Воля народа [litres] - Шарль Левински
Разумеется, эти петли и были у него в руке! Не путы и не оружие.
– Вообще-то мы открываемся только через десять минут, – сказал мужчина. – Но кофейный автомат я уже включил. То есть, если вы хотите что-то заказать?
Вайлеман готов был обнять кельнера, такое он испытал облегчение.
– Эспрессо, пожалуйста. Двойной. Чёрный.
– И круассан к нему?
– С удовольствием.
– Сейчас принесу.
Большего контраста к его мрачным мыслям, с которыми он только что бился, и придумать было нельзя, по одну сторону – смерть и убийство, по другую – лишь вопрос, подать эспрессо с рогаликом или без. Но за повседневностью ситуации всё ещё давал о себе знать страх в его голове, так иногда продолжает мерещиться шум, когда он давно уже стих.
Я староват для таких вещей, думал Вайлеман. После семидесяти уже не взбираются на десятиметровую вышку. Эта история мне великовата и чересчур опасна. Доктор Ребзамен тоже говорил, что мне следует поберечь сердце. Держаться подальше от этого дела, это было бы самое лучшее. Пусть эта зарытая книга сгниёт под землёй. Всё забыть. Моя хата с краю, я ничего не знаю. Почему так говорят? Надо заглянуть в словарь. Вообще впредь заниматься только такими вещами. Наслаждаться отдыхом на пенсии. Поменять тазобедренные суставы, я так давно отодвигал это на потом. И после этого каждый день совершать прогулки и заказывать у здешнего кельнера эспрессо. Может, в самом деле выращивать помидоры. Или даже написать наконец книгу, которую всегда хотел написать: Правильный язык для журналистов.
Но как ни пытался он убедить себя, он уже наперёд знал, что будет продолжать. От самой значительной истории, какая ему когда-либо подворачивалась, он не мог просто так отказаться. Хороший журналист ведёт свои расследования до конца.
28
Старики – они и есть старики. Одушевлённые лечебные чулки, ходячие грыжевые бандажи и двуногие медицинские стельки. И сам Вайлеман ничем не лучше, хотя на нём и не так много ржавчины, как на этом старом железе, что его окружало. Он в это утро не побрился, и, должно быть, поэтому выглядел старше своих лет из-за пробившейся седой щетины, но всё равно его неприятно задело, что они сразу приняли его за своего. Хотя его план и был построен именно на этом.
Многие пассажиры, судя по всему, были знакомы между собой – наверное, уже не раз участвовали в таких пенсионерских поездках и громко обменивались через ряды своими воспоминаниями, причём качество соответствующих экскурсионных кафе было для них значительно важнее, чем достопримечательности, которые они ехали осматривать. Один седовласый господин уже трижды ездил в монастырь Мури, как он гордо возвестил, и всякий раз прогуливал обязательный органный концерт в соборе святого Мартина, потому что там поблизости в Волах подают такие гигантские меренги, ещё больше, чем в кантоне Берн, и за такую цену, по которой в Цюрихе не получишь и пирожное с кремом.
– Это просто музыка, – сказал он, и поскольку никто не засмеялся его шутке, он сделал это сам.
Все билеты на эту экскурсию были проданы, поэтому не было надежды захватить себе оба места на сиденье, а женщина рядом с ним – дважды вдова, как она сообщила ему сразу же, как только сели – была болтушкой из тех, кому на похоронах надо отдельно затыкать рот, иначе они и в могиле никому не дадут покоя. На своём вязаном жакете она рядом с гербом своего кантона приколола гербы своих умерших супругов, украсила себя Шаффхаузеном, Гларусом и Нидвальденом, и судя по тому, как она сразу же к нему придвинулась, она не имела ничего против того, чтобы расширить эту коллекцию трофеев ещё на один экземпляр. Она навязала ему стакан травяного чая из своего старинного термоса – «С этим вам не станет дурно и после сотого поворота!» – и ему не оставалось ничего другого, как действительно проглотить это варево. Оно называлось гвоздичный корень.
При этом сегодня ему и не потребовалось бы средство от дорожной дурноты; в отличие от шофёра того рейсового автобуса, которым он ехал в прошлый раз, нынешний так тщательно вписывал свою машину в повороты – видимо, с учётом хрупкости своих пассажиров, – что поездка не была и вполовину такой неприятной, как опасался Вайлеман, если не считать вынужденной беседы с болтливой соседкой. Но – что было гораздо важнее любого покоя или беспокойства: в таких экскурсионных поездках остаёшься анонимным, он мог оплатить свой билет старомодно – наличными, тогда как билет в так называемый рейсовый автобус нужно было приобретать в автоматах по кредитной карте, с тем логическим следствием, что имя каждого пассажира, как и его маршрут, легко можно было отследить. А никому не следовало знать, что он вознамерился вторично посетить Лойхли, потому что в нём теплилась надежда теперь, уже зная, какие вопросы ему задать, всё же извлечь из него что-то вразумительное, Алоиз ли, не Алоиз; может, удастся из него вытянуть хотя бы, кто оплачивает его дорогой дом престарелых и костюмы, сшитые по мерке; может, удастся выудить из его сенильного бормотания ту информацию, которая подтвердила бы подозрение Вайлемана и позволила сделать догадки фактами, ту информацию, которую кто-то всеми средствами пытался скрыть.
Отсюда и поездка в этом доме престарелых на колёсах.
Когда Вайлеман решил продолжать свои розыски – это решение было «нутряным», не из головы, – то было ясно, что он должен действовать с предельной скрытностью, нигде не оставляя никаких следов, а это стало чертовски трудно – в отличие от времён его профессиональной активности. Теперь уже не требовалось ни к кому приставлять частного детектива, чтобы узнать, где он в настоящую минуту находится, достаточно было иметь доступ к нужному компьютеру. Но компьютеры – глупые гении и позволяют обвести себя вокруг пальца, так же как иной нобелиат наверняка попался бы на простейший трюк напёрсточника. Мобильный телефон, рассуждал Вайлеман, функционирует в принципе как один из тех электронных браслетов, какие надевают арестантам на лодыжки для выхода, тогда охраннику не приходится даже зад приподнимать, чтобы отследить их перемещения. За исключением того случая, когда мобильник не имеет при себе хозяина. Перед тем, как отправиться на стоянку туристических автобусов, Вайлеман свернул на вокзал, поднялся в поезд на Женеву и сунул под сиденье свой мобильник с почти разряженным аккумулятором. Где-то на полпути он окончательно испустит дух, и
