Михель Гавен - «Роза» Исфахана
— Нет еще, — признался капитан. — Но рапорт уже приготовил и готов выслать в Тегеран в любой момент. Просто решил сначала спросить у тебя: хочешь ли ты, чтобы я остался рядом с тобой хотя бы до твоего отъезда отсюда? Если не хочешь, я не стану отправлять рапорт и сразу уеду.
— Ты предлагаешь мне сделать выбор за тебя?
— Просто скажи, что думаешь. Не бойся сказать правду. Ответь как женщина, а не как агент западных спецслужб.
Последняя фраза Шахриара заставила Джин буквально оцепенеть от неожиданности.
— Почему ты назвал меня «агентом западных спецслужб»? — спросила она нарочито равнодушно после довольно продолжительной паузы.
— Ты не тот человек, за которого себя выдаешь, и я уже говорил тебе об этом. И ты не просто врач. Поневоле наблюдая за тобой, я пришел к выводу, что ты имеешь отношение к западным спецслужбам. Скорее всего к американским, — добавил он невозмутимо.
— На чем основан твой вывод? — заинтриговано вскинула брови Джин.
— О, исходных данных у меня набралось много, — улыбнулся Шахриар. — И то, как ты сумела организовать передачу образцов полония своему руководству, и то, как ты поддерживаешь с ним связь. У тебя есть секретные каналы, Аматула, и мы, безусловно, могли бы обнаружить их, если бы Тегеран принял решение пойти на открытый конфликт. Но мы пока не готовы к такому конфликту — поддержка международных союзников очень важна для нас сейчас. Однако всё это политика, а я спрашиваю тебя как женщину: ты хочешь, чтобы я остался здесь с тобой? Или теперь, когда я признался, что догадался о твоей двойной игре, ты предпочтешь поскорее избавиться от меня, от моего нежелательного постоянного присутствия рядом? Скажи правду, я не обижусь. И еще, пожалуйста, назови мне свое настоящее имя. Не хочу узнать имя женщины, которую люблю, от своих тегеранских начальников.
Джин снова оторопела и несколько мгновений молчала, глядя перед собой. Столь открытого призыва к откровенности она не ожидала. Да и кто бы позволил ей быть откровенной? Каким бы метаморфозам ни подвергались её чувства, она должна всячески поддерживать и охранять свою легенду. Разумеется, Джин никоим образом не считала признания Шахриара провокацией: никакой контрразведчик-провокатор, будь он хоть трижды законопослушным и исполнительным, не стал бы целовать зараженную радиацией женщину, рискуя навлечь на себя аналогичное заболевание. Всегда можно найти жесты попроще — пусть менее убедительные, зато не столь опасные. Поцелуй же Шахриара, связанный со смертельным риском для жизни, окончательно убедил Джин в искренности его чувств к ней.
Слова и поступки капитана Лахути не могли оставить Джин равнодушной. Признаться, она не ожидала, что он может так сильно в нее влюбиться. Чай, не юноша давно. Не двадцать и даже не тридцать лет, а целых сорок семь уже, и виски почти седые… Что это? Бес в ребро? Кризис среднего возраста? Воспоминание о молодости? Тоска о той первой, очень давней любви, с которой пришлось расстаться из-за революции? Или все-таки это она сама, даже не заметив, разожгла в нем пламя любви, которое теперь не знает, как затушить? И ведь если разрешит ему сейчас остаться с ней, это пламя точно погасить не удастся — оно будет разгораться с каждым днем всё ярче. Значит, нужно расстаться.
Расстаться?! Джин вдруг с удивлением осознала, что совершенно не хочет, чтобы Шахриар исчез из её жизни. О, никакое тегеранское руководство, даже самое сверхгениальное, не смогло бы придумать такой капкан! Не смогло бы столь хитроумно раскинуть любовную сеть, ибо рациональному мышлению подобное действо не подвластно. Так можно запутаться только лично и добровольно, собственными душой и сердцем. Зачем, ну зачем она согласилась на близость с Шахриаром здесь, в этой комнате, совсем недавно? От этой близости его страсть лишь сильнее разгорелась. Джин-то надеялась, что он, удовлетворившись побочной любовной интрижкой, успокоится и снова вернется к жене и семье, однако ошиблась. Лахути оказался честнее и благороднее, чем она ожидала. Но именно из-за этих своих честности и благородства он теперь не станет закрывать глаза на её шпионскую деятельность. Он никогда не предаст свою страну. Да и было бы странно, если бы такой человек, как он, мог предать…
— Я не доложил руководству о своих подозрениях насчет тебя. — Он словно прочитал её мысли.
Пауза явно затянулась.
— Почему? — спросила Джин, не подняв головы и по-прежнему глядя перед собой.
— Потому что знаю, что за этим последует. Они возьмут тебя в разработку и рано или поздно докопаются до твоей истинной сути. И если выяснится, что ты не полуфранцуженка-полуарабка Аматула Байян, а, не приведи Аллах, американка или англичанка, никакой Красный Крест тебе не поможет. Наоборот, репутация международной гуманитарной организации сильно пострадает, если вдруг обнаружится, что она служит крышей иностранным разведчикам. Не думаю, что твои руководители в Женеве очень обрадуются такому факту. Впрочем, мне нет никакого дела ни до твоих руководителей, ни до репутации Красного Креста, — устало поморщился Шахриар. — Мне есть дело только до тебя. Я хочу, чтобы ты как можно дольше оставалась со мной. — Джин подняла на него глаза и столкнулась с его честным, проникновенным взглядом. — По сути, мне даже все равно, как тебя зовут по-настоящему и на кого ты работаешь, — усмехнулся он. — Я просто хочу, чтобы ты была здорова и чтобы я имел возможность любить тебя хотя бы изредка. Как тогда, несколько ночей назад, помнишь? И чтобы когда-нибудь ты родила мне сына. Или дочь, я согласен.
Джин прятала свою растерянность за неподвижностью и маской непроницаемости. Солнечный свет, проникая сквозь матерчатые полосы жалюзи, скользил светлыми перламутровыми пятнами по осунувшимся от болезни щекам, и внутреннее волнение выдавали только нервно подрагивающие ресницы. Шахриар ласково взял её за плечи, и Джин инстинктивно подалась к нему, еще даже не понимая, чего он хочет. Она видела сейчас перед собой только его блестящие темные глаза и побледневшие от напряжения скулы.
— Отпусти меня! — взмолилась Джин чуть слышно. — Неужели ты не понимаешь, что близость со мной смертельно опасна для тебя?! Я не шучу, Шахриар!
— Если ты умрешь, зачем тогда жить мне? — Джин едва не лишилась чувств от интонации, с которой он задал свой вопрос. — Если ты, к примеру, уедешь, я смогу писать тебе письма и звонить по телефону. Смогу даже, в конце концов, уйти в отставку и поехать к тебе, снова увидеть тебя… Но если ты умрешь, мне нечего будет делать на этом свете. Мне останется только тоже умереть, чтобы там, в райских кущах Аллаха, встретиться с тобой и никогда уже не разлучаться.
Джин смотрела на него неотрывно, широко раскрыв глаза, точно ребенок, впервые в жизни увидевший что-то незнакомое, но невероятно притягательное. Воспользовавшись её ошеломленностью, Шахриар чуть приподнял её над постелью, привлек к себе и жарко поцеловал в губы. Обхватив здоровой рукой одно его плечо, Джин ответила на поцелуй Шахриара с не меньшей страстью. Она словно растворилась на мгновение в обоюдной любви, ощутив обжигающую страсть его желаний.
Опомнившись, слабо оттолкнула его одними лишь кончиками пальцев и в изнеможении рухнула на подушки.
— Ты сошел с ума! Ты с ума сошел! Ты ведешь себя как мальчишка, Шахриар!..
— Ты так и не сказала мне, хочешь ли, чтобы я остался… — Он продолжал неистово целовать её шею и плечи, не обращая внимания на протесты.
— И ради меня ты готов поступиться своим долгом? — спросила она, купая пальцы в его густой волнистой шевелюре.
— Я им уже поступился, ты не находишь? — Шахриар прервал поток поцелуев и, подняв голову, внимательно посмотрел на Джин. — Когда не сообщил командованию о своих подозрениях относительно тебя, хотя был обязан сделать это. Но не сделал. — Он прижал её здоровую руку к своей груди. — И не только потому, что люблю тебя, но еще и по другой причине…
— По какой же? — насторожилась она.
— Я видел смерть Эбаде, — хмуро признался Лахути. — Мы были в палате вместе с Сухрабом, когда сердце Эбаде истлело и распалось на куски, точно изъеденная грызунами гнилая тряпка. Я раньше слышал и читал о подобных вещах, но собственными глазами увидел такое впервые. И когда подумал вдруг, что та же участь может постигнуть моих сыновей, братьев, да и просто соотечественников, — ужаснулся. Я понял, что ядерное оружие не нужно моей стране. И хотя я приносил присягу и обещал защищать Иран от внешних и внутренних врагов, отчетливо осознал вдруг, что противоборство с США, Израилем и другими странами рано или поздно превратит нашу землю в выжженную ядерную пустыню. Ведь достаточно тому же Израилю сбросить на Иран бомбу и угодить ею — пусть даже случайно — в наш завод по производству урана и полония, катастрофа накроет всю страну. А Израилю и извиняться не придется: сами, мол, наладили смертоносное производство у себя под боком, вот сами теперь и выкручивайтесь. Словом, я подумал и… — Шахриар замолчал, подыскивая верные слова.
