Михель Гавен - «Роза» Исфахана

— Вы как всегда правы, Аматула, — Нассири встал, взял её руку, наклонился, поцеловал. — С приездом этого полковника я совсем забыл о своих подопечных, хотя и собирался сообщить им радостную весть сразу после завтрака. Сейчас же иду к ним, — заторопился он.

— Идите, Сухраб, — ободряюще улыбнулась ему Джин, — и ни о чем не волнуйтесь. Всегда помните, что есть люди, в любую минуту готовые позаботиться и о семействе Агдаши, и о нас с вами, и о Шахриаре. И, заметьте, это далеко не последние в мире и Европе люди. Напротив, за ними стоит такая сила, с которой руководители Ирана просто не смогут не считаться. Побоятся.

— Что ж, Аматула, мне остается только молить Аллаха, чтобы он помог нам всем, — сказал Нассири уже на выходе из кабинета.

— Бабушка, а почему Мону Лизу называют красавицей? — в полутемном зале Лувра пятилетняя Джин в строгом синем платьице с белым кружевным воротником разглядывала освещенный софитами шедевр Леонардо, скрытый за пуленепробиваемым стеклянным щитом. — Она же совсем не красивая! Вот тетя Коко — красивая, а Мона Лиза — нет. Правда ведь, бабушка, а?

Бабушка Маренн обняла внучку, погладила по аккуратно заплетенным в косу пепельным волосам.

— Да, тетя Шанель, конечно, намного красивее, — согласилась она, сдерживая улыбку. — А уж по характеру никакая Мона Лиза с ней и вовсе не сравнится. Наша тетя Коко — крепкий севеннский орешек, куда до нее каким-то там итальянкам! Хотя, как вспоминают современники Леонардо, одна из женщин, послуживших ему прототипом Моны Лизы, тоже отличалась изрядной строптивостью.

— А разве Леонардо писал её не со своей соседки? — недоуменно спросила Джин. — Мне так папа сказал, когда я похвасталась, что мы с тобой едем сегодня в Лувр смотреть Мону Лизу.

— Твой папа, как истинный американец, да к тому же военный, смотрит на искусство упрощенно, — иронично заметила бабушка. — Но он достоин похвалы уже за то, что ему известно о существовании портрета Моны Лизы. Среди сослуживцев твоего папы найдется немало тех, кто вообще не подозревает, что такая картина есть на белом свете, и уж тем более, кисти какого художника она принадлежит.

— А кто все-таки был прототипом Моны Лизы, бабушка?

— Этого никто точно не знает, девочка моя. Ни один даже самый сведущий искусствовед, — Маренн поправила воротник на её платье. — Думаю, даже сам Леонардо не знал этого.

— Даже сам Леонардо?! — Джин приоткрыла рот от изумления.

— Да, и сам Леонардо, — подтвердила Маренн. — Творчество всегда очень сложный процесс, дитя мое, оно вбирает в себя множество деталей, обстоятельств, влияний, воспоминаний автора, его собственный жизненный опыт и опыт жизни его поколения, порой даже всей страны. Всё это особым образом смешивается в его душе как в котле, и в результате он создает образы, на деле как бы совершенно самостоятельные, но одновременно и чем-то всем знакомые. Словно подсказка к художнику приходит из космоса, из Вселенной, от высшего всемирного Разума. Творцов, которым видения даруются свыше, мы, люди, называем гениями. И Леонардо — из их числа.

— Так Мона Лиза прилетела из космоса?! — спросила Джин шепотом, почти затаив дыхание.

— Можно сказать и так, — загадочно улыбнулась бабушка. — Во всяком случае думать так — намного правильнее, чем считать, что Леонардо срисовал Джоконду с обычной соседки. Мона Лиза, Джин, — это не просто женщина, это образ женственности! Её красота неуловима так же, как её улыбка. Она намного сложнее и прекраснее любого земного женского образа. Это воплощение вечной красоты, над которой не властно время. Только Леонардо, гений эпохи Возрождения, мог уловить тончайшее очарование невидимых космических лучей, озаряющих это женское лицо, и воплотить их на холсте. Поэтому Леонардо велик и, я думаю, в ближайшей исторической перспективе не будет превзойден никем. Время истинных гениев, к сожалению, ушло.

— Бабушка, бабушка…

…Джин хотела спросить, почему это время ушло, но сон растаял, и вместо зала Лувра и дорогого лица бабушки, тоска о которой не утихала с самого первого момента прощания с нею, она увидела перед собой белесый квадрат окна, закрытый прозрачной белой занавеской, и окутанные дымкой очертания гор за ним. Включенный компьютер размеренно пощелкивал, извещая о доставленном сообщении. Сообразив даже спросонья, что означает этот звук, Джин молниеносно вскочила с кровати и подбежала к рабочему столу. Всю ночь напролет она ждала сообщения от Дэвида, но усталость и вечерняя доза антидота все-таки одолели её, заставив задремать под утро.

Джин быстро подвела курсор к мелькающему значку. Так и есть: письмо от Ахмета из Эль-Кута! Пришло уже полчаса назад. Как раз тогда, когда она разговаривала во сне с бабушкой. Неожиданно Джин поняла, что бабушка приснилась ей неспроста: явилась в сновидении, чтобы предупредить и успокоить — всё будет хорошо, Джин, не волнуйся. «Я поцелую тебе пальчик, и боль пройдет. И Айстофель тоже поцелует. И больше ничего никогда болеть не будет».

Джин открыла письмо. Пробежала глазами по диагонали послание Ахмета с его вечными жалобами на службу и признаниями в любви к ней, Аматуле, потом извлекла из послания фотографию. Её двоюродный «возлюбленный» брат лакомился вместе с сыновьями мороженым из круглых синих стаканчиков на набережной Тигра в Эль-Куте. Джин облегченно вздохнула: раз есть фотография, значит, есть и зашифрованное в ней сообщение. Проделав здоровой левой рукой еще несколько операций, известных ей уже назубок, она добралась наконец до послания Дэвида.

«Великий Герцог Черному Орлу.

Сегодня около полуночи ваш протеже благополучно пересек границу и был в срочном порядке доставлен ко мне в Эль-Кут. Мы проговорили около двух часов; первое впечатление сложилось у меня о нем положительное. Полагаю, что в ближайшем будущем мы с ним даже определим основные направления нашего более тесного сотрудничества. Мастер, выполнив задачу, вернулся в Иран: ему приказано законспирироваться в горах вместе с другими членами группы, пока иранская контрразведка не прекратит поисков Капитана. В дальнейшем будем работать над новой легендой и легализацией Мастера в малонаселенной горной части Ирана. Насколько мне известно, все документы насчет эвакуации вашей миссии готовы и высланы вам дипломатической почтой. Эвакуация назначена на 23 декабря, так что Рождество вы встретите уже дома. Имею честь сообщить, что вы и ваша мать приглашены на рождественский прием в Белый дом, с чем вас обеих искрение и поздравляю. Наше представление на повышение вас в звании и награждение подтверждено высшими инстанциями и подписано. Судьбами лиц, которые прибудут из Ирана вместе с вами, занимается Международный комитет Красного Креста, так что есть все основания полагать, что их обустройство пройдет по высшему разряду. Благодарю вас за всё, что вы для нас сделали. Надеюсь выразить свою благодарность лично при первой же встрече. Отдельную благодарность передаю от израильских коллег. Они также рассматривают вопрос о вашем награждении от лица своей страны, поскольку предоставленная вами информация имеет для них чрезвычайно важное значение. Увидимся на Рождество.

Итак, Шахриар в безопасности! Самое важное, самое сложное, что необходимо было сделать в эти оставшиеся перед отъездом из Ирана дни, сделано. Лахути и Тарани удалось-таки ускользнуть от ищеек «Министерства информации»! Всё, что планировалось и поначалу казалось невыполнимым, выполнено. Объект «Роза» рассекречен, производство полониевых запалов прекращено, и сведения об этой незаконной деятельности иранских мулл представлены мировой общественности со всеми неоспоримыми доказательствами.

Люди, которые помогли ей исполнить долг, спасены и находятся в безопасности. Никто не воспрепятствует их выезду в Швейцарию, а значит — началу новой, свободной жизни. Что еще?..

«Бабушка, если ты видишь меня сейчас, то должна быть довольна. Мы еще раз здорово съездили старухе-смерти по морде, и теперь она не скоро очухается, чтобы пугать жителей нашей маленькой планеты ядерным апокалипсисом. Мы вырвали у нее право на передышку и возвращаемся домой, в наш зеленый цветущий Шир. Как герои Толкиена Фродо и Сэм после путешествия в черную страну зла».

Джин нажала кнопку компьютера. Фотография Ахмета и его сыновей исчезла. Сообщение Дэвида самоудалилось еще раньше. Откинувшись на спинку кресла, Джин закрыла лицо руками и дала волю слезам. Теперь она могла позволить себе это. Как компенсацию за все те долгие мгновения отчаяния, когда приходилось собирать волю в кулак, концентрировать силы, подавлять эмоции.

Часы прозвонили шесть раз, повторив звучание гайчака — народного иранского инструмента, похожего на скрипку. Над горами забрезжили первые белые лучи восходящего солнца, с трудом пробивающиеся сквозь пелену медленно падающих снежных хлопьев. На минарете мечети Имама, возвышающейся на главной площади Исфахана, заголосил муэдзин, призывая правоверных мусульман к пятничной молитве.