Воля народа [litres] - Шарль Левински
А ему необходимо было отвлечься, отвлечься от всех вопросов, на которые он не знал ответа.
Какие отношения у Маркуса с Элизой? Кто был в ответе за смерть Дерендингера? И за гибель Фишлина? Что ему следовало предпринять в первую очередь? И надо ли вообще что-то предпринимать? Не слишком ли это опасно?
Завтра, думал Вайлеман, или послезавтра. Сперва немного отдохнуть и предаться заботам Труди.
Она была приятно удивлена его звонком. «Я вообще не была уверена, – сказала она ему, – что ты держишь слово и правда позвонишь. Я же знаю, каковы мужчины. Гостевой комнаты у меня нет, но если тебя устроит, я предоставлю тебе мой Бакабро». Он сперва не понял, что она имела в виду, ведь не каждый раскладной диван знаешь по его скандинавскому имени.
Через час после того, как его уже определённо отключили от капельницы, а повязку на затылке заменили пластырем, она появилась в больнице, подивилась его роскошной палате – «да у тебя дорогущая страховка!» – завернула букет Маркуса в газету – «не оставлять же его здесь», – и зашагала с Вайлеманом прочь. Нет, «зашагала» не то слово, он так слабо держался на ногах, что ей приходилось его поддерживать. К счастью, он и в своём полузабытьи позаботился о том, чтобы Труди расплатилась за такси своей кредитной картой – «у меня при себе нет карты, а когда им платишь наличными, для них это слишком хлопотно», – и тем самым были стёрты все следы. Ей непременно хотелось заехать к нему домой, ведь нужно же прихватить сменную одежду для него и туалетные принадлежности, не такой уж большой крюк, он в Швамендингене, а она в Зеебахе. Ему пришлось – и это было не только притворство – сказаться совсем немощным, чтобы она поверила: любой лишний крюк по дороге будет для него нежелательной перегрузкой. Мания преследования или не мания преследования, а появиться дома было бы для него слишком рискованно; ему приходилось принимать в расчёт то, что его квартира сейчас поставлена под наблюдение. Тогда она купила для него зубную щётку и тюбик крема, каким теперь удаляют щетину, и эта процедура оказалась не такой уж противной, как он себе представлял. Для одежды тоже нашлось решение, практичное, пусть и неприятное: будучи бережливой домохозяйкой, Труди сохраняла лучшие предметы из гардероба своих покойных супругов, и Альфред, который с язвой желудка, был того же телосложения, что и он. В настоящий момент Вайлеман носил коричневые вельветовые брюки и клетчатую рубашку лесоруба, а поверх неё синий халат – всё слегка пропахшее нафталином. Ну ничего. Кто добровольно въезжает в чум эскимоса, тот не должен жаловаться, что костюмы здесь сшиты из тюленьих шкур.
Труди опять принесла ему очередное питьё, которое нужно было проглотить; это она купила ему бутылку травяного сока, который на вкус хотя и не особенно хорош, но он именно то, что сейчас нужно его организму, и если пить, зажав при этом нос, то будет не так противно. Чай она всегда подавала ему в поильнике с носиком, и он должен был пить его лёжа, таково было её представление о пациенте, которого она хотела выходить до состояния полного здоровья. Поначалу он протестовал, что, мол, не так уж он и обессилел, может и сидя выпить, но Труди обижалась, в конце концов, у неё есть в таких вещах опыт – после двух её мужей, которые с какого-то момента нуждались в уходе. И которые не пережили твоего ухода, чуть было не сказал Вайлеман, но в последний момент проглотил эти слова; не стоило ради шутки ставить под удар надёжное пристанище. Со временем он добился хотя бы того, чтобы есть за столом, и то Труди настаивала на том, чтобы долгий путь из гостиной до кухни он проделывал, опираясь на её руку.
На сей раз она и для себя принесла какое-то питьё – «тебе незачем знать, что это такое, это чисто для женщин» – и уселась с этим питьём около его дивана. Пила она шумно; слово «хлебать» – подходящее, думал Вайлеман, оно в точности описывает то, что слышишь: «хлябЬ». Потом Труди отставила чашку и откашлялась.
– Слушай, Курт, – сказала она, – мы с тобой уже не юнцы, и если есть взаимная симпатия, с такими вещами не следует долго тянуть. У меня тут есть кое-что для тебя.
Она протянула ему маленький футляр, выцветшая зелёная кожа с оттиснутым именем ювелира, и на какой-то жуткий момент это напомнило Вайлеману сцену, типичную для рекламных роликов, в которых торжественное предложение кольца означает, что средство для похудания или крем для кожи достигли своей цели. Но, к счастью, в футлярчике оказалось не кольцо, а всего лишь значок кантона с гербом его Аргау.
– Поскольку у тебя такого нет, – сказала Труди, – а без него на лацкане – всё равно что быть не вполне одетым.
У Вайлемана никогда не было такого значка – и не из политических убеждений, а лишь из общего упрямства, но теперь он позволил Труди закрепить значок на его халате.
– А футляр я забираю, – сказала она, – в нём я храню свои обручальные кольца, а ведь никогда не знаешь, вдруг они ещё понадобятся, ведь правда же, Курт?
Она захихикала, игриво прикрыв ладонью рот.
Ну уж нет, подумал Вайлеман, уж он-то точно знал, по крайней мере в отношении себя.
Уклониться от травяного сока ему не удалось. Вкус был именно таким, как его описала Труди.
– Так, – сказала она, – а теперь мне надо в кухню, приготовить тебе на ужин что-то вкусное. Тебе ведь надо укреплять силы. Я включу тебе телевизор, чтобы ты не скучал без меня.
Показывали репортаж с партийного съезда конфедеративных демократов, пока ещё не торжественную мессу, как все называли главное мероприятие, оно было назначено только на послезавтра, на 31 июля, а сейчас шли подготовительные заседания, на которых доступ к микрофону на стадионе Халлен получали не такие уж важные партийные кадры. Оратора, который держал речь на сей раз, Вайлеман не знал; они все были для него на одно лицо, те же галстуки, те же коротко остриженные волосы, те же фразы. Речь шла о смертной казни – референт избегал этих слов и говорил лишь о «высшей мере наказания», – и о том, почему её возобновление является гуманитарным долгом; запирать человека до скончания его дней – это бессмысленная жестокость, к тому же непоследовательная: цель защитить население достигается смертной казнью быстрее и
