Воля народа [litres] - Шарль Левински
И в-пятых – про это Лаукман рассказал лишь коротко, в последней главе; складывалось впечатление, что эта часть истории его не очень-то интересовала, – итак, в-пятых:
Трюк сработал, банды сплотились и выбрали Ромула своим вожаком, Capo dei tutti Capi, боссом всех боссов. «Он и поныне руководит всем преступным миром Цюриха, – так заканчивалась книга, – и поныне он носит траурную повязку на рукаве, в память о брате, которого сам убил».
Панихида по Моросани состоялась в Гроссмюнстере Цюриха, и прощальную речь держал Воля. Воля, который – один или в заговоре с другими – позаботился об убийстве Моросани, с невиновным эритрейцем в качестве предполагаемого убийцы; Воля, который тем самым покончил с борьбой за власть среди конфедеративных демократов и тем же разом одержал победу на выборах с большим перевесом. Воля народа.
Должно быть, они откупились от Лойхли весьма щедро, коли он совсем перестал писать и устранился из публичности, наверняка они и теперь оплачивали его дом престарелых, его портного и дантиста – вполне возможно, всё по статье официального бюджета со строчкой «Поддержка культуры». И никто про это ничего не знает.
Кроме меня, подумал Вайлеман. Дерендингера они устранили, но я-то ещё здесь.
Если только он всё это не выдумал себе.
Он и сам предпочёл бы, чтоб всё это было выдумкой, но увы, это было нечто большее, гораздо большее. Разумеется, не всякое совпадение обязательно является доказательством, таково было правило, которого он всегда придерживался, и конечно же бывают случайные совпадения, но если две истории настолько схожи, а главное – если кто-то приложил столько усилий для устранения одной из них, то было бы трусостью, вот именно, чистой воды трусостью отказаться дойти по логической цепочке до конца. Всё, что у него было поначалу – только обстоятельства, подозрение на взаимосвязь, но в конце концов Дерендингер охотился именно за этой историей, речь не могла идти ни о чём ином, он искал доказательства и вместе с тем догадывался, что это может быть опасно для него, хотел быть уверенным, что расследование не прекратится с его смертью, поэтому и приобщил его, Вайлемана, к этой истории, нажав на его самые чувствительные кнопки: честь, профессиональное достоинство и охотничий инстинкт. И Дерендингер теперь был мёртв, спрыгнул вниз с Линденхофа, как они утверждают и чего не может быть, Дерендингер был убит, его кровь вытекала из-под той парусины, Лиммат-клуб Цюрих, и с Вайлеманом это тоже могло произойти, потому что это было не какое-нибудь рядовое расследование, когда люди, которым ты наступаешь на пятки, самое большее грозят тебе, что если хоть слово будет опубликовано, они затаскают тебя по судам или позаботятся о том, чтобы тебя уволили.
Хорошо, что книгу у него уже не найдут.
Самое безумное заключалось вот в чём: не попытайся они стереть роман с лица земли, избавь они себя от всей этой игры в прятки – Вайлеман никогда бы не пришёл к мысли, даже за сто тысяч лет, что убийство Моросани совершилось совсем не так, как об этом говорилось в полицейских сводках. Какая-нибудь мелкая деталь, может, и оставалась необъяснённой, думал он, больше Дерендингеру не за чем было гоняться; может, полицейский стрелял в убийцу, когда тот уже хотел сдаться. Какая-нибудь неточность в порядке величин. И это тоже было бы сенсацией, о какой мечтает каждый журналист, и, если тот полицейский уже дослужился до большого чина, могло бы даже стать достаточной причиной для убийства. Если бы они совсем ничего не предпринимали, а положились на то, что роман исчезнет сам по себе, как и произошло, чуть было не произошло, выжди они немножко, пока последний экземпляр не будет впрессован в макулатуру, он бы никогда не пришёл к мысли искать книгу, он бы никогда её не прочитал и никогда не связал бы с событиями, происходившими тогда. В обращении уже не могло быть много экземпляров; как только кто-то решил осуществить действие романа, он первым делом должен был выкупить весь тираж. То, что Дерендингер где-то всё же наткнулся на Всем боссам босс, было, видимо, случайностью, на которую никто не рассчитывал: да чтоб это оказался журналист с особым нюхом на скандалы. Они моментально среагировали и устранили опасность, падение с Линденхофа, самоубийство, конец проблемы.
Неужто ему быть следующим на очереди?
27
Одну большую ошибку он уже совершил; вбежал на минное поле очертя голову, как какой-нибудь придурок, не догадываясь, на какую опасную территорию ступил. Хотел сделать интервью, обычное интервью, которых он за свою жизнь провёл сотни. «Добрый день, господин Лаукман, меня зовут Вайлеман, вот моё журналистское удостоверение, у меня к вам несколько вопросов». Или, может: «Я фэн ваших книг и давно мечтал с вами познакомиться лично». Немного побеседовать и посмотреть, куда заведёт разговор. «Fishing expedition» – так они называли это раньше. Если бы он раньше знал, что Лаукман и Лойхли одна и та же персона, он действовал бы осторожнее.
Нет, не имело смысла притворяться перед самим собой. Точно так же он и действовал бы, поскольку тогда, при их встрече в холле дома престарелых, он ведь ещё не читал Всем боссам босс, так что не мог знать порядок величин этой истории и всё ещё недооценивал бризантность этой аферы. Хотя Дерендингеру это уже стоило жизни.
Иногда опасность не чувствуешь сразу, и не из храбрости, а по глупости. Когда он однажды, дело было уже давно, говорил для одного репортажа с людьми, пережившими взрыв бомбы, то все описывали одинаково то, что они увидели: «Я думал, кто-то запускает фейерверк», или: «Мне показалось, что этот хлопок – просто перебой в зажигании». Человек, наверное, так устроен, рождается с розовыми очками и снимает их только против воли, даже если судьба уже с размаху бьёт его молотком по черепу.
Он и себя не исключал. Он реагировал ничуть не умнее, хотя всегда так гордился своим мрачным мировоззрением и громогласно возвещал, что лишь пессимизм есть настоящий реализм. Огненные знаки на стене были уже куда как отчётливы, словно на пиру Валтасара, а он всё игнорировал их как какое-нибудь безобидное граффити. Внушал себе, что наткнулся на второй случай Ханджина, на свой последний профессиональный вызов, не более того. Даже раздумывал, какой газете предложить эту историю. «Я посвящаю свою журналистскую премию памяти нашего столь
