Воля народа [litres] - Шарль Левински
Он вскочил, не чувствуя своего тазобедренного сустава, он, кому каждое утро требовалась механическая помощь его кровати, чтобы с трудом подняться на ноги, и вот он уже стоял на кухне, босиком, он не мог бы сказать, как там очутился, в руке у него был кальвадос, и он отхлебнул большой глоток прямо из горла, некогда было думать о стакане. Яблочный шнапс горел у него в глотке, не удивительно, он был такой дешёвый, и всё же Вайлеман знал, что допьёт в эту ночь всю бутылку, и так оно и случилось. Он бы и следующую открыл, если бы она была. На кухонном столе тогда всё ещё лежали и остальные двенадцать романов Лаукмана, но они уже не имели значения, всё дело было только в одном, который лежал на его кровати.
Всем боссам босс.
Книга, в которой было описано убийство Моросани ещё до того, как оно состоялось.
26
До предпоследней главы роман наводил на него скуку, хотя предлагал своим читателям огромное количество действий. На каком-то этапе Лаукман, видимо, запутался в собственном сюжете и решил радикально сократить число персонажей. Для этой цели он устроил большую перестрелку в одном бизнес-гараже на севере Цюриха, большую разборку между двумя бандами, списав её с резни дня святого Валентина в Чикаго.
Начиная с этого места в романе все события вертелись вокруг двух действующих лиц, двух братьев, которые вдвоём руководили самой большей гангстерской бандой. Они при каждом удобном случае подчёркивали свое нераздельное партнёрство, но втайне враждовали как пауки, потому что каждый хотел стать единовластным шефом. Их звали Ганс и Генрих – «Ханс и Хайри», наверное, думал о них Лаукман, когда писал, – но они использовали эти имена только между собой, по-домашнему, в то время как всем окружающим были известны под именами Ромул и Рем; слабость к латинским именам у Лаукмана явно не ограничивалась собственным псевдонимом. В своей книге он называл это «художественными прозвищами», действительно использовал это слово, это как если бы Отравить и Пристрелить были такими же формами искусства как Играть на фортепьяно или Танцевать балет. Ромул и Рем сообща вынашивали план, как подвигнуть другие преступные группы города к сотрудничеству с их собственной организацией – разумеется, под их руководством; они распустили слух, что албанский гангстерский синдикат – почему это были именно албанцы, так и не выяснилось – пытается разложить швейцарский преступный мир и захватить в нём власть; перед лицом этой угрозы надо, дескать, держаться вместе, только единство укрепляет силы. Тактика поначалу не имела большого успеха, хотя оба пытались собственные преступления приписать никогда не существовавшему иностранному врагу.
Но потом началась глава, от которой у Вайлемана было такое чувство, будто он шёл наобум по местности с миноискателем без всякой надежды на находку и вдруг наткнулся на неразорвавшийся снаряд. На нечто такое, что могло его убить, если он не будет очень, очень осторожным.
Младший из братьев, об этом шла речь в большом финале романа Лаукмана, вынашивал коварную идею. Это был Ромул? Или Рем? Неважно, оба были взаимозаменяемы; слишком много усилий к характеристикам героев Лайкман не прилагал никогда. Мне бы следовало делать пометки, думал Вайлеман, но всё же был рад, что не сделал этого; и от имён ничего не зависело. Только параллели между романом и действительностью были важны, сходства, которые были настолько примечательно точны, что не могли быть случайностью. И если соответствия были бы ещё недостаточным доказательством, то всё ещё оставался факт, что кто-то предпринял эти усилия, чтобы стереть книгу с лица земли. Если кто-то особенно тщательно прячет нож, можно исходить из того, что он этот нож в кого-то всадил.
Дерендингер, должно быть, рассуждал таким же образом. «Альте Ландштрассе, – сказал он. – Красивая Альте Ландштрассе». Намёки, которые лишь теперь обретали полный смысл. На Альте Ландштрассе в Цолликоне они тогда и встретились, не Ромул и Рем, а Моросани и его убийца. Нужно было очень сильно зажмурить глаза, чтобы не увидеть связи между этими двумя историями. Ход событий был в точности тот, и Лаукман должен был иметь пророческий дар, чтобы всё описать так точно во всех деталях. Хотя Всем боссам босс был написан за два года до убийства Моросани. Должно быть, кто-то прочитал книгу и в предпоследней главе пришёл к мысли…
«Copycat crime» это называлось в Америке. Только здесь основой для подражания послужил роман.
В статье Вайлеман перечислил бы все параллели как следует, во-первых, во-вторых, в-третьих, и это был бы очень длинный список.
Во-первых:
Ромул – Вайлеман и без пометок не сомневался, что злодеем был Ромул; это имя лучше подходило к преступнику, – Ромул назначил Рему тайную ночную встречу, без свидетелей, без телохранителей, дескать, надо кое-что обсудить, под самой высокой секретностью, а внутри помещения никогда нельзя быть уверенным, что тебя не подслушивают. Встреча была назначена на полночь, это была такая типичная для Лаукмана деталь, в таких романах встречаются, естественно, в самый зловещий час. Рем явился точно, когда пробило полночь – «глухой гул церковного колокола сопровождал его шаги», – и Ромул, это, пожалуй, и была та самая ситуация, что изображалась на обложке, уже поджидал его. Сказал ему: «Здравствуй!» – и застрелил его. Собственного брата.
Во-вторых:
Ромул назначил в ту же ночь ещё одну встречу, на которую он велел сопровождать себя своему телохранителю, описанному в романе как мускулистый горилла, одетый в костюм в тонкую полоску; Лаукман, должно быть, пересмотрел множество американских гангстерских фильмов. На эту встречу в Цюрих был приглашён мелкий восточноевропейский плут – «для получения задания, выполнить которое мог лишь тот, кого никто в городе не знает», – и едва тот явился на условленное место, как двое этих здоровяков открыли по нему огонь и пристрелили его.
В романе у этого убитого нет имени. В реальности это был эритреец по имени Бисрат Хабеша. Его сосед по приюту для беженцев дал показания, что кто-то неизвестный вызвал того в Цолликон, не назвав повода.
В-третьих:
При убитом – Ромул позаботился об этом – было при себе не только оружие, из которого был застрелен Рем, но и албанский паспорт, ясное доказательство того, что враждебный синдикат конкурентов и впрямь пытался вырвать бразды правления городом из рук местного подпольного промысла и ради этого не остановился перед кровавым преступлением.
В-четвёртых:
На похоронах
