит рядовому, побеги он по кабинетам? Если у него всё в порядке с головой, он должен понимать, где и у кого он служит. И поэтому держать свой рот на замке, дабы впоследствии избежать “случайного” столкновения на тротуаре с грузовиком. Боже мой! Ну и государство у нас! Обязательно надо кого-то физически устранять, подавлять, сажать в концлагеря, чтобы в нём чувствовать себя спокойно! Но время покажет. Ведь всё равно. Появись на свет эта жалоба на меня, она в обязательном порядке должна быть завизирована в моём
